Ежи Путрамент - Сентябрь

• Название: Сентябрь
• Автор: Ежи Путрамент
• Издательство: Прогресс
• Жанр: О войне
• Год: 1975

В романе показаны крупным планом подлинные герои огневой страды 1939 года — фронтовики, солдаты и младшие офицеры, — поднявшийся в едином патриотическом порыве трудовой люд Варшавы и, главное, польских коммунистов, вчерашние узники санации, ставшие душой сопротивления врагу.

Оперативный отдел польского генерального штаба и окоп у тревожно замершей границы, «коридоры власти» и трущобы рабочей бедноты, столица и местечковое захолустье, респектабельные апартаменты Варшавы и выгон за околицей безымянной деревушки, дороги отступления и очаги героического отпора численно превосходящему противнику — широкую и красочную панораму раскрывает автор романа перед читателями.

---

— Да. Группа «Любуш» будет ее прикрывать…

— Значит, вы хотите бросить ее на пути немецкого наступления, без оперативной связи с армией «Лодзь», так сказать, с учетом того, что она будет разгромлена в первые же дни войны? Очень интересно. Это и не резерв, и не первая линия, а что-то совершенно оригинальное.

Ромбича охватило бешенство — та неистовая ярость, когда нельзя уже кричать, когда мало даже дать по морде и остается только одно — схватить за горло и душить, да так, чтобы пальцы побелели… Кноте, должно быть, заметил странную искру в глазах Ромбича и пренебрежительно пожал плечами:

— Генерал Стахевич говорил, что мне предлагают как раз резервную группу. Прошу уведомить генерала, что после ознакомления с ситуацией…

— Понимаю, генерал, — прошипел Ромбич. — Ознакомившись с обстановкой, вы не имеете желания…

— Так точно. — Кноте глянул прямо в глаза Ромбичу. — Положение и так тяжелое, зачем же мне его еще ухудшать? Поищите других простаков.

— Я немедленно доложу Верховному главнокомандующему, генерал, о вашем мнении относительно оперативного плана и о ваших… гм… общих воззрениях.

Кноте ничего не ответил, повернулся и ушел, бросив у дверей невнятное «прощайте». Не дожидаясь, пока двери закроются, Ромбич стукнул кулаком по столу, схватил брошенный Кноте листок, смял его и швырнул на пол, бумажка закатилась под стол.

Вошел адъютант.

— Звонит министр Бурда-Ожельский, просит начальника штаба.

— Скажите, что его нет. Чего еще ему надо?

— Слушаюсь. Кроме того, ждет капитан Слизовский.

— Пусть ждет.

Ромбич дважды обошел кабинет. Аргументы! Где те аргументы, которыми он тогда, в марте и апреле, с такой легкостью громил оппонентов?

Он остановился у карты. Голубые флажки бесстрастно торчали тремя большими группами, а красные, как штакетник ограды, правильными, только более редкими рядами повторяли почти все изгибы желтой линии границы.

Снова вошел адъютант.

— Министр передал для генерала краткую телефонограмму.

— Давайте!

— Капитан Слизовский…

— Пусть подождет!

На узкой полоске бумаги было написано: «Напоминаю о Фридеберге. Старый, стреляный воробей, не хуже других преданный, мечтает о передовой. Казик».

Ага, значит, за Фридебергом скрывается Бурда! У Ромбича сразу стало легче на душе. Удачно попал этот очаровательный Казик! Ромбич схватил телефонограмму, чиркнул спичкой, спалил бумажку, старательно перемешал пепел. Но разрядки этой хватило ненадолго. Выходит, Бурда сумел настрополить и Каспшицкого и Стахевича, обоих начальников Ромбича? Эх, не удалось ему тогда добить Казика скандальной историей «Пекары — Полония». Придется пережить и эту неприятность, а у него их и так немало. Только бы не думать, только бы отодвинуть все эти неурядицы и неприятности, а они, словно вороны, слетаются стаями. Тут он вспомнил о Слизовском, подошел к карте, задернул штору, сел за письменный стол и велел пригласить капитана.

Слизовский выглядел, как всегда, бодро. Вошел, щелкнув каблуками, и четко доложил о своем прибытии. Лучезарная улыбка не покидала его красивого, как бы созданного для одной только радости лица.

— Все в порядке, пан полковник. Немцы становятся все более наглыми. Была перестрелка под Вонбжежно, и мы отразили нападение. Весьма подозрительный пожар в Страховицах, к счастью, его удалось быстро ликвидировать. На востоке Малой Польши уоновцы [40] убили полицейского. Дезертир из немецкой армии, из района Олесно, подтверждает наличие четырнадцатой танковой дивизии, мы рапортовали о ее прибытии неделю тому назад. Говорит, что настроение неважное, боятся войны.

— Появились ли новые крупные части?

— Нет, нового ничего. В Словакии передвижение войск. Около Санока сосредоточиваются словацкие дивизии, первая и вторая. Но мы уже об этом знали. Впрочем, какая это армия!

— Что в Варшаве?

— Все нормально, пан полковник. Тот влюбляется, та изменяет. Некоторое оживление в экономических сферах. О Вестри говорят, что он сошел с ума.

— Вестри? Бабья болтовня. А что случилось?

— Скупает акции. Главным образом тяжелой промышленности. Платит наличными и по желанию — переводами за границу. Кажется, он уже заполучил две шахты.

— Какие?

— Крупные, под Никишовцем.

— Пекары?

— «Пекары — Полонию» также пытается купить.

Ромбич повернулся к Слизовскому и посмотрел ему в глаза.

— Прошу подробнее. Где, у кого?

— Он был у министра Бурды…

— Это проверено?

— Пан полковник! В понедельник, двадцать первого, утром.

— И что же?

— Кажется, ничего не вышло. Но нужно проверить.

— Поторопитесь выяснить.

— Слушаюсь.

— Что еще? Какие ходят сплетни? Что обо мне говорят?

— Все в порядке, пан полковник. Полное признание. Выходя от вас, генерал Пороля долго толковал майору Лещинскому, что оперативный план абсолютно современный и в данных условиях…

— Еще что?

— Еще, что ваша скромность…

— Хорошо, — оборвал его Ромбич, маскируя кислой гримасой вернувшееся к нему хорошее расположение духа. — Какое настроение в армии?

— Все в порядке. Настроение отличное.

— События? Что-нибудь чрезвычайное?

— Ничего особенного…

— Слушайте… — Ромбич колебался, не зная, в какую словесную форму облечь свою мысль. — Необходимо приструнить Кноте.

— Слушаю.

— Вы меня поняли?

— Так точно. Он уже несколько лет на подозре…

Капитан не договорил — в кабинет вбежал Лещинский с пакетом:

— Срочно.

Ромбич отошел в угол, вскрыл пакет: очередная глупость, какой-то бухгалтерский циркуляр из военного министерства. Он швырнул пакет адъютанту. Слизовский стоял с записной книжкой в руках.

— Насчет генерала Кноте. На что обратить особое внимание?

Ромбич метнул гневный взгляд в сторону Слизовского, тот, как бы извиняясь, поднял брови и закусил губу. В самом деле, в присутствии посторонних они никогда не говорили о своих делах.

Наконец оба ушли. Было уже поздно, но Ромбич не уходил. Он обычно покидал штаб не раньше двух часов ночи и не хотел нарушать этой традиции, ставшей со» ставной частью легенды о нем. Кроме того, вдруг действительно будет что-нибудь срочное? Впрочем, дома его могут настигнуть и из военного министерства, и из генерального штаба, и из министерства иностранных дел, и из десятка других учреждений, в которых сейчас бурлил, переливаясь через край, родной польский беспорядок. К сожалению, дома не действует та система многократного отбора писем, телефонных звонков и визитов в зависимости от их важности, которую в штабе он довел до совершенства. Здесь, в штабе, нет полковника Ромбича-Тримера, «серого кардинала», человека, чья скромность вошла в поговорку, который не признает ни титулов, ни званий, ни должностей, ведет жизнь аскета (имеет одну-единственную слабость — Нелли), работает по двадцать часов в сутки и так далее и так далее. Здесь есть только выделенная в химически чистом виде оперативная мысль Верховного главнокомандующего. Но над этой мыслью нужно еще помучиться.

Вернуться к работе над этой «оперативной мыслью» ему удалось не сразу. Зазвонил телефон — резервный, прямой.

— Как дела, Густав? Все работаешь? Это твой старый товарищ, легионер, из Варшавского военного округа. Ну, не буду мешать, хотел только тебя поздравить. С чем? С новым успехом Нелли, конечно! Она была вчера в резервной дивизии под Варшавой. Играла в каком-то спектакле. Отличная идея. Офицеры просто с ума сходили. Она прекрасна, необыкновенно прекрасна!

Ромбич невежливо проворчал что-то в ответ и прервал разговор. Едва не проговорился, что впервые об этом слышит. Его охватило бешенство: не послушалась, болтается среди офицеров, они с ней любезничают, пожирают глазами. Дрожащими пальцами Ромбич набрал ее номер.

Нелли встретила его упреки мощной контратакой: в последнее время они почти не видятся, он ее совсем забросил…

— Ты ведь знаешь, что я сплю по два часа…

— И то не со мной! — эта шутка означала, что она великодушно прощает его упреки, после чего Нелли снова перешла в наступление: у нее столько хлопот, неприятностей, все ей надоело. А в театре одни обиды: с этой выдрой Гостинской подписали новый контракт, Нет, ставка, конечно, не выше, чем у нее, но и не намного ниже. Нелли требовала сочувствия и немедленного вмешательства. Ромбичу пришлось посетовать на скверные порядки в театрах и пообещать Нелли куда-то позвонить. Но обещал он это без особого энтузиазма. Гостинскую он знал и ценил, и, что особенно важно, она была не в ладах с женой Бурды из-за какого-то дипломата. Нелли не дала ему опомниться: прибыли новые осенние модели из Парижа. Но от ее предложений пойти вместе на выставку моделей все же отказался и повесил трубку, радуясь, что кое-как вышел из положения. Однако он тут же вспомнил, что она вовсе не обещала прекратить выступления в воинских частях.