Борис Мезенцев - Опознать отказались

• Название: Опознать отказались
• Автор: Борис Мезенцев
• Издательство: Донбас
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1975

В октябре 1941 года гитлеровские полчища ворвались на донецкую землю. Начались черные дни оккупации, длившиеся почти два года.

Фашистские заправилы строили планы превращения Донбасса в свою индустриальную колонию, экономика которой должна служить захватническим целям. Они надеялись в кратчайший срок наладить в Донбассе производство металла, добычу угля и т. д. Но враги просчитались. Советские люди не склонили головы перед оккупантами.

Коммунистическая партия послала в подполье своих лучших сынов и дочерей для организации массового сопротивления захватчикам. В городах и селах возникали подпольные группы, партизанские отряды, деятельность которых была направлена на срыв проводимых врагом мер военного, политического и экономического характера, на уничтожение его живой силы и техники.

Зимой 1941–1942 годов была организована подпольная молодежная группа и в Константиновке, ее возглавили комсомолъцы-константиновцы А. И. Стемплевский и В. С. Дымарь. Подпольщики действовали до освобождения города частями Красной Армии в сентябре 1943 года.

За активное участие в борьбе с фашистскими захватчиками большинство членов группы были удостоены правительственных наград. Автор настоящей повести, член Константиновской подпольной организации, не ставил перед собой задачи рассказать о деятельности всей группы и тем более — обо всем подполье города.

Он повествует только о тех событиях и боевых операциях, в которых принимал активное участие его товарищ и побратим по оружию Николай Абрамов.

---

В тот день дядя Егор был небрит и хмур. Тетя Валя, сидя у окна, пришивала большие заплаты-очки на брюках младшего сына. Ребята в спальне играли в «чет-нечет», отвешивая друг другу щелчки.

— Что нового, орлы? — не поднимая головы, спросил дядя Егор и зажал губами несколько гвоздиков.

— Новостей приятных нет, — со вздохом сказал Николай, усаживаясь около стола и пододвигая мне скамейку. — Говорят, что позавчера ночью в бывших овощехранилищах расстреляли несколько человек. Как будто заложников.

— Массовые расстрелы — это жуткое зрелище, — глухо сказал дядя Егор, снимая с лапки ботинок. — Я пацаном видел, как рабочих бутылочного завода расстреливали. До сих пор снится…

Он тяжело замолчал, положил на пол молоток и начал осматривать второй ботинок.

— Дядя Егор, расскажите, как это было.

Он уселся поудобнее и, держа в руках ботинок, задумался. Шумевшие до этого ребята умолкли, прислушались.

— Бутылочный завод был построен бельгийцами-акционерами в конце прошлого века. Условия труда были нечеловеческие, техника производства отсталая, работали возле горячих ванн без вентиляции. Рабочие бунтовали устраивали стачки. Бутыляне — народ дружный, отчаянный. До революции первый профсоюз в городе организован на нашем заводе, и большевиков у нас было больше, чем на других. Революционер Якусевич, именем которого назван парк, тоже наш рабочий. Во время революции на заводе были созданы вооруженные боевые дружины, объединившиеся потом в партизанский отряд. Отец Анатолия Стемплевского был красным партизаном. Я тоже хотел записаться, но по малолетству не приняли, — дядя Егор вздохнул, посмотрел на жену, которая ловко орудовала иглой.

— За время гражданской войны наш город раз десять переходил из рук в руки, но завод работал. В середине января 1919 года, а по старому стилю — перед самым Новым годом, днем против бутылочного завода на железнодорожной магистрали остановился белогвардейский бронепоезд, прискакали казаки и окружили завод. У проходной поставили пулемет. Время приближалось к дневной смене. Тревожно ревел гудок. В завод пропускали, но обратно не выпускали. На внутризаводской площади рабочих выстроили в два ряда. Белогвардейский капитан потребовал выдачи большевиков и активистов. Но не такие бутыляне, чтобы выдавать товарищей. Упорное молчание взбесило капитана, и он для устрашения застрелил одного рабочего. Но люди не дрогнули. Каратели начали отсчитывать каждого десятого. Обреченных вывели с территории завода, поставили под стеной конюшни и на глазах сбежавшихся жителей колонии расстреляли. Погибло тринадцать человек. Расстрелянных похоронили недалеко от места казни. Потом завод был назван именем 13 расстрелянных рабочих. Вот и вся история, — закончил дядя Егор.

— Па, а что потом с беляками было?

— Их красные наголову разбили и капитана ухлопали.

— Так им и надо!

— Мы, бутыляне, и перед войной были не последними, — снова заговорил дядя Егор, — по многим линиям тон задавали. К нам даже сам Всеукраинский староста Григорий Иванович Петровский приезжал награды вручать. Вот как! А теперь что?

Наступила тишина. Мальчишки уловили раздражение в голосе отца и присмирели. Николай тяготился молчанием и робко спросил:

— Пап, а сколько населения было в городе до войны?

— Более ста тысяч. Все-таки около десятка заводов насчитывалось. А тебе зачем?

— Просто так.

— Отец, кончай ремонт, пора обедать, — отозвалась тетя Валя.

— Хлопцы, мойте руки, — строго приказал дядя Егор.

Ели молча, Каша из тыквы действительно была очень вкусной. Провожая меня, Николай напомнил:

— Завтра снова будем делать клинья.

ЛИСТОВКИ

Высоко в небе парил самолет. Опознавательные знаки различить было невозможно, но по гулу мотора мы уже научились распознавать самолеты — это был наш. Немецкие часто пролетали над городом, а наши появлялись до обидного редко. Мы вчетвером стояли около парка и, ежась от холода, не отрывали глаз от самолета-разведчика.

— Я, кажется, даже звездочки вижу, — обронил Николай.

— Это потому, что тебе их очень хочется увидеть, — как бы невзначай заметил Алексей Онипченко.

Неожиданно звук мотора пропал, самолет резко начал снижаться, и мы отчетливо увидели на крыльях звезды. Красные звезды! Но почему он так резко опускается, почти падает, не случилось ли чего?.. Вдруг самолет выравнялся и, ревя мотором, понесся над городом. И тотчас мы увидели, что позади него осталось небольшое густое облако, которое, рассеиваясь, медленно опускалось к земле. Самолет скрылся за горизонтом, а мы, как завороженные, смотрели на оставленный им непонятный след.

— Листовки, листовки! — вдруг закричал Николай. Кружащиеся листовки, сброшенные над центром города, ветер относил к северной окраине.

— Айда, ребята! — скомандовал Анатолий.

Чтобы не бежать всей группой, мы с Алексеем немного отстали. Когда приблизились к Червонному хутору, мимо нас по шоссейной дороге промчалось несколько мотоциклов с колясками, потом проскакала группа всадников, а вслед за ними по заснеженной обочине дороги пролетели сани с полицейскими.

— Облава на листовки, — сердито сказал Анатолий. — Боятся, сволочи, чтобы народ правду не узнал. Пошли, ребята, назад, а то и нас загребут.

Возвращались молча. Было так досадно, что говорить не хотелось.

На следующий день мы с Владимиром пришли к Анатолию. В доме командира пахло жженой канифолью и еще чем-то непонятным.

— Паял, — сказал Анатолий и открыл форточку, — Николая у вас не было?

— Нет.

— Ушел из дому ни свет ни заря и до сих пор нет.

Я дважды ходил к нему. Как в воду канул.

Да, было от чего тревожиться. Николай мог решать такие житейские задачи, которые мы, ребята его возраста, предпочитали разрешать вдвоем или группой. Когда ты с товарищами, то становишься смелее. Он же без колебаний один шел в разведку, в засаду, на любое трудное и рискованное дело. Мы поняли состояние командира, и нам передалось его беспокойство.

Анатолий свернул в рулон матерчатую тканую дорожку, поддел немецким штыком доску пола, приподнял ее, потом еще одну и вытащил из подполья радиоприемник. Включил его. Послышался легкий треск, свист, потом тихо, но отчетливо поплыли звуки марша. Мы не первый раз слушали передачи из Москвы, но всегда нами овладевало какое-то особое чувство волнения, торжественности и гордости. Владимир, как всегда в подобных случаях, порозовел, глаза засветились радостью.

— Вы слушали марши русских композиторов, — сказал диктор, а после небольшой паузы так же спокойно и уверенно, но с особой значимостью объявил: — От Советского Информбюро. В последний час.

Слышимость была хорошая, но мы все же невольно тянулись к приемнику, хотелось быть ближе к Москве, к человеку, который передавал радостные вести. А он называл и называл освобожденные от фашистов населенные пункты, перечислял количество сбитых самолетов, уничтоженных танков и потери противника в живой силе.

Хотелось выскочить на улицу и во весь голос закричать: «Люди, не падайте духом, скоро конец фашистам! Красная Армия их бьет! Давайте ей помогать!».

Диктор умолк, снова зазвучал марш. Анатолий выключил приемник, быстро спрятал его:

— Сегодня больше нельзя. Скоро придет мать.

Мы все любили тетю Катю. Немного сварливая и суетливая, она была человеком добрым, отзывчивым и смелым. Ее хлебосольство и внимательность поражали. Если, бывало, мы собирались у Анатолия и закрывались в его комнате, то она всегда осмотрит наши фуфайки, пришьет недостающую пуговицу, укрепит петельку для вешалки. Обязательно угостит жареными семечками или кукурузой, а случался хлеб — непременно попотчует. Берегли мы ее и поначалу старались держать подальше от наших дел.

Кто-то постучал в окно условленным сигналом. Анатолий приоткрыл занавеску и засиял. Мы поняли: пришел Николай.

— Где тебя нелегкая носила? — стараясь казаться сердитым, спросил его Анатолий.

— Где был — там уже нет, — весело, но устало отозвался Николай и, лукаво подмигнув, достал пачку бумаг из бокового кармана пиджака.

Мы замерли. Это были листовки!

Политрук взял одну и начал читать вслух. «К советским юношам и девушкам занятых немцами областей Украины…»

В листовке говорилось о победах Красной Армии, о зверствах фашистов на оккупированной территории, о деятельности партизан в тылу немецких войск. Заканчивалась она словами: «Делайте все возможное, чтобы ускорить свое освобождение! Смело и мужественно боритесь против проклятого врага! Смерть немецким оккупантам!»

Голос его дрожал и звучал непривычно. Слова «Прочитав, передай товарищу!» он произнес, как призыв — громко, с подъемом.

— Есть прочитать и передать товарищам! Прочитаем на общем сборе. Несколько штук расклеим в городе. Остальные раздадим надежным людям, пусть читают и передают другим.