Том Шиппи - Дорога в Средьземелье

• Название: Дорога в Средьземелье
• Автор: Том Шиппи
• Издательство: Лимбус Пресс
• Жанр: Критика
• Год: 2003
• ISBN: 5–8370–0181–6

Фундаментальное исследование творческого мира Дж. Р.Р. Толкина, предпринятое его другом и преемником на кафедре английской литературы. «Властелин Колец» как философски–лингвистическая эпопея. Порождающая поэтика в качестве магического кольца. Языковые и литературные корни.

Подлинная энциклопедия Дж. Р. Толкина и толкинизма.

Впервые на русском языке.

От переводчицы «Властелина Колец» Марии Каменкович.

Для продвинутого и отчасти задвинутого читателя.

---

Эти мысли сопутствуют как стихотворению, написанному в 1914 году, так и одной из повестей «Сильмариллиона», созданной много лет спустя. В этой повести Эарендил — не Искупитель, а Заступник и отличается or истинного Мессии тем, что он не приносит себя в жертву, — для того, чтобы убелить Валар/ов/ вмешаться в скорбную историю Средьземелья, жертвы не требуется. Но при этом он все равно «муж скорбен, познавший горе», и Эонвэ[399] приветствует его с той же двусмысленностью, какой отличается и песня орла (см с 348–349), обращаясь к нему как к «тому, кого ждут и кто является нежданно, того, о ком давно томятся, и кто приходит, когда надежда уже угасла». В стихотворении, возможно, больше бросается в глаза не частичный успех Эарендила, а то, что он «не тянет» на истинного Мессию. В конце поэмы его светоч затмевается более ярким светом зари. Однако остается один образ, общий для обеих версий и древнеанглийской поэмы. Можно сказать, что это и есть «лирическое ядро» поэмы, искра, поджегшая воображение автора. Этот образ — люди, глядящие ввысь из глубины, de profundis, из «тьмы и сени смертной», из мрака отчаяния, и видящие новый свет, «которого не ждали, блистающий, яркий; и увидели его из дальней дали жители Средь земель*, и много тому дивились, и приняли его за знак, и прозвали Гил–Эстел — Звезда Высокой Надежды. Что это за звезда, каким образом она связана с Эарендилом, каким образом человек и звезда могут носить одно и то же имя, от какой опасности несет она освобождение, является ли это освобождение окончательным для не наделенных душой эльфов?.. Эти, а также и другие вопросы находят для себя ответы только в более поздних повествованиях и рассматриваются под разными углами зрения в «Сильмариллионе» и песне Бильбо из «Содружества Кольца» — Однако сам образ и связанные с ним чувства не меняются, остаются центральными, сохраняются в наборе толкиновских «исходных видений». По своему значению они принадлежат тому же уровню, что и ключевые сцены, возникшие в ранний период, — например, танец Тинувиэли в лесу на поляне среди болиголовов, или «холодный голос» Тьюринова меча, или Валинор, страна, которая лежит за «бессолнечными странами» и «опасными морями». Если «философские штудии» обеспечили Толкину материал для размышлений, то эти «лирические ядра» дали ему стимул к дальнейшему размышлению, дабы философия не осталась бесплодной.

ПЕРСОНАЖИ И ПАУЧЬИ ХИТРОСПЛЕТЕНИЯ

Тем не менее «Сильмариллион» обвиняют именно в сухости и бесплодности. Объясняется это, конечно, отчасти тем, что читателей, которые ждали второго «Властелина Конец», «Сильмариллион» разочаровал (хотя это разочарование зиждилось на недоразумении). Но в основном, как уже говорилось в начале этой главы, беда «Сильмариллиона» в том, что в тексте отсутствуют «посредники», роль которых во «Властелине» играли хоббиты, и к тому же материал представлен не в форме романа. Много можно сказать о значении «Сильмариллиона», еще больше — о его «истоках», но самое важное — получить хоть какое–то представление о том, как следует читать эту вещь. А путь к тому, чтобы лучше понять «Сильмариллион», существует, но вступить на него можно только при одном непременном условии: читатель должен быть готов к тому, чтобы принять некоторые важные для этого текста правила игры.

Вот одно из них. В «Сильмариллионе» каждый персонаж валяется в каком–то смысле единицей фиксированной, статической, даже, можно сказать, «Анаграмматической». В ранние исторические времена так было всегда, по умолчанию. Например, как отмечалось выше, в современном изречении «власть развращает» подразумевается, что характер человека, получившего власть, может измениться в худшую сторону, а ближайший древнеанглийский аналог этой фразы — пословица «Дай человеку волю делать то, что он хочет, и он покажет, каков он на деле» — автоматически подразумевает, что характер человека может меняться только с виду. Соответственно, в древнескандинавских сагах герою дается характеристика сразу, как только он появляется на сцене, например: «…когда он вырос, управлять им стало трудно; он был молчалив и необщителен, и при атом задирист — как в словах, так и в делах» (Греттир из «Саги о Греттире») или: «…у него был крючковатый нос и выдающиеся вперед зубы, рот его был довольно безобразен, но выглядел он очень воинственно» (Скарпетинен в «Саге о Ньялле»). Эти характеристики в дальнейшем никогда не оспариваются, зато у читателя неизменно остается интерес (который и составляет пружину сюжета) к тому, как подтвердят дальнейшие события это раз и навсегда вынесенное суждение. В «Сильмариллионе» Толкин почти всегда соблюдает это условию. Вот, например, описание Феанора: «…он был высок и красив собою, и весьма властен; взгляд его пронизывал насквозь, а волосы были черны, как вороново крыло; преследуя свои цели, он был охоч и неутомим Мало кому удавалось дать ему совет, который заставил бы его свернуть с избранного пути, и тем более никто не мог принудить его к этому». А вот, ниже, описание Хьюрина: «Статью Хьюрин был мельче своих отцов и даже собственного сына, однако он был неутомим и телесно вынослив, а также гибок и быстр, как все его родичи по матери, Харет из рода Халадина». Последний портрет указывает на второе важное правило, в котором «Сильмариллион» опять–таки следует древнескандинавскому поверью, или, если угодно, стилистической условности: «Люди суть то, что они унаследовали». Это убеждение разделяет и автор «Беовульфа». Обычно, описывая героя, саги присовокупляют к его характеристике и список тех его предков, которые хоть чем–нибудь да отличились — например, известностью, мудростью, исключительной свирепостью или исключительной ненадежностью. Толкин не решался настолько дерзко искушать коротенькое терпение современных читателей, однако все же и он прилагал к своим текстам диаграммы и генеалогические деревья. Для понимания «Сильмариллиона» они жизненно необходимы. Таким образом, вполне можно утверждать, что трагедия Нолдор/ов/ — это проблема отношений между sámmoeðri и sundromoeðri[400], то есть между братьями, полубратьями и кузенами. Трагедия «Сильмариллиона» — это трагедия смешанной крови. «Эльфы света» делятся на три группы, различные по старшинству, мудрости и близости к Валар/ам/: Ваниар/ы/, Нолдор/ы/, Телери[401]. Феанор — чистокровный Нолдо/р/, равно как и его сыновья. Однако после смерти матери Феанора его отец женился во второй раз, и у Феанора появилось два полубрата: Финголфии и Финарфин. Очень важно помнить, что их мать происходила не из Нолдор/ов/, а из «старшего» по отношению к последним племени Ваниар/ов/. Поэтому, несмотря на то, что полубратья были младше и во многом (например, в одаренности) уступали Феанору, оба они с самого начала были отмечены печатью превосходства, что выражалось в большей выдержке и великодушии. А их дети, благодаря дальнейшим межплеменным бракам, отличались уже и от своих отцов. Финарфин, сам дитя смешанного брака, взял себе жену из «младшей» эльфийской ветви — Телери; но сыновья и дочки были только на четверть Нолдор/ы/ и по характеру располагали к себе даже больше, чем дети Финголфина, в жилах которых текла смешанная кровь Нолдор/ов/ и Ваниар/ов/. Еще более выигрывали они в сравнении с другими, «чистокровными» двоюродными братьями — сыновьями Феанора. Наверное, чтобы отчетливее уяснить все это, следует внимательно рассмотреть диаграмму на с. 305 «Сильмариллиона». А разобравшись во всех этих соотношениях, читатель сможет лучше оценить значение таких противопоставлений, как Галадриэль/Арэдэль (смелость против безрассудной отваги) или Финрод/Тургон (оба — основатели потаенных королевств, однако второй не порвал с высшей мудростью Валар/ов/, а первый, теснее связанный с эльфами, решительно покинувшими Аман[402], от этой мудрости отказался). Эти противопоставления не остаются на уровне диаграммы; они простираются дальше и формируют как целые истории, так и отдельные сцены.

Например, история разрушения Дориата начинается, можно сказать, с гнева Карантира, четвертого Феанорова сына, на то, что его двоюродные братья, происходящие от Телери, были допущены к беседе с их прадядюшкой по матери Элвэ Тин голом (Серой Мантией), с которым сам Карантир ни в каком родстве не состоял: «Зачем сыновья Финарфина бегают в пещеры к этому Темному Эльфу со своими рассказами? Кто дал им право говорить с ним от нашего имени? Пусть они хоть совсем переселятся в Белерианд[403], но да не позволено им будет так быстро забыть, что их отец — нолдорский князь, хотя бы мать их и принадлежала к другому племени!»

Последняя фраза так и дышит презрением Мы чувствуем это особенно остро, поскольку нам известно, что в жилах сыновей Финарфина течет одновременно кровь «более благородная» (Ваниар/ов/, по бабушке) и «более низкая» (Телери, по матери), нежели у Карантира. В словах «пещеры Темного Эльфа» звучит дополнительная ирония: Элвэ правит Темными Эльфами, но сам к ним не принадлежит. Он был одним из первых трех эльфов, посланных в Средьземелье из света Валинора, но, полюбив Мелиан[404], так туда никогда и не возвратился. Пятьюдесятью шестью страницами раньше нам сообщается, что из всего своего народа «лишь он один видел Деревья Валинора в цвету[405]; он правил Уманиар/ами/[406], но сам принадлежал не к Мориквенди, а к эльфам Света…»[407]. Читателю, который не держит в уме генеалогий, забыл о давнем посланничестве эльфов Валинора или так и не усвоил, что «темные эльфы» и Мориквенди — одно и то же, остается только блуждать в потемках. Напряжение момента, прихотливые отношения между частичной и полной правдой от него ускользают. А когда ниточка теряется, то и горькая досада Ангрода[408], о которой говорится семнадцатью страницами позже, и то холодное состояние духа, в котором кладется основание Нарготронду[409], да и вся повествовательная структура «Сильмариллиона» остаются вне связи с целым, теряют смысл и начинают казаться случайными.