Николай Задорнов - Первое открытие [К океану]

• Название: Первое открытие [К океану]
• Автор: Николай Задорнов
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1974

Впервые под названием «К океану» роман был опубликован в журнале «Дальний Восток» (1949 г. № 3–4), с тех пор неоднократно переиздавался, причем текст дорабатывался автором от издания к изданию.

Впоследствии роман был существенно переработан автором и получил новое название — «Первое открытие». В этом виде он опубликован в 1969 г. издательством «Художественная литература» в серии «Библиотека исторического романа» в составе цикла, посвященного освоению русскими Дальнего Востока, открытиям Геннадия Ивановича Невельского (1813–1876).

За романы «Амур-батюшка», «Далекий край» и «К океану» Н. П. Задорнову была присуждена Государственная премия за 1951 год.

---

— Я знаю больше. Мне сказывал адмирал Петр Степанович Лутковский, что вы с ним просили у правительства разрешения спуститься вниз по Амуру.

— Дважды просили…

Невельской плавал на Балтийском море с Лутковским, когда обучали великого князя Константина. Высокий, с плоским, бесцветным лицом, Лутковский всегда очень спокоен. Есть что-то сухое, чиновничье в его голосе, с кем бы он ни говорил. Англичане бывали в восторге от Лутковского и награждали его своим тяжелым вниманием. Может быть, угадывая родственную натуру?

Петр Степанович в Сибири своего замысла не осуществил и дела до конца не довел.

Козмин встречал гиляков, приходивших на охоту на Шантарские острова. Он узнал о их независимости, о том, что они власти не признают никакой и что Амур никому не принадлежит.

— Так и не довели вы дела до конца! — сорвалось с языка у Невельского, но он сразу же пожалел о вылетевших словах. Кажется, обидел Козмина, который ни в чем не виноват.

Хотел проститься, но подполковник стал в свою очередь его расспрашивать, устроил как бы целый экзамен.

Невельской отвечал про хронометры системы Паркинсона и думал, неужели судьба всех исследователей Востока одна — доживать свой век при должности в петербургской квартире на прошпекте?

Козмин пригласил молодого человека к себе домой, где рассказал ему много нужного и показал карты, рисованные гиляками на бересте.

Почему-то засели в голове слова: «Нелегкий путь вы избрали, Геннадий Иванович… Держитесь крепко…» И еще запомнил хорошо, как старый штурман сказал и шутливо и серьезно: «Только помните, Геннадий Иванович, что там надо целоваться с дикарями, таков их обычай приветствия, и предупредите своих мичманов, которых станете посылать на опись».

Еще Козмин сказал, что для тамошнего коренного населения, для гиляков и прочих народов должен быть смысл в нашем появлении более глубокий, чем получение стальных изделий или украшений.

— Миддендорф нашел проводника из гиляков[30], о котором пишет, что это гениальный выродок! — сказал Невельской.

Козмин сказал:

— Вы всегда найдете его, помните только имя, а он от вас никуда не денется. Если ходил с нашей экспедицией и услышит о вашем появлении — явится сам, где бы ни был. И другого гениального найдете. Это люди понятливые и переимчивые.

…Невельской сидит в расстегнутом мундире, видна нижняя рубашка. В форточку валит холод. Стол завален картами, пачками бумаг, записками, расчетами, чертежами… Журнал со статьей об отклонении компаса, книги Сарычева, Головнина, Крашенинникова[31], пачка бумаг, перебеленных писарским почерком, — копия доклада Миддендорфа, сделанного в Географическом обществе, копии бумаг из архива министерства.

Карты на столе — разных времен.

«Чтобы потом тысячу лет не корили нас».

В комнате густо накурено, дымящаяся трубка лежит в огромной тонкой раковине, и морщины ее как розовые лучи…

Голова у человека так устроена, что в ту пору, когда все душевные силы приведены в движение, думается иногда о нескольких делах сразу и еще затешется безделица между нужных мыслей.

Всех теперь перечитал: Литке, Беллинсгаузена[32], Головнина, Сарычева, Хвостова и Давыдова[33]. Живые — все знакомы, кажется. Всех расспрашивал. Еще надо искать людей.

«Ваша светлость, сколько можно тянуть! Мне надо, чтобы вы меня скорей назначили…» Так сказать бы его высочеству великому князю Константину Николаевичу.

Сказал об этом Федору Петровичу Литке. «Кто же за себя просит! Это неудобно, Геннадий Иванович, и нескромно», — ответил адмирал. Он и Лутковский дали формальные рекомендации Невельскому и просили о назначении его командиром «Байкала». Но ведь на такую должность немало желающих. И нельзя светлейшему князю Меншикову[34], начальнику главного морского штаба, так заявить: мол, ваша светлость, сколько можно тянуть. «Ваше дело верное, назначение будет обязательно, его высочество великий князь ходатайствовал за вас…» — уверял Литке.

«Будет! Когда еще будет! А транспорт уже строится. И мне надо бы успеть развалить ему бока, выйти в плаванье вовремя, это значит на пять месяцев раньше, чем предпишут бюрократы. Я бьюсь, мечусь и во всем спешу, еще не утвержденный в должности, и люди со мной разговаривают. Но мне-то каково… Мне могут сказать — идите прочь, господин капитан-лейтенант, вы самозванец… А наша государственная машина медленно-медленно ворочает свои механизмы, как водяной ворот на Колпинском заводе».

«Термометры, лаги, шагомеры, барометры, компасы, хронометры столовые, карманные — все помянул Козмин. Дотошный в своем деле…»

«Но ведь судна еще нет, я не назначен, а я уже с ума схожу оттого, что руки связаны… Мне надо адмиралу Лазареву писать об изменениях проекта транспорта, а я не могу же написать, что, мол, только еще хлопочу о назначении… А не успеешь оглянуться, зима пройдет. Граф Гейден[35] выехал в Ревель и скоро вернется, без него, видно, в инспекторском департаменте никто ничего не посмеет назначить». В свое время граф Гейден отрекомендовал Невельского после кадетского корпуса в гвардейский экипаж.

По представлению Крузенштерна. Гейден сказал — и так было. Так будет и теперь? Но когда? Больше того, Гейден сказал, что будут назначены лучшие офицеры. Друг Петр Казакевич[36], барон Гейсмар[37], Грот[38], Гревенс[39]… «Боже мой! Придется моим морским аристократам и баронам целоваться с гиляками! Первейшее условие поставлю, как пойдем на опись».

«Надо еще раз встретиться с Кашеваровым[40]. Он алеут сам по рождению. Сколько людей, знающих у нас те моря! И никакого движения! Сидят в Петербурге, скрипят перьями, пишут воспоминания…

Кашеваров, тот при встрече так и сказал, что Петербурга не любит и поедет на Восточный океан[41], чтобы приносить там пользу. Ну, скажут у нас в обществе, мол, это потому, что он алеут, хотя и автор известной книги, и молодой еще человек. Вдруг стал расспрашивать про ученье Фурье. Заявил, что ученье о коммунизме, если его осуществить, может сохранить и поставить на высоту ныне пренебрегаемые народы. Между прочим, Кашеваров заметил с важностью, что целоваться с гиляками не обязательно. Это лишь внешний вид уважения, и нечего дикарские привычки оправдывать. Сам не замечает, как в Петербурге впитал в себя все замашки бюрократов, хотя и мечтает о коммунистических фалангах на Аляске… У Кашеварова развивается что-то вроде мании величия. Грубо спросил, почему я так хлопочу, когда еще нет моего назначения! Мог бы спокойно отдыхать… А сведения его бесценны! Многое он знает, и как разговорится про свой Север, можно его часами слушать. В свое время рождались легенды о людях с двумя головами. Вот я чувствую, что надо мне две головы, чтобы все запомнить.

Кашеваров — алеут, а знаменитый ученый-синолог архимандрит Иакинф Бичурин[42] — чуваш, а оба набрались величья от нашего брата чиновника…»

«Козмин говорит, что у англичан есть новый шагомер системы Пеги, и советует взять в Портсмуте компасы нового устройства с балансами и прозрачной картушкой».

В дверь постучали. Вошла жена брата.

— Чай пить, Геннадий Иванович!

Надя покачала головой. Холод в комнате, Геннадий Иванович раздетый, распахнутый, на столе — как после сражения. Слугу своего опять послал куда-то, гоняет его целый день с письмами и поручениями.

Геннадий Иванович, взлохмаченный, пошел пить чай, быстро, словно боится опоздать, как всегда.

— Мне надо еще в Колпино! — сказал он брату, входя в столовую. — И что за грузы будут… Списка еще нет… Я слыхал, что Михаил Петрович Лазарев придет нынче летом из Севастополя.

— Напиши, напиши его превосходительству… не жди, — сказал Никанор.

Глава третья КНЯЗЬ МЕНШИКОВ

Не торговал мой дед блинами…[43]

А. Пушкин.

— Чем ты расстроен, mon cher? — спросила княгиня, вернувшись поздно вечером домой. — Что за неприятные разговоры были у тебя?

— Из-за пустяков! — сидя в кресле и принимая от слуги стакан, отвечал Меншиков.

Разговор происходил в доме Меншиковых, в полуосвещенной гостиной. Князь выпил лекарство и с помощью слуги поднялся на усталых, больных ногах.

— Язык твой — враг твой, — с укоризной сказала старая княгиня и, пожелавши мужу спокойной ночи, удалилась, позевывая.

Князь со всеми и всегда был язвителен и властен, но в отношениях с особами царствующего дома — мнителен. Ему показалось сегодня на балу, что великий князь Константин, генерал-адмирал русского флота, молодой еще человек, был с ним сух и холоден.

…Образование Константина закончено. В скором времени великий князь женится; он влюблен в невесту и, кажется, только о ней и думает, но через год после женитьбы, а может быть, и раньше, начнет входить в дела флота.

С Константином князь поладил бы, но за его спиной стоит Литке, его учитель и наставник, а Меншиков его терпеть не может. Литке — друг Врангеля… Князь уже решил: убрать Литке куда-нибудь подальше, в Архангельск, что ли.