Валерий Болтышев - Тихий Дол

• Название: Тихий Дол
• Автор: Валерий Болтышев
• Жанр: Современная проза

---

– Замечательное открытие,– хмыкнул Беркли.

– Да. И кроме того, в душе может быть темно и пусто. Следовательно, вместилище чем-то наполняется, и в зависимости от этого на душе то легко, то тяжело. Наполнение – а я уверен, что это, скорей всего, жидкость – может быть разным. Отсюда варианты: на душе ясно или гадко, или черно.

– И кошки скребут.

– Да, и кошки. И еще: что душа находится внутри, понятно – душу выну, вытрясу, душа нараспашку, рвется из груди… Но она еще и отлетает – то есть становится чрезвычайно легкой, а стало быть – что же получается?

– Полиэтиленовый пакет какой-то получается,– сказал Беркли.

– Серьезно? – удивился Щеглов.– Вы знаете, у меня почему-то та же ассоциация. Но ведь бред, а?

– Бред,– подтвердил Беркли.– А вон и коряги… Аккуратней, аккуратней!..

Бревна, замеченные доктором, оказались останками плотины. Юлию Петровичу пришлось, высадив его на берег и раздевшись, перетаскивать плот на руках, потом еще – метров через триста, и еще – только уже не перетаскивать, а толкать впереди себя по широкой, но очень мелководной заводи, по щиколотку в тине и лягушачьей икре. Он устал, испачкался и, вполне естественно, ждал не столько продолжения мысли о душе, сколько конца путешествия.

Правда, после мелководья – а это была последняя треть пути – плаванье прошло без хлопот. Долинка, блестя на солнышке, показывала то хороший пляжик с ярко-желтым песком и большими лопухами, то ныряла в ивняк, где одурелые от страха утки с треском кидались в траву, то бежала ситцевым лугом, и вдруг безо всяких предупреждений вынесла из-за поворота на ослепительное, просторное и совершенно безбрежное пространство, которое, конечно же, берегами располагало и безбрежным выглядело лишь в первые мгновения.

Впереди была плотина, а под ней дамба. В дамбу громко падали излишки Долинки. Плотина была еще и дорогой, на дороге стояли два белых гуся и сверху вниз смотрели на плот. Это был финал плавания и начало экспедиции.

Беркли велел причалить к правому берегу, где росли кусты. Выбравшись на прогалинку, не видную с дороги, он оделся, а затем вынул из рюкзака бинт и принялся забинтовывать правую половину лица, прихватывая усы.

– Терпеть не могу, когда таращатся,– пояснил он.– Вас бы тоже как-нибудь ублагородить… Значит, вы будете дедушкой…

Облагораживание или маскировка под дедушку составилась в том, что со Щеглова были сняты линза и ботинки, что было очень неудобно из-за мелких и невидимых теперь дорожных неприятностей. Юлий Петрович тут же сбил мизинец о кирпич и заявил, что никуда, к черту, не пойдет, но пошел.

Он и не подозревал, что за каких-то полтора месяца так здорово отвык от людей. Сперва он этого не понял и успел дважды хрипло – как договаривались – спросить у встречных, где тут больница, хотя и забывал выслушать ответ. Но когда мимо прогремел разбитной деревенский грузовик, Юлий Петрович вдруг громко захохотал, после чего испуганно замер. Доктору, который по плану должен был упираться с писком "деда, не пойду!", пришлось тянуть его за руку и гнусить: "Деда, болит!" Некоторое время спустя Щеглов принялся по-деревенски достоверно здороваться, но делал это таким голосом, что доктор оглядывался на него с беспокойством.

Самое удивительное – Юлий Петрович не мог понять, что с ним происходит. Нет, никто не требовал предъявить документы. Никто не обращал особого внимания на его диковатый, откровенно говоря, костюм. Никто – да господи! естественно, никто! – из населения поселка Козлове не оказался товарищем по работе. Но все это вместе вызывало почему-то желание быстро-быстро побежать. Мало того, Юлий Петрович ощущал совершенно безотчетный страх от присутствия людей одновременно с разных сторон. Не будучи дарвинистом, он не мог уяснить, что приспособился реагировать на каждого и – чаще – одинокого индивида, причем – обязательно фиксируя его взглядом, как это делает, скажем, тигр. Голоса, машины, недостаток пространства – это оболванило окончательно. Ухватившись за спасительное "Я – деревенский старик", Юлий Петрович стал хромать, а возле культтоварного магазина неожиданно для себя погладил доктора по голове, на что тот нецензурно выругался.

– Деда,– зло пропищал он,– купи матрешку!

– Что?

– Матрешку, говорю, купи. Вон.

– Зачем?

– Ну что вы, честное слово! – обозлился Беркли шепотом.– Сейчас прямо докладывать, да? Раз говорю, значит – нужно.

– А спички?

– Да она семьдесят копеек всего!

– Семьдесят коробков спичек,– с сомнением сказал Юлий Петрович.– Может, лучше крючков купим?

– Купите траулер! Черт те что! И чего вы только с Селивановым воюете, не пойму! Те же кулацкие замашки… Нужно, понимаете? Нужно!

Следует сказать, пребывание в магазине подействовало ободряюще. Вручив доктору матрешку, Щеглов решительно и быстро сообразил, что большой моток капроновой нитки выгодней, чем леска, и, называя продавщиц доченьками, без осложнений его приобрел, добавив семь копеек за десяток никелированных крючков четвертого номера.

– Значится, рыбачить маленько, х-хе,– противным голосом объяснил он.– С внучонком вот, понимаш…

Но главная неприятность была впереди.

Продовольственный – или продмаг, как называли его деревенские – работал с одиннадцати часов. Убедившись в этом лично, то есть, оглядев висячие замки на дверях магазина и рассуждая о том, какая все-таки глупость – продавать спички в продовольственном, путешественники решили переждать час где-нибудь не слишком на глазах. Хромой Щеглов потянул доктора с площади в проулок. Однако вместо ожидаемого затишья с палисадниками там оказалось длинное серое строение больничного вида, которое на самом деле и было больницей. В ближнем окне стоял цветок – в отделе снабжения его называли "Ванька-мокрый" – и виднелась тетка в белом колпаке. Разглядев Щеглова, тетка открыла окно и крикнула: "Товарищ Поплавский!"

Юлий Петрович вздрогнул и, как положено в таких случаях, оглянулся по сторонам.

– Товарищ Поплавский! – кричала тетка, лежа грудью на подоконнике.– Да вот она я!

– По-моему, вас,– прошептал Беркли.

– Почему? – спросил Щеглов.

– Ну, откуда я знаю… Лучше подойти.

– Зачем?

– Ой… Ну тогда скажите, что вы не Поплавский, а Демидюк из тюрьмы! Непонятно, да? Да скорее же вы, господи!.. Она же сейчас весь поселок…

– А я думала, что вы уехали, товарищ Поплавский,– озабоченно сообщила тетка, когда Щеглов, не шевеля лицом, остановился метрах в двух и малость в стороне.– Или вы приехали? Как вы себя чувствуете?

– Доброе утро,– сказал Юлий Петрович.

– А с мальчиком что у вас?

– Свинка,– брякнул он.

– Как – свинка? Да что вы? Свинка?

– Укусила свинка,– пропищал Беркли.– Скоро пройдет! Вот!

– Ужас какой,– сказала тетка.– Хороший мальчик.– Она опять опустилась на подоконник и недоверчиво поглядела на бинты.– Вы так быстро уехали, товарищ Поплавский,– ни адреса, ничего. А у меня ваш обед донорский по отчету не проходит. Счас, погодите, я… Да, а газеты у вас тоже нет?

– Нет,– откликнулся Щеглов.

– Ну вот! Что же вы… Погодите, я вам дам. У меня много.

Отказавшись что-либо понимать, Юлий Петрович покорно дождался газеты и талона на обед, за который написал в каком-то журнале нечто похожее на "Полонский", после чего отступил, где стоял, и приготовился делать, что скажут.

– Мы идем обедать? – спросил он белым голосом, когда доктор, разузнав у тетеньки про столовую, поволок его за собой.

– Если откровенно, вы этого не заслужили,– грубо ответил тот.– Но раз уж вы отдали свою девственную кровь, даром она не пропадет, товарищ донор.

– Я не донор.

– Вы не донор. Вы – девственник-однолюб. Вы преданно любите свою фамилию. Ну а какая,– послушайте, вот скажите мне вот так вот честно – какая разница-то вам? А? Ну что вы прицепились-то, прикипели-то? Ну что – Щеглов? Ну Щеглов и Щеглов… А коль на то пошло, вы и не Щеглов никакой! И даже не Демидюк. Вас нету!

– Как? – не понял Щеглов.

– Так,– буркнул доктор.– Потому что родились вы в четыреста третьем году в Вифлиеме Иудейском. Вот так. И при всей глупости это гораздо веселей, чем всю жизнь быть каким-то Юлием Петровичем.

Оставив его на скамье возле столовой – со стеклянными стенами, в духе полной гласности общепита,– Беркли обменял талон на деньги, что позволило приобрести двести четырнадцать коробок спичек. Однако Юлий Петрович скверно помнил, как именно это произошло, потому что успел прочитать статью.

Это была та самая статья (под названием "Душевная щедрость"), в которой рассказывалось об экстренной операции с переливанием крови, враче-дерматологе, который ее осуществил, и неизвестном доноре Поплавском, чей портрет помещался рядом с фотографией ушастого язвенника. На портрете был сосед по купе, лысый пророк из поезда, очень похожий на молодого Селиванова, располневшего Петичкина и облысевшего доктора Беркли. Но куда отвратительней он был похож на то, что увидел Юлий Петрович, отразившись в столовском стекле.