Эдгар Доктороу - Билли Батгейт

• Название: Билли Батгейт
• Автор: Эдгар Доктороу
• Издательство: Б.С.Г.-Пресс, Иностранная литература
• Жанр: Современная проза
• Год: 2000
• ISBN: 5-94145-003-6, 5-93381-038-X

Роман «Билли Батгейт»— захватывающая история жизни нью-йоркского подростка в банде Немца Шульца, исторического персонажа предвоенной Америки. Роман типичен для манеры Доктороу — смесь повествования с «потоком сознания» главного героя, который нередко срастается с авторским.

---

Никто ничего не сказал, только Дикси Дейвис все время кивал и одобрительно хмыкал свое бессмысленное «угу», мы все обалдели, поразительный получился денек. Мистер Шульц продолжал говорить, но, улучив момент, я незаметно выскользнул из комнаты и ушел к себе. Мы все знали, что мистер Шульц — человек необузданный, он ни в чем не мог остановиться, он все доводил до крайности, преувеличивал до невозможности, в этом, как и в своем гневе, он был неудержим. Я нисколько не сомневался, что истинным католиком он не станет, он просто хотел, если можно так сказать, дополнительно подстраховаться, он почти этого не скрывал, и если только вы сами не религиозный человек, который верит в единственного истинного Бога, вы бы с уважением отнеслись к его ненасытности, ему всегда всего было мало, и, если бы нам пришлось пробыть здесь подольше, он, возможно, стал бы еще и членом протестантской церкви Святого Духа; Бог знает, он был вполне способен и на такое, страсть приобретения была в мистере Шульце сильнее осторожности, эта страсть снедала его всегда и везде, он приобрел питейные притоны, пивные компании, трейд-юнионы, подпольные лотереи, ночные клубы, меня, мисс Дрю, а вот теперь приобретал католицизм. Вот и все.

Глава четырнадцатая

В первых числах сентября должен был начаться судебный процесс над мистером Шульцем, а перед этим он еще собирался принять католичество, так что одним махом он удвоил наши трудности. Последние дни были очень суетливые, появился еще один адвокат, которого я раньше не видел; это был величественный дородный седовласый джентльмен, с гангстерами или их советниками его ничего не связывало — это становилось очевидно, стоило только посмотреть на его важные манеры и старомодные очки, державшиеся на одной переносице и привязанные к черному шнурку, на котором они и болтались, когда он ими не пользовался; к тому же он привез с собой молодого помощника, тоже адвоката, который носил оба их портфеля. Приезд новых людей повлек за собой закрытое совещание на целый день в номере мистера Шульца, а на следующий день — визит в здание суда. Подготовка мистера Шульца к религиозному возрождению требовала бесед с отцом Монтенем в церкви. Сверх того, продолжались и обычные дела, ради которых все, кроме Дрю Престон и меня, носились как угорелые.

Вот почему однажды утром я и оказался верхом на живой деревенской лошади, я сидел, крепко вцепившись в поводья, казавшиеся мне все же недостаточной опорой, и пытался наладить хоть какой-то контакт с высоким широкозадым зверем, который притворялся, что не понимает меня. Я раньше думал, что лошади тупые. Когда я говорил ей, чтобы она шла помедленнее, она пускалась в галоп, а когда понукал ее не отставать от серой кобылки мисс Дрю, она останавливалась, опускала голову и принималась щипать вкусную густую траву на лугу. Я восседал на ее спине как хозяин, но это все же была ее спина. Я либо подпрыгивал на ее крупе, согнувшись в три погибели, чтобы не упасть, а Дрю Престон в это время советовала мне, что я должен делать со своими коленками и как упираться пятками в стремена (выполнить эти прекрасные советы я в то время был не в состоянии), или же сидел неподвижно под палящим солнцем и смотрел, как наклоняется голова этой обжоры, а потом и вовсе исчезает из виду, и слушал, как она рвет своими большими зубами траву и жует ее, постепенно проталкивая все глубже в рот, а тем временем расстояние между мной и второй живой душой в этом мире все больше увеличивалось. Лошадь моя была весьма заурядной гнедой масти с черными подпалинами на морде и на крестце, но по вредности ей равных не было. Я считал, что миссис Престон поступила жестоко, позволив лошади так издеваться надо мной. Я проникся дополнительным уважением к Джину Отри,[5] который не только прекрасно скакал на лошади, но и умудрялся при этом еще чисто петь. Единственным моим утешением было то, что никто из банды не видел меня в тот момент, а когда мы поставили лошадей в фермерскую конюшню и пошли в город пешком, я с удовольствием ощутил под ногами твердую землю и поблагодарил Бога и Его солнечный мир, что остался жив, хотя чуть охромел и натер задницу.

Завтракали мы в моем любимом кафе. Других посетителей не было, хозяйка ушла на кухню, так что мы, миссис Престон и я, могли говорить совершенно свободно. Я был счастлив снова оказаться с ней наедине. Она подтрунивала над моими мучениями, но всерьез сказала, что после нескольких уроков я стану хорошим наездником. Я не возражал. В своей бледно-серой блузе с большим воротником и глубоким вырезом и в голубом бархатном жакете с кожаными заплатками на локтях она выглядела замечательно; мы не спеша съели кашу, яичницу и тосты, выпили по две чашки кофе и выкурили по сигарете «Уингс», а она тем временем расспрашивала меня о моей жизни, глядя мне в глаза не отрываясь и слушая мои ответы так, будто никто другой в мире ее не интересовал и не интересует. Я знал, что точно так же она слушает мистера Шульца, но мне все равно было приятно. По-моему, привлечь ее внимание было и почетно, и волнующе, она по-дружески доверяла мне; что могло быть лучше этого завтрака наедине с ней в провинциальном кафе, этого простого естественного разговора, хотя положение мое было не из простых, потому что обстоятельства заставляли меня проявлять максимум способностей.

Я сказал ей, что живу в бандитском районе.

— Это значит, что твой отец гангстер?

— Мой отец давно бросил нас. Я имею в виду сам район.

— А где это?

— В Бронксе, между Третьей и Батгейт авеню. К северу от Клермонт авеню. Я из того же района, что и мистер Шульц.

— Я никогда не была в Бронксе.

— Я так и думал, — сказал я. — Мы там снимаем квартиру. Ванная стоит на кухне.

— Кто это — мы?

— Моя мать и я. Мать работает в прачечной. У нее длинные седые волосы. Мне кажется, она женщина интересная или, во всяком случае, могла бы такой быть, если бы следила за собой. Она очень чистоплотная и опрятная, я не то говорю, она просто немного чокнутая. Зачем я вам все это рассказываю? Я о ней никогда ни с кем не откровенничал и сейчас чувствую себя паршиво, потому что так говорю о собственной матери. Она очень добрая. Любит меня.

— Как же иначе.

— Но все же она не совсем нормальная. Косметикой она не пользуется, друзей у нее нет, что-нибудь купить себе или завести любовника она не хочет. Ей все равно, что о ней думают соседи. Она больше в фантазиях живет. Все ее считают ку-ку.

— Наверное, у нее была очень тяжелая жизнь. Давно твой отец сбежал?

— Я был очень маленький. Совсем не помню его. Знаю только, что он был еврей.

— А разве твоя мать не еврейка?

— Она ирландка, католичка. Ее зовут Мэри Бихан. Но она чаще ходит в синагогу, а не в церковь. Она ж у меня ненормальная. В синагоге она поднимается на галерею к женщинам и сидит там. Ей там нравится.

— А как ваша фамилия? Не Батгейт же?

— Вы и об этом слышали?

— Да, когда ты записывался в воскресную школу церкви Святого Духа. Теперь все понятно. — Она, улыбаясь, смотрела на меня. Мне сначала показалось, будто она намекала на то, что я взял свою фамилию от Батгейт авеню, изобильной улицы, улицы земных даров. Но она имела в виду семейную привычку становиться прихожанином чужой конфессии. Я не сразу сообразил. Она пыталась сдержать смех над собственной шуткой, поглядывая на меня искоса и надеясь, что я не обижусь.

— Вы знаете, мне как-то в голову не приходило, — сказал я. — Что я иду по стопам своей сумасшедшей семьи. — Я засмеялся, а за мной и она. Мы долго смеялись, мне нравился ее смех, низкий и мелодичный, словно бы из-под воды.

Потом, уже на пустой улице, не обращая внимания на палящее солнце, мы, не сговариваясь, пошли не к отелю, а в противоположном направлении. Она сняла жакет и перебросила его через плечо. Я смотрел на наши отражения в пустых витринах магазинов с вывесками СДАЕТСЯ ВНАЕМ. Отражения наши были бесцветными, почти черными. А улицы заливал свет. Я чувствовал в то утро, что понимаю Дрю Престон, понимаю ее желание быть самой собой, не притворяться, не впадать в свойственное ей пьяное самокопание; мне казалось, что я вижу ее под покровом ее разящей красоты, о которой я почти забыл, да и она сама, видимо, за ней не пряталась, я понимал ее так, как она, должно быть, понимала себя сама, — как человека, сохраняющего свое лицо, даже если он находится во власти других людей. Такое поведение банда наверняка воспринимала как вызов, вот почему они так обижались, хотя, как мне кажется, они даже недооценивали ее опасность для себя; по-моему, интерес Дрю Престон ко мне объяснялся тем, что в этом отношении мы были очень похожи.

Мы прошли несколько кварталов. Она молчала. Время от времени искоса поглядывала на меня. Вдруг ни с того ни с сего взяла меня за руку. Все-таки в главном она была человеком благоразумным — сейчас, среди бела дня, она взяла меня за руку как подружка. Я разволновался, но не мог же я вырвать свою руку и обидеть ее. Я, правда, оглянулся, нет ли на улице знакомых. Потом откашлялся.