Серафима Полоцкая - Роль, заметная на экране

• Название: Роль, заметная на экране
• Автор: Серафима Полоцкая
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Детская проза
• Год: 1971

Эта книга рассказывает о судьбе юной балерины, получившей главную роль в кинофильме. Нелегкими оказались первые шаги в работе. Пришлось разочароваться в самых близких людях, по-разному относящихся к искусству и общей задаче — созданию кинофильма.

О своеобразных трудовых буднях киноэкспедиции, о творческой работе во время съемок и сложных взаимоотношениях людей вы узнаете, прочитав эту повесть.

---

— Ты это что же, для храбрости напился? — возмутилась я и отвернулась к окну.

Он, схватив меня за плечи, повернул к себе и, сузив и без того узкие глаза, процедил:

— Я должен знать. Ты нарочно это подстроила? Скажи, не бойся. Все равно бить я буду не тебя…

— Дурак ты, дурак! — воскликнула я, рассвирепев. — Хочешь осрамиться и выговор заработать? Иди проспись, пока тебя никто не видел… Иди! Это я им все выскажу! И мне для храбрости ничего не надо… Слишком долго позволяла собой помыкать! Пусти!

Я попыталась сбросить его руки, но он держал меня крепко и все смотрел своим тяжелым взглядом.

— Керпе, ты виновата во многом. Понимаешь, виновата…

Он был прав. Именно об этом думала я весь день. А прозвище, которым он меня назвал, напомнило о людях, учивших меня другому.

— Да, знаю, — пришлось согласиться мне. — Я не понимала… Не думала, что так обернется. А перед тобой я ни в чем не виновата, Анвер. Мне тогда было так хорошо и весело, и я танцевала от души! А сейчас пусти меня. Я пойду и скажу…

— Нет. — Он еще крепче вцепился в меня. — Они опасные люди! Я пойду с тобой!

Я уже совсем не сердилась и даже засмеялась.

— Это я опасный для них человек. Я все думала, что кто-то все исправит! А это я должна сама, наверное…

— Я тебя не пущу, и всё… — твердил он. — Я зря напился! Зря… Это все дядя Степа… Говорит: легче будет… А где это легче?.. А тебя не пущу… Подожди немного, и пойдем вместе…

Но я так загорелась желанием поговорить с «теми», что решилась на хитрость:

— Анвер, ты же действительно не можешь показаться в таком виде… Ложись здесь, у меня.

Казалось, он только и ждал этого приглашения и, отпустив меня, с блаженной улыбкой улегся на боцманскую койку.

Я подошла и поправила подушку. Он поспешно сбросил домашние туфли и, подобрав ноги, улегся, как на собственной кровати.

— Я только минуточку, — сказал он и, закрыв глаза, вздохнул. — Я сегодня видел во сне, что несу тебя…

— Как всегда, — улыбнулась я.

— Да, несу тебя, как всегда, а твои глаза сияют, как озеро в нашей лощине… Знаешь, когда солнце…

— Глаза у меня стеклянные! — невольно съязвила я.

Он открыл свои щелочки на этот раз так широко, что я увидела глаза почти такие же, как у прекрасной Ап-ак: настолько черные, что был незаметен переход в зрачок.

— Это я тогда сказал, — признался он. — Я не понимал ни черта!

— Ты и сейчас ни черта не понимаешь, — успокоительно сказала я. — Спи, потом поговорим.

Он послушно сомкнул веки.

— Я тебе скажу, — начал он тихо. — Все приуныли. Утром никто не будил… Девочки так и лежат в постелях целый день. Рыбаки и те удочки забросили… А погода съемочная. Я вышел на палубу и подумал: «Все облака разошлись, небо чистое, как ее душа…» Все же не верилось, что ты меня обманула…

— Молчи! — прикрикнула я, уже чувствуя, что имею над ним полную власть. — Спи.

Он вздохнул и немного повозился, устраиваясь удобнее.

— Положи на меня руку, чтобы я знал, что ты здесь, — сказал он, как маленький.

Присев на угол койки, я положила руку на толстый край его шерстяного носка. Мне стало ясно, что сердце этого хорошего человека, очень честного и очень милого, неравнодушно ко мне. Только у меня не было к нему ничего, кроме благодарности и сочувствия.

Через пять минут Анвер уже спал, и я вышла из каюты.

На этот раз я не постучала в дверь не от растерянности. Я не желала считаться с ними и соблюдать какие-то приличия.

Распахнув дверь, я увидела, что Анна Николаевна пишет. Рядом лежал конверт, и я невольно заглянула. «Москва, Томилино…» Она писала своей матери, моей бабушке!

Видимо что-то прочитав в моих глазах, она молча ждала. Я, прикрыв дверь, сбивчиво, но сразу начала:

— Вы поступили нечестно… Если бы я знала, чему способствую своим молчанием, я никогда не согласилась бы….

— Еще что скажешь? — спросила она спокойно.

Я старалась говорить как можно сдержаннее:

— Вы должны сами просить, пока не поздно, чтобы Евгений Данилович продолжал работу. Представитель главка помнит вас талантливой танцовщицей, а вы должны ему объяснить, что здесь совсем другая работа… Евгений Данилович очень добр, он, наверное, согласится, чтобы вы продолжали ставить танцы вместе с Хабиром…

— Ты, наверное, бредишь? — холодно спросила она.

— Нет, — твердо ответила я. — Хочу предупредить: если вы с Вадимом…

— Ах, вот оно что! Ты ревнуешь этого мальчишку ко мне! Да ты, наверное, спятила!

Я видела, что понять друг друга мы не сумеем, но упрямо повторила:

— Если вы с Вадимом не откажетесь от своих планов, я расскажу… Вы сами знаете — это вам не по силам… Вы погубите нашу картину… Против вас все, и этого так не оставят.

— Ты, я вижу, успела уже сговориться с башкирами! — потеряв самообладание, крикнула она. — Хорошо же ты отблагодарила за хлеб, который ела в моем доме! Приятно видеть такую благодарность! Моей матери это будет неожиданным сюрпризом…

— Вы ее не впутывайте, — сдерживаясь, сказала я.

Она встала и с бледным, искаженным лицом подошла ко мне. Остановиться я уже не могла:

— Мне было непонятно, почему в театре вас все называли «чума». Я думала, что за горячность. А теперь вижу, что там давно узнали, сколько зла вы несете честным людям!

Она хлестнула меня по лицу изо всей силы:

— Дрянь! Какую змею я пригрела в доме!

Остолбенев, я не шелохнулась, хотя в ушах загудело. Да, я ела хлеб в ее доме, не раз видела от нее ласку, и это словно пригвоздило меня к месту.

Она ударила еще и крикнула:

— Завтра будешь танцевать и не откроешь рта! Слышишь? К сожалению, невозможно тебя выгнать совсем. А сейчас вон отсюда! Вон!

Она распахнула дверь.

— Я не отступлю, — тихо сказала я, выходя из каюты.

Левая щека горела, но я заставила себя не притрагиваться к ней и твердо зашагала по безлюдному коридору. Я не знала, куда идти, потому что в моей каюте спал Анвер, и без того огорченный. У меня только хватало соображения, чтобы не расстраивать его еще больше, новее остальные мысли спутались, и я могла лишь механически передвигать ноги.

* * *

Как я оказалась в каюте Хабира и Венеры, не помню.

Их обеспокоенные, жалостливые лица вернули мне самообладание. Отведя его руку со стаканом, я сделала попытку пошутить:

— Вода помогает не всегда…

И все же поспешила сесть на нижнюю койку, хотя на ней была разбросана одежда. Венера опустилась рядом, а Хабир, захлопнув раскрытый чемодан, присел на него у наших ног.

— Она кричала на весь пароход, — сказал он тихо. — Мы сначала не решались вмешиваться в личные дела, а когда я, не выдержав, кинулся — ты уже шла…

— Я ничего не могла сделать, — шепотом призналась я, но, наконец поняв, что оказалась здесь не случайно, воскликнула: — Почему же ничего не делаете вы? Ведь знаете, что происходит…

— Пытался, — безнадежно сказал Хабир. — Говорил вчера из райцентра по телефону с обкомом.

— Неужели они… Не может быть!.. — перебила я.

— Видишь ли, — замявшись, начал Хабир, — тут длинная история. Перед началом съемок я настаивал, чтобы главные роли дали нам с Венерой. Мы ведь с ней и затеяли когда-то этот спектакль, первые танцевали… Я требовал, горячился, объяснял… Еще тогда представитель главка обвинил нас в задержке съемок… И он был прав. Именно те три недели споров и выбили сразу картину из плана. Надеялись наверстать… Но пошли другие трудности: Анна Николаевна да еще непогода…

— Мы старались как могли загладить свою вину. Помогали Анверу, тебе, другим балеринам, — пояснила Венера, но тут же воскликнула: — Не в этом дело!

Хабир хмуро кивнул:

— Теперь директор киностудии меня обвиняет, что я опять затеял прежнее и задерживаю работу… Требует, чтобы я не вмешивался в их дела…

— Но это невозможно! — ахнула я и невольно приложила руку к левой щеке.

Хабир встал и, раскрыв чемодан, на котором сидел, достал чистый платок.

— Я послал все-таки телеграмму с протестом от себя и от Венеры, — сказал он и, облив платок водой из стакана, отжал и приложил к моей левой щеке.

— Мы с Анвером не будем танцевать без Евгения Даниловича! — сказала я и, взяв из рук Хабира мокрый платок, прижала его к щеке уже сама. — Я договорюсь с Анвером.

Они взглянули на меня удивленно. Хабир покачал головой:

— Снимаются артисты нашего театра, работа их должна быть показана всему Советскому Союзу. Анвер не может безнаказанно так поступить… Он не имеет права срывать работу всего коллектива…

Он вдруг что-то быстро сказал Венере по-башкирски. Я расслышала только слово «курай».

— Яхши, — ответила Венера и сказала мне: — Он сказал, что тебе надо узнать всю историю с начала…

Они рассказывали долго. Вспоминали тяжелые годы после войны, болезнь Венеры, которой в то время было столько же лет, сколько мне сейчас. Рассказывали, как, выздоравливая, она мечтала танцевать в своем национальном балете, как, живя в нетопленной комнате, они сочиняли историю превращения камышей, изобретение первого курая, как Хабир тут же, закутанный в полушубок, изображал яростные танцы пастуха, сражающегося с баем… А Венера, еще лежа в постели, придумывала движения «камышей».