Валерий Болтышев - Яичница из одного яйца

• Название: Яичница из одного яйца
• Автор: Валерий Болтышев
• Жанр: Современная проза

---

Короче говоря, он мог представить все. Но не успел.

Он не успел начать.

Еще раз взглянув в трюмо, Фомин вновь впал в восковую неподвижность, жутко напоминающую шок.

Чужая тень – чужая тень за спиной – вещь в каком-то смысле приятная. Ее приятно пугаться, и за коротеньким испугом возникает приятное облегчение, потому что пугаешься зря и никакой тени, конечно, нет. Тем более, что появляется это чувство в ситуациях для тени абсолютно неподходящих и невозможных – и Лев Николаевич, который провел перед зеркалом не один год, знал это лучше других. Иногда он даже специально пугал себя, получая при помощи зеркальных створок всевозможные эффекты и глупости, и это было приятно, как почесаться сквозь шапку, когда знаешь, что потом ее можно снять и почесаться как следует.

Но теперь у него был шок. И вместо того чтобы внимательно вглядеться в левый угол зеркала и согнать видение, Фомин, все больше восковея, изо всех сил смотрел на свой рукав, свисающий с подлокотника, как больной хобот, и понимал, что прямо вот сейчас сойдет с ума.

Пожалуй, это его и спасло.

Услышав легкий ногтевой перестук, какой обычно отпускает в стеклышко уже заглянувший посетитель, Лев Николаевич с готовностью сумасшедшего сказал "да-да".

В комнатных дверях – меж двумя застекленными половинками – висела голова. Она была желтой, и по давней, уже беззубой улыбке было понятно, что она висит давно.

– Привет,– сказала голова.– Это я…

Через полтора часа, очень стараясь восстановить внешность посетителя, Лев Николаевич смог вспомнить только то, что не видел его ног. Это отнюдь не значит, что ног не было вовсе, поскольку действительное отсутствие ног запоминается сразу и наверняка. К тому же, постояв в дверях, посетитель затем ходил, сидел и, кажется, даже покачивал ногой, а потом влез на подоконник – положение, когда не разглядеть, есть ли у человека ноги, казалось бы, нельзя.

Но Фомин и не утверждал, что ног не было. Просто он запомнил одно: человека, у которого не видел ног. К столь скупому портрету, конечно, необходим дополнительный комментарий.

Прежде всего, молодой человек – а это был действительно молодой человек, лет двадцати пяти,– не выглядел никак. Он все время как бы казался. Сперва, у косяка, он показался высоким и худым, позже, присев в кресло – кривобоким, но плечистым, затем – маленьким и пьяноватым, а затем, поднявшись опять – неприятным мужчиной средних лет.

При этом он был на кого-то похож. Он кого-то напоминал. Может быть, уже далекого и неживого, и все-таки не однажды виденного. Он был похож даже на Фомина, но когда Фомин решил, что это так, он начал думать, что ошибся. На самом деле это было пустое белобрысое лицо – белобрысое целиком, с бровями и прочим (оттого-то в желтом освещении оно казалось целиком желтым), лицо из тех, которые буквально на глазах – стоит на них посмотреть – словно бы обретают смутно-знакомые черты и тут же, на глазах, их теряют, совершенно не имея собственных. Именно так произошло с молодым человеком: чуть поздней, уже в кресле, у него со лба вдруг упала бородавка. И, поискав на штанах, он ее не нашел. Чего Фомин, к счастью, не заметил. Как не замечал многого. Например, тех же ног.

Правда, одну странную вещь он все-таки разглядел: при всей неуловимости лица, с улыбкой или без, молодой человек имел стоячий пристальный взгляд. Отчего казался человеком в очках. А иногда (раз или два) – просто очками, без человека, как-то вмиг всем лицом уходя в пристальное поблескивание (очки висели в воздухе, и в них блестел ночник) и не сразу проявляясь опять, как-то неохотно осаживаясь позади очков. Но обсуждать это наблюдение подробно не стоит, поскольку оно принадлежало Фомину, который по-прежнему обещал себе вот-вот сойти с ума.

Кстати говоря, увидев в дверях желтую голову, он опять вцепился в губу, абсолютно не ощутив боли.

– Привет,– повторила голова.– Задремали, что ль? А? Я, главное, дядя-дядя…

"Наши сети",– без слов аукнулся Лев Николаевич. Вероятно, после этого он моргнул. А еще вероятней – зажмурил глаза. И держал их закрытыми, пока отец не посулил робятам мертвеца. По крайней мере, следующим взглядом он обнаружил уже не голову, а всего молодого человека, который стоял у дверей и держал под мышкой небольшой бумажный сверток.

– Ну, как вы тут – ничего? Выглядите хорошо, ничего. Честное слово, хорошо,– неискренне добавил он.– А я вот вам яблочек привез. Хорошие яблоки, у нас в конторе продавали. Хотел матери, а она говорит – нет, дяде Лене вези в больницу, попроведай, он уж поди обижается… Обижаетесь, дядь Лень, а?

– Нет,– сказал Фомин.

– Ну вот! И я говорю – это дядя Леня-то, говорю? Чего обижается – ничего не обижается, все понимает: работа, то да се… Короче, вот яблочки,– подождав чего-нибудь от замолкшего Фомина, молодой человек поставил пакет на стол и, подождав еще, сел сам, на подлокотник тамошнего кресла.– Ну, мать, вроде, завтра собиралась. Спрашивала, чего привезти. Ну, носки там, может, шприц одноразовый, лекарства, может, какие, а? Или мазь вон, губу, может, помазать – вот губа-то у вас… Где это вы так, дядь Лень? Ушиблись, что ли? А?

– А? – отозвался Фомин.

– Ушиблись, говорю? С губой-то? Ушиблись?

– Ушибвись,– сказал Фомин.

– Ну да. Ясное дело,– поспешно покивал молодой человек.– Несчастный случай, и все такое… Мало ли чего. У нас вон тоже – слышь, дядь Лень? – тоже, один мужик – ну, вообще! Короче, он пистолет носил. Ну, носил и носил! А стал выдергивать и – ба-бах! Слышь? Ба-бах – прямо в штаны!

Прокричав "прямо в штаны", молодой человек начал смеяться, зазывно потряхивая головой. Так продолжалось секунд шесть. Затем он прекратил смех и сел прямо.

– Хорошо, что пистолет газовый,– сказал он, глядя еще с надеждой.– А если бы боевой? Да?

Вставшая вслед тишина заняла еще несколько секунд, безусловно неприятных для Льва Николаевича, но по-настоящему мучительных для его собеседника. В другой ситуации Фомин мог бы его и пожалеть. Но теперь, в шоке, он лишь проследил, как молодой человек сделал задумчивое движение ртом, потом, пошевелив бровями, сморщил лоб, отчего лицо сделалось горьким и похожим на мозоль, и наконец этот горестный крен лица постепенно стек в неуверенную улыбку.

– Дядь Лень, ты что, меня не узнаешь, что ли? – очень тихо сказал он.– Это же я. Славик.

– Свавик?

– Ну да, Славик. Ваш племянник. Вашей сестры сын. А вы думали кто?

– Свавик? – глупо повторил Фомин.

– Ну. Не узнали, да? Ну, не узнали и не узнали, наплевать. Вы только не волнуйтесь, дядь Лень. Может, это от лекарств. А?

Не дожидаясь ответа и переживая за Фомина всем лицом, он оглянулся на дверь и еще тише спросил:

– А что врачи говорят, дядь Лень?

– Какие врачи?

– Ну какие… Здешние. Которые лечат. Лечащие врачи. Что они говорят? А хотя – ну их! Подумаешь, врачи! Врачи-грачи! – схохмил Славик.– Так ведь, дядь Лень? "Врачи прилетели, врачи прилетели"… Мне вон тоже, забодали уже – ложись, мол, да ложись. Тоже на койку-то, в смысле. Радикулит ведь у меня, дядь Лень. А не ложишься, говорят, так медом на ночь мажь. На ночь, дескать, мажь, а наутро, блин, облизывайся, х-хе! Да ну вас всех, говорю! Да пошли вы, прямо сказать… Так ведь, дядь Лень? А?

Он опять обрел прежний ободрительный тон и так азартно влепил вопрос, что Фомин, на всякий случай кивнув, отпустил губу и сказал "да".

– А то! – тут же закивал Славик.– А то нет! Ну их, врачей! Врачи-грачи! А лекарства ихние взять? Ну, губу, конечно, помазать можно, это ничего, если ушиблись где, а пить… Вон на мясокомбинате – не слыхал, дядь Лень? – мужики киряли, четверо, так? Эти-то трое – ладно, а один козел все таблетками тряс: мне, мол, через каждые полчаса. Ну и дотряс, ага: кирнул – и в отруб! Наложилось, видать, на таблетки-то, ну… А мужики-то, блин, пока всякое такое, в ширинку ему вымя пристроили, козлы. Тот, значит, оклемался, пошел отлить – цоп-цоп, ага, а там их четыре и ни одно не работает! Х-ха! Слышь, дядь Лень? Ну, эти-то козлы сзади, ясное дело – ржать! А мужик, не будь дурак, обернулся, хвать лом, да одному – хлесь! И прямо по губе! Слышь, дядь Лень?

– По губе? – переспросил Фомин.

– Ну! Хлесь – и по губе! Хвать лом и… То есть не совсем по губе,– поправился Славик.– Не по губе, а в область губы… А не по губе. Короче, нанес тяжкие телесные повреждения, в область губы,– нахмурился он и принялся что-то выцарапывать из ладони, ковыряя ее ногтем.– А все на почве пьянства. Вернее, лекарства,– совсем угрюмо буркнул он, зыркнув на Фомина (но Фомин не заметил этого, поскольку тоже смотрел в Славикову ладонь).– А хотя, какая разница – пьянство, лекарство… Где лекарство, там и пьянство. Вот так… Как говорится, простой пример: одна ранее незамеченная гражданка сломала ногу – травма, хорошо. Месяц была нетрудоспособной, о чем имеется подтверждающий документ – так. В течение указанного срока завела себе, понимаете ли, сожителя, начала совместно пить, спилась, и в результате сожитель за водкой пошел, а она повесилась. Вот такой печальный факт. Так прямо в гипсе и висела. Представляешь, дядь Лень?