Дмитрий Бахта - Мысли по дороге на пенсию

• Название: Мысли по дороге на пенсию
• Автор: Дмитрий Бахта
• Жанр: Сказка

---

Загурготал что-то малец по-своему, как чайник на огне. Те слушали внимательно, потом заржали вдруг, зашумели. И выходит в круг вьюнок, у которого стакан для костей к поясу приторочен. И говорит:

— Не почину княжичу с бродягой спорить, кости метать. Со мной играй, ставки те же — княжича слово.

Солдатик оценил игру, глазодвигательных мышц. Вспомнил лекаришку в своей части, который допросы у них чинил, науку его. Понял: парнишка — шулер, обмануть задумал. «Ну-ну, посмотрим, мол, кто рыбак, кто рыбка, кто раком станет…»

— Давай, — говорит, — кидай!

Кинули трижды. Усек солдат, что шулеренок кубики менять успевает. Все коны его в одни ворота. Крякнул:

— Ваша взяла, давайте карту!

Вспорол княжич полу, достал свиток шелковый. А на нем и родная орда, и дороги, и горы, и чащоба, и ближние заставы. Все тушью, искуснейшим образом обозначено. Солдатик и говорит:

— Я вот счас по карте сетку нарисую, а где ясная на сетке полоска, там, и дорога к золоту ляжет. Только торопиться надо — на шелке карандаш не более дня виднеется. Коли не успеете, закроется дорожка-то.

Стал песенку казарменную напевать, да быстро так черкать карандашиком. Пролегла дорожка, через дальние болота, да в ущелье, да по нему, мимо застав соседских и в чащобу. В общем, дня на три верхами, ежели удача в пути. Отдал карту да карандашик.

— Смотри, княжич, что-то бледнеет сетка то, видать старый карандашик, силы немного.

А уж княжич нагайкой ярит жеребчика. Крикнул истошно так, визгнул, и ускакали… Ну, солдатик хмыкнул, вышел из трансового состояния и пошлепал босыми ногами в дом. Зашел, говорит:

— Вот, хозяюшка, не знаю, надолго ли помог, а пара дней у нас точно есть. А не найдется ли стаканчика чего покрепче, а то лекарь мой полковой, мне строго настрого наказывал для профилактики развития последствий острой стрессовой реакции. Стаканчик с перцем, стаканчик с медом и пирожок.

— Будет тебе стаканчик — выручил касатик. Я-то, как гриться, замужем была, меня басурманскими пацанами не напугаешь, а дочки не для забавы рощены. У них сила ворожейная без чистоты и непорочности может не открыться.

Накормила, напоила баба солдата, в это время и Филиппок с печи слез — оголодал. Почаевничали. Хозяйка и говорит:

— Ну, все, завтра с утречка тикать будем. Мы в чащобу, подале нам от тугаринов надо, вы своей дорогой. Так что пора отдохнуть. Пойдем, провожу, где спать покажу …

Привела к сеновалу — вроде как и расставаться пора, а не уходит.

— Что, мол, там ты говорил, о том, что усы расчесать мне собирался?

Смутился солдатик:

— Эт я так, из вежливости, не мог не отметить женской привлекательности.

— Ну-ну, — говорит бабища, — стесняться бросай: мне по чащобе без мужика целую зиму шататься. Давай, справляй мужицкое дело! Стесняться поздно уж нам, оба не парубки.

Ну, думает солдат, одно хорошо, что не парубки. Со стресса да стакана оставил всякую обходительность. Когда на волчат вышел, к смертному бою готовился. Хоть мурлыкал и играл инвалида, а внутри кипела суть хищничья, накопил за службу — телятей не стать. Рвался зверина наружу и когда в кружок подманил разбойничков, и когда княжича шейка так близко маячила. Удержал зверюгу, а вот ночью отпустил. Будь, как будет… Была б послабей женчина, придворная там или учителка, порвал бы как тряпку на лоскутки. Однако противник попался достойный. Давал отпор по всем фронтам. Артиллерия и пехота несли потери. Высоты переходили из рук в руки. Командные пункты обеих сторон устранились. Благо, с боеприпасами не было перебоев, и залпы сменялись военными криками, иногда и хрипы раненых доносились. Хороший получился бой — до беспамятства, а утром и глянуть в глаза некогда было. Собрались, разбежались.

Помня карту, повел старый Филиппка к реке. В сидорах много припаса — от души собрали в дорожку. Топорик задарили да собачью дошку. Шли молча, мыслей не было, дороги тоже. Лес все гуще становился, однако вышли на бережок к полудню.

— Пока солнце, — говорит солдатик, — надо нам плотик спроворить, на нем поплывем, отдохнем, отоспимся.

Ну и стали проворить. Разговаривать некогда. Филиппок молодцом, за пристяжного впрягся и плечо в плечо, рядом, до победы. Потом, правда, сел без воли и движенья и только глазами провожал, как солдатик шалашик на плоте мастерил. Погрузились, перекусили, чайком оттянулись, легли на спинки и смотрели на небо. А уж звезды видать и тишь вокруг, только речка журчит. Усталость зверская, а сон не идет. Закурил солдатик трубочку, малец выпросил попробовать. Лежат, по очереди дымок пускают. Беседа незаметно так пошла, сама собой. Филиппок говорит:

— Дядька, ты пока с волчатами хороводы водил, у меня свой бой приключился… Я ж сомлевший был на печи-то… Вдруг сквозь дрему чую: руки по мне легонько так везде прошлись — будто знакомятся. Потом порешительней, и много их, рук-то. Понять не могу, думаю, снится мне, будто девчушки хозяйские во взрослые неприличные игры со мной играют. Я такое только на немецких открытках в балагане на ярмарке видал. Вот, думаю, интересный такой сон получается, и давай вспоминать, что там, на открытках-то было, да в сон добавлять и проснулся. А как не проснуться, когда сердце стучит, в портах колом все. Глядь, а это не сон. А девчушки рот мне прикрыли, говорят: «Насильники набежали, вот мы и хотим, чтобы первый раз у нас был с лаской да охотой. Ты уж не откажи и мамане не выдай нас». И все и закрутилось. Так сказочно все само собой получалось (разговаривать-то нельзя, да и нечем по большей части). Так я в глазенки им смотрю — то одной, то другой — а глазенки довольные, даже озорные, ну и дальше. Не знаю, откуда чего у девчушек взялось, но словно спектакль без единого сбоя мы до последней минутки играли. А расстались, даже не поговорили. Вот думаю, как там они, что думают?

Помолчал солдат. Потом представил себе картинку и еще помолчал. Да и что тут скажешь?

— Ниче, Филька, лиха беда — начало, думать не думай, дорога она сама правду покажет.

Ну и поплыли дальше. А Филиппок спрашивает:

— Как это тебе, дядька удалось вокруг пальца обвести таких отчаянных бандюков?

— Так ить нельзя было по-другому. Бой неизвестно чем закончиться мог, а там ты больной, да и баб не пристало без защиты оставлять. Вот и выходит, ДОЛЖЕН я был обхитрить — и точка! Когда, Филя, должен — это не пустой присвист, а как стенка из каменьев большущих за спиной чувствуется: любой дрыщ победит, выход найдет. А коль нету правды, и стоять накрепко вроде незачем, и богатырюшка продует.

— Все ты, дяденька, мне философии говоришь, а потайные приемы не показываешь. А ну-ка, ты бы сомлевший лежал, а я нас защищать встал? Ведь не готов еще! Обоих бы порвали, а ты меня не учишь ни чему!

— Дык, Филя, я же не учитель. Да и нету секретов у меня, а только ремесло. А уж ремеслу меня учили со всем надлежанием, 20 годочков, а ты, соколик, за двадцать дней в бойцы решил сигануть? Так нету в физике препетумов мобилей — и точка. Ты вот про ночку сладкую мне рассказывал, ведь не побежал спрашивать как, мол, и куда — все само гладко прошло еще и с двумя девками! Это ж не каждый гренадер сообразит, а ты, видать, мечтая, столько раз это все делал, что само все в голове уложилось и прошло в лучшем виде. Видал я, какую рубашку вышитую тебе девчата втихаря в котомку подложили. Видать по нраву им на печке-то было. Вот и в воинском деле главное — привыкнуть к мысли, что бой воевать — это работа, а не подвиг. И относиться надо как к работе, обстоятельно и со старанием. Видали мы, как при аглицком дворе королевская гвардия: все в медвежьих шапках, рослые, усищи как у тигор, кулачищи с горшок — идут строем перед балкончиком для знати да матушки королевы, ружьецами поигрывают. Так складно двигаются, штыки только повжикивают. Видать не видно, одни сполохи как от жар-птиц. А мы пьяненькие стоим, глядим и думаем: «Господи, оборони в рукопашную с такими умельцами…». А потом пробирались к месту дислокации, ну и напоролись на гвардейский же патруль. Вид у нас самый непотребный, прям позор: пьяные, кафтаны замазаны, без бумаг и кондуитов, ну как мы могли позволить себя заневолить? Это же прямой ущерб флагу и дипломатической миссии. Никак не могли. Боялись крепко, и все ж наваляли шапкам медвежьим и ушли по-тихому. Вот, а все потому, что в сытости небыли. И учили нас не парадам. И ухватки бойцовские не на плацу прижили, а за каждую кровушкой заплачено. А главное, говорю тебе — нельзя по другому-то!

— Мудрено, дядька солдат, для меня. Вот грамоте как учат? По буквицам — сначала одну, потом вторую, потом слоги складывать. Вот и ты мне буковки-то покажи!

— Филя, ексиль-моксель, пытаюсь я тебе главное донести, да видать скудны мыслишки мои, невдомек тебе… Ну вот слушай: дед мой, Арсентий, отобрал у пацанвы зайца. Его силком помяло так, что ходил с трудом. Тут зима, безкормье. Ну, приручил зверя, выходил. Думали заяц, а оказалась зайчиха, скоро появились и зайчатки. Дед доволен, отгородил их. Травки кидает. Растут зайчата, играют. Я, пацанчиком, много на них смотрел, и вот ведь что: в народе во всех сказках зайчишка — трусишка, тварь безответная. Вот однажды сосед подвыпил и решил молодого зайчика у деды стащить. Перегнулся через загородку, да ухватил подростка за уши. Так что ты думаешь, умер от страха косой? Ничуть. Он за секунду на мужике дошку вспорол, лапами задними так метко и крепко бил, да так часто, что лохмотья и кровяка только в стороны полетели. Сосед-то без глаза остался, на силу выжил. Так до сих пор и дразнят — «зайцем битый». Так что смертоубийству учить нас лишнее, оно даже зайцу видать от пращуров досталось, а вот «ясная решимость» — эт, брат, я тебе скажу, не каждому бывалому служаке приходит. Вот что растить и тренировать надоть!