Захар Прилепин - Именины сердца: разговоры с русской литературой

• Название: Именины сердца: разговоры с русской литературой
• Автор: Захар Прилепин
• Жанр: Публицистика
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-17-058381-2, 9785-271-24003-4

Захар Прилепин, прозаик и публицист, лауреат «Национального бестселлера», «провел ряд бесед» как с живыми классиками русской литературы, так и с литераторами молодыми – с Александром Прохановым, Леонидом Юзефовичем, Александром Кабаковым, Евгением Поповым, Михаилом Елизаровым, Михаилом Тарковским, Павлом Крусановым, Алексеем Варламовым, Алексеем Ивановым, Сергеем Лукьяненко, Денисом Гуцко, Максимом Амелиным, Романом Сенчиным, Германом Садулаевым, Львом Данилкиным, Александром Гарросом, Анной Козловой, Сергеем Шаргуновым…

Собранные здесь разговоры – фрагменты огромной литературной мозаики. Нынешние и будущие «инженеры человеческих душ», не соглашаясь и споря, рассуждают о политике, культуре,частной жизни...

---

— Ага, значит, вы обеспеченные люди были! Да?.. Лишенные чувства юмора либералы могут сказать после твоего рассказа: вот смотрите, ребенок вырос на «микояновских» сосисках — значит, именно поэтому Емелин так печалится в своих стихах о могиле Брежнева, где, как он сам говорит, не тело генсека, а юность его похоронена!

— Ну, не знаю, что сказать… Я печалюсь не о сосисках, а потому, что — юность, юность ушла.

— Это никак не связано?

— Боюсь, что нет. Может, на подсознательном уровне, но, насколько я осознаю, — нет ничего такого. Тем более что сейчас эти сосиски — пожалуйста…

— Нет, сейчас — это другое дело. Они же говорят, что в советское время все были голодные…

— Нет, я не был. Никогда.

— А не было таких историй у тебя, когда кто-то, скажем, из одноклассников твоих вдруг узнавал, как живет твоя семья?

— Было, конечно. Переехали мы на новую квартиру, в отличном, по тем временам, кирпичном брежневском доме… Это был год 71-й, что ли. Переехали мы из двухкомнатной в трехкомнатную. Как я понимаю, Совмин имел возможность улучшать жилищные возможности своим сотрудникам. Чешский гарнитур у нас был.

А там же, рядом со школой, была академия имени Фрунзе, и в классе многие были дети офицеров. Привел я как-то домой нескольких ребят, в том числе и одного офицерского сына. И я помню, какие у него были квадратные глаза… Сервант чешский, с набором хрусталя он увидел. . .

И класса где-то с 7-го или с 8-го я все понял и стеснялся уже. Это был очень серьезный комплекс.

— А отец где работал?

— Было такое учреждение, боюсь, что сегодня его нет, — НИИ автоматики. Тоже место известное, в районе ВДНХ, воспетое Солженицыным в романе «В круге первом». Шарашка Марфина до сих пор стоит, отец мне ее показывал. Недалеко от гостиницы «Останкино» тянется забор — там старый корпус, Солженицыным описанный.

— Родители были «советскими людьми», как я понимаю.

— Абсолютно.

— Они долго прожили при новых временах?

— Отец их фактически не увидел — он в 88-м году умер. А мать умерла совсем недавно.

— Ругалась на новую власть?

— Она была железный человек, волю эмоциям не давала, когда начались все эти разоблачения. А когда наступили новые экономические отношения, и это совпало с ее выходом на пенсию, у нее уже почти не было сил ругаться.

— А она после 91-го года где работала?

— Она уже была на пенсии… После ее смерти я бродил по квартире — она ни одной пустой банки не выбросила, все сохранилось. Я помню, что она, будучи уже шестидесяти с лишним лет, готова была ехать на край Москвы, где картошка на десять копеек дешевле стоила, чем в соседнем магазине. Когда я покупал, мне что-то приходилось врать, что я съездил на рынок к черту на кулички… Она все равно, конечно, понимала, что я вру, расстраивалась, что деньги трачу. У них была такая мафия старушек: как только где что подешевле выкинут — сразу все друг другу сообщали.

В этом смысле никакой «кремлевской штучкой» она не была — выжила бы в любой ситуации.

— Ну, понятно. Давай к твоему детству вернемся на минутку. Чем занимался ты, увлечения были какие-то?

— Да книжки в основном, книжки. Тихий, домашний мальчик. При управлении Совмина СССР была очень хорошая библиотека, там можно было фантастику найти…

— А стихи когда начал читать?

— Где-то класса с восьмого. Наверное, как у всех: Блок, Блок, Блок… Вот эти всякие стихи о Прекрасной даме.

— Школу как закончил? Тройки, двойки?

— Плохо учился, да.

— И вот школа закончена. В аттестате тройки. И куда ты пошел?

— Все было в моей семье на самом хорошем уровне: и жилье, и питание, и возможность отдохнуть; но вот чего не было, так это хоть какого-то блата при поступлении в вуз. Мать, конечно бы, воспользовалась, но ничего не было. Поэтому поступал сам. На геодезический. И поступил. Человек я был вполне девственный. Хоть отчество было и дворовое — многого не знал. И когда пришел в институт, долго не мог понять, что за люди меня окружают. С одной стороны, люди как люди, а с другой — как-то не очень похожи. Потом, наконец, выяснилось, что, кроме меня, москвичей в группе всего два человека. Другие ребята и девчата были из иных краев.

— Это честь Советскому Союзу делает.

— Да, да. Учиться поначалу было настолько легко, что я, по сути, и не делал ничего, а оказался круглым отличником. Курса до четвертого так дотянул, пока все вконец не устали от моего абсолютного безделия. После московской-то школы знал гораздо больше, чем мои однокурсники, — и разница была очевидной, но в результате ничегонеделания к четвертому-пятому курсу я на тройки спустился.

Потом опять же портвейн, то-се. Но что поразительно: к тем шестнадцати годам я уже вполне себе пьющий был человек-то, а провинциальные ребята, по-своему многое повидавшие в жизни, пробовать пить начинали, только прибыв в Москву…

— Ну а девушки?

— Девушки были разные. Не скажу, что развратнее московских. А вот насчет ребят — меня это удивило. И по нашей группе, и по другим это было заметно. Москвичи-то как-то раньше — во всяком случае, портвейн — осваивали спиртное.

— Друзья сохранились с тех пор?

— И друг один есть с тех пор, но, во-первых, я там женился, скажем так, на одной девушке.

— «Скажем так» женился или «скажем так» на девушке?

— Скажем так, женился. И жили с 81 года… а развелись примерно в 91-м. А совместное хозяйство перестали вести примерно году к 87-му.

— А жили где?

— Разменяли трехкомнатную квартиру на Плющихе на две двухкомнатные. Жили в Тушино, любимом поэтом Евгением Лесиным, он через дом жил… Но тогда я его еще не знал.

— Закончил институт и пошел работать геодезистом.

— Да.

— А где работал?

— Наш институт — Проектный институт № 2 назывался — специализировался на Тюменской области, на районах, добывающих нефть и газ. В основном там болтались — Нефтеюганск, Нижневартовск… Командировки были туда от трех до шести месяцев.

— А ты ездил один, без жены?

— Один… А она фактически сразу залетела и вообще распределилась в другую контору.

Да и вообще — чужую женщину там еще можно потерпеть, а свою — в ватных штанах, портяночки, валеночки, мат-перемат…

— Ребенок тогда же родился. В каком году?

— Та-ак… В 81-м!

— Сын видел отца редко первые лет пять?

— Редко.

— Зато у отца были необыкновенные успехи трудовые?

— Там были деньги. По тем временам я зарабатывал очень много. По пятьсот в месяц чистыми выходило — в начале восьмидесятых! Это были безумные деньги.

— Как их тратил?

— Честно говоря, жене сдавал.

— А как же тратила их жена?

— Мебель какую-то покупала…

— «Мерседеса» у тебя не было первого в Москве? Нет, второго, после Высоцкого.

— Можно было на машину скопить, но я этого в принципе не умел. Потому что нормальный советский человек того времени знал, что мало деньги заработать — надо как-то суметь их потратить. Куда-то бежать, с кем-то договариваться. Не мое.

— И до сих пор не умеешь? Ты непрактический человек?

— Да. О машине и мыслей не было никогда. В общем, отдавал жене, куда-то это все уходило.

— А работа была серьезная?

— Да-а…

— То есть пользу Родине приносил?

— Приносил.

— А возникало у тебя чувство человека государственного, который приносит пользу своей земле?

— Нет, ну бывали минуты подъема… Едешь на лыжах, с топором, по белому снегу, как-то бодренько все… Но, честно говоря, я уже в юности пристрастился голоса слушать…

— То есть был потайной такой антисоветчик?

— Ну. . . вполне.

— И вот ты отработал последний год. И почему бросил? Надоело кататься? Или алкоголь?

— Алкоголь, да. Много пили там. Я понял, что еще несколько лет — и ножки-то я протяну.

— Уволился оттуда, вернулся в Москву и куда направился?

— Разные были конторы. Около года работал… как же это называлось… Учебный комбинат главного управления торговли города Москвы. Ну, грубо говоря, что такое учебный комбинат? ПТУ, только для взрослых. Как было в советское время — человеку надо получить профессию, а в обычное ПТУ его уже никто не возьмет. И вот предприятие посылает его, ну не знаю, — на сварщика там, на шофера, на электрика. Я там толкался, сначала какие-то бумажки заполнял…

— Должность как называлась?

— Мастер производственного обучения. Много чем занимался… Электрику помогал проводки сворачивать.

— В те годы началась поэзия Емелина или раньше?

— Раньше, класса с восьмого, наверное. Что-то там под Блока, лазури, пурпуры, ту-ту, ту-ту, ту-ту-ту. В институте писал стихи антисоветские…

— Не помнишь ничего из той поры?

— А неинтересно это. Обычная юношеская лирика. «Идут большевики, а мы примкнем штыки. За святую Русь я на кресте распнусь…»

— А как ты воспринял всю эту перестройку?