Игорь Шнайдерман - Жиденок

• Название: Жиденок
• Автор: Игорь Шнайдерман
• Жанр: Современная проза

ИЗВИНИТЕ ЗА НАЗВАНИЕ!

Когда я прочитал то, что вы прочитаете на следующей странице, мне стало немного не по себе. Мне не нравятся такие слова, даже с уменьшительным или ласкательным суффиксом. Когда-то мне довелось употребить (крылатое, между прочим) выражение «вечный жид» и я получил взбучку от читателя. Жида не спасает вечность. Хотя писатель Андре Жид получил Нобелевскую премию.

И тут я опустил глаза на следующую строчку и прочитал: «Мемуар». Это смягчило неудобопроизносимость названия. Я всегда питал слабость к словам, которых нет ни в одном словаре, и это было именно такое слово. Оно существует только во множественном числе, подразумевая множество событий. Но автор молодой, событий в его жизни немного, может быть, лучше ограничиться единственным? Впоследствии, с течением времени, автор накопит события и напишет мемуар, потом ещё мемуар, и в результате у него получатся мемуары.

Знакомясь с мемуаром, я поймал себя на том, что смеюсь. Отчего я смеюсь, братцы? Может, вспомнил что-то смешное? Какой-нибудь анекдот или рассказ Зощенко? Нет, я смеялся именно над тем, что читал. Мемуар оказался и смешным, и грустным, и разным, но всегда увлекательным.

Мне кажется, что этот мемуар, пусть даже в единственном числе, доставит и читателям такое же удовольствие, какое доставил мне. Хотя за всех читателей ручаться не могу. Даже нобелевский лауреат Андре Жид не мог ручаться за всех читателей. Кстати, он совсем не тот, каким его представляет фамилия, он только родился в семье юриста.

Пусть вас не смущает обилие многоточий внутри слов. Они свидетельствуют об эрудиции автора и вместе с тем о его деликатности. Того же он ждёт и от читателя.

Феликс Кривин

---

Начиналось весело: выждав, пока все собрались, в дверь вкатился Серёжа Андрюнин. Из одежды на нём были только трусы и носки, в руках кожаный «дипломат». Он чапал на корточках и гнусавил тонюсеньким голоском:

— Фирма «Лесбиянка»! Услуги на дому и на производстве! Создаём интимную обстановку с последующим излечением. Посещение манипуляционного кабинета за счёт источника. Фирма «Лесбиянка»…

Андрюнин настроил публику на смешливую волну, но «капустник» не пошёл.

После получасовой маеты из-за широкой пазухи Владика Ольховского выполз свёрток со свернувшейся бычьей кровью — фаршем для кровяной колбасы, героически вынесенный через проходную роганского мясокомбината. «Кровянка» взбудоражила публику и выманила из сумок заготовленные на «после того, как» ёмкости с горячительными напитками.

Вопреки неписаным правилам, мы зарядились алкоголем и зарядились основательно, однако и это не принесло вдохновения.

В результате Яковлева с Немцевой взяли гитару и запели что-то слезоточивое. Кажется:

Ой, цветёт алоэ
В поле у ручья,
Тело молодое
Нагуляла я.
Тело нагуляла
На свою беду,
А теперь для тела
Дела не найду.

Кончилось пьянкой.

Расходились глубокой ночью. В пиндюрочной прихожей народ разбирал обувь.

Я залез под полку за своей сандалией; неожиданно меня качнуло и, под воздействием сладостного «шафе», опрокинуло на пол. Немцева неприлично разоржалась и, глядя на меня сверху вниз, сказала:

— Слушай, а что ты себе думаешь? Нужно репетировать! Когда же ты будешь ходить в институт?

И я задумался во второй раз.

…Вечером у меня было первое занятие по начертательной геометрии. Я, не задумываясь, его прогулял.

И пошёл на репетицию в театр-клуб.

Институтским преподавателям я честно врал, что не посещаю лекций, потому что постоянно езжу в командировки, но вот-вот подтянусь и вообще переведусь скоро на заочное отделение. Сбитые с толку моими противоречивыми покаяниями, «доценты с кандидатами» ставили «государственную» оценку, а я вырывал из их рук зачётку с подозрительной поспешностью ещё до того, как успевала докрутиться последняя закорючка преподавательской подписи.

…Предмет, которым обычно запугивают абитуриентов, называется «сопротивление материалов».

Этот страшный «сопромат» вела в нашей группе чрезвычайно милая молодая женщина с аккуратной фигуркой, проседью в волосах и мохнатыми усиками в уголках губ.

Сопроматчица не стала исключением и получила свою порцию перманентных историй о перманентных командировках. Больше того: поскольку дамочка была значительно привлекательней толстых дядек, посвятивших свою жизнь токарным и винторезным станкам, то и порция её «лапши» получилась обильнее и длиннее. Сопроматчица абсолютно уверовала в то, что я не вылажу из поездок и являюсь незаменимейшим из всех специалистов-пусконаладчиков.

На зачётах она виновато задавала мне вопросы, потом сама же на них отвечала, ставила «удовлетворительно» и напутствовала добрыми словами, от которых начинали чесаться пятки:

— Вы хоть поспите… Нельзя так много работать…

Мой институт нисколько не мешал моему театру, потому как я даже помыслить себе не мог, что вместо репетиции можно пойти на «пару».

И чего уж тут скромничать: ясно, что в условиях такой моей завзятости и такого же оголтелого фанатизма всех остальных театралов-клубистов театр-клуб не мог не разродиться гениальным спектаклем.

И разродился.

Называлось это детище коллективного таланта — «Театротека», то есть игра в театр. По форме это была некая производная от модной тогда дискотеки и драматического спектакля, а по сути — сцены и прологи из различных театральных эпох.

Каждый из актёров исполнял несколько ролей. В просторном фойе дворца культуры строителей были сооружены двенадцать сценических площадок. Традиционные зрительские места отсутствовали, и зрители были обречены перебегать от площадки к площадке и быть вовлеченными в действие не пассивными наблюдателями, а вольно мобилизованными участниками.

Наш художественный орган «клуб-совет», стимулируемый инъекциями серого вещества Саши Гельмана, замыслил так, что господа лицедеи должны были начинать спектакль в цивильной одежде, затерявшись среди публики, а по мере развития действия, переодеваться в сценический костюм и возникать на том или ином помосте в разных концах фойе.

…Сновавшие среди публики участники Театротеки жутко волновались. Отец-основатель театра-клуба Саша Гельман пересекал толпу трассирующими «броуновскими» перебежками, терзал бороду и, натыкаясь на артистов, по-шпионски нашёптывал:

— Не прилипайте друг к другу — растворяйтесь среди зрителей!

Закадычный друг театра Венька Бенский, в праведном желании приободрить очумевших актёров, подкрадывался по очереди к каждому и спрашивал:

— Ты волнуешься?

Актёры так же поочерёдно, но более разнообразно посылали флегматичного гения общения, и он послушно перебегал к следующему объекту своей трогательной заботы.

Исключение составила лишь Ленка Яковлева. Она ответила исчерпывающе честно:

— Я волнуюсь?! Да я просто ссу!!!

В тот момент, когда «диск-жокей» Хазик врубил музыку, а «театр-жокей» Андрюнин издал первую реплику глашатая, в противоположном от меня конце фойе появились директор Дворца культуры и моя сопроматчица. По всему видно было, что они хорошие знакомые. Директор выглядел «солидняком» и что-то обстоятельно рассказывал своей спутнице. Женщина окинула взглядом пространство и тут же увидела меня. Она просияла и помахала ручкой. Наверное, моя театралка безумно обрадовалась, что студенты машиностроительного факультета посещают столь изысканные мероприятия.

Со мной же, как впоследствии говаривал наш преподаватель режиссуры Анатолий Леонидович Вецнер, случился «шокинг». Я представил, как директор, который знал меня как облупленного, рассказывает своей приятельнице, что я провожу тут дни и ночи, посещаю в промежутках театральную библиотеку, и что из всех институтов важнейшим для меня является театр. Я задницей почувствовал, как моё коричневое враньё начинает бродить, подниматься и с головой покрывать доверчивую дамочку.

Только глубочайшая убеждённость в том, что театр — это святое, и затрещина, полученная с «двух рук» от Яши с Немцевой, заставили жреца Мельпомены отбросить потусторонние эмоции и «войти» в спектакль…

Рискую совершенно запутаться, не выбраться из нарытого мною же омута немыслимых параллелей и меридианов, но, ей-богу, театр-клуб того заслуживает. Я скажу. Это было чудо. Это было счастье вдохновения, это было то, что бывает раз в жизни.

…Подхваченная под белы рученьки возбуждёнными зрительскими массами, моя педагогиня послушно дрейфовала по фойе, и её с необъяснимым постоянством прибивало к самым кромкам площадок, на которых проистекали мои сцены.

Она стояла, опершись руками о подиум, когда, воспарив на котурнах, нахохлив воробьиным оперением гиматии и увенчав себя лавровыми венками, мы с Борькой пытались довести зрителей до катарсиса:

— Да, я люблю среди лавров и роз
Смуглых сатиров затеи…
— Да, я люблю и Лесбос и Порос…
— Да, я люблю пропилеи…

Скрепив ладошки и прикрывши ими носик, улыбающимися глазками она постреливала в художника, разыгрывающего пасторальную сценку:

— О, прелестная фемина,
Вы сама — уже картина!
Мне в портрете вас воспеть ли?
Вдохновения глотнуть!

— она наблюдала за художником в белых чулочках и белом паричке, которому только вчера поставила «зачёт» по сопромату.

Она… Десять раз подряд в маске пьяного персонажа «комедии дель арте» я «подъезжал» к неприступной Смеральдине:

— Тук, тук, тук! Кто там? Это я — доктор Грациано. Пришёл к Вам с интере-е-есным предложением!

Десять раз подряд негодующая Смеральдина отпихивала меня со слабо скрываемым темпераментом Ленки Яковлевой.

А она… Десять раз подряд я отлетал безвольной наслюнявленной бумажкой и сшибал с ног хохочущую кандидатку технических наук.

Она распознавала силуэт своего брехливого студента в тени отца Гамлета — Славки Прилуцкого — самого неартистичного, самого правдивого и самого философичного из всех гамлетов.

Она узнавала мой «голос из сини» в голосе Людовика, оглашавшего свой вердикт Мольеру.

Когда, вдохновлённый до крайности… о, Господи, слова не поспевают за мыслью… под сценической «крышей» короля Фердинанда я орал на Танюшку Немцеву, с трудом прячущуюся от меня под образом Екатерины. А она, моя преподавательница, затыкала уши, и зажмуривала глаза, и покатывалась со смеху, и кричала: