Екатерина Шевелёва - Принцессы, русалки, дороги...

• Название: Принцессы, русалки, дороги...
• Автор: Екатерина Шевелёва
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: Поэзия
• Год: 1981

Книга охватывает по времени более сорока лет, а по географическим расстояниям — чуть ли не все параллели и меридианы нашей планеты. Писательница рассказывает о видных ученых, артистах, художниках, политических и общественных деятелях, об индийских йогах, с которыми она познакомилась в знаменитом ашраме Ауробиндо на юге Индии, о простых тружениках разных стран.

---

— Папа совсем не над тобой смеется, а над теми, у кого столько вещей, что, правда, негде побегать, поиграть в мячик.

Так Сергей узнал еще об одной задаче, взятой на себя Наташей: она постепенно приучала детей к мячу, к азбуке тенниса.

3

Сейчас, на пороге темной Наташиной комнатушки, Сергей вспоминал, как по вечерам, отложив на минуту шитье или штопку, Наталья странно выжидательно глядела на него. Обычно он не выдерживал:

— Чего уставилась? Выступаешь? Молча! Если я буду помогать тебе выстаивать в очередях за апельсинами, не на что будет их покупать! И картошку, и свеклу, и хлеб, и молоко. Ничего даром не дают!.. Если я буду помогать тебе таскать «авоськи», кто будет на работе? Сидеть!.. Называется, построили новый район, а магазинов нет, детсада нет, ничего нет!

— Детский садик уже открыли. Но, по-моему, лучше дать разностороннее воспитание дома и правильно кормить детей. Гастроном уже есть. Скоро откроются другие магазины...

Иногда Наташа загоралась, как в давние первые дни их встречи:

— Да разве в Москве трудности?! Живем в тепле, и груз не по ледовому настилу тащить!.. А ты знаешь, какой сибирский ветер? Он молча налетает, острый, как нож... А если долго смотреть на вихри Братской плотины, кажется, будто летишь в космос!..

Может быть, если бы он тогда нарисовал Братскую плотину — просто по рассказу жены, — все сложилось бы у них иначе? Висела бы в их «гостиной» изумительная картина «Братск — Наташин космос». Любуясь ею, выросли бы детишки. А каждому, кто захотел бы купить шедевр выдающегося художника Сергея Чекедова, он, Сергей Чекедов, отвечал бы: «Нет, не продается!» И жена подтверждала бы: «Это наша семейная реликвия!»

...Потом Наташа стала запираться в своей комнатушке. Стала уходить из дома. На день, даже на два. Звонила, что переночует у подруги. Обычно так случалось после «чекедовских командировок». В кругу приятелей Сергея они были известны именно так, в кавычках. Ибо Сергею Чекедову частенько предлагали махнуть с начальством на рыбалку. Или за грибами. Или на зимнего кабана. Услужливость Чекедова постепенно наращивала ему ореол самоотверженного рвения и бескорыстного усердия.

Почти год назад, в самый канун семьдесят седьмого, Наташа ушла спозаранку после возвращения Сергея из очередной «командировки». Появилась во втором часу ночи. Сказала, что до вечера занималась с участниками Хора комсомольских песен первых пятилеток, которому 2 января надо будет выступать, а пианист заболел. Домой к новогоднему бою часов уже не успевала, поэтому пошла на Красную площадь. Там и встретила Новый год — одна.

— Бесплатно занималась?

— В общественном порядке.

— Могла бы заработать, как аккомпаниатор!

Упрек вырвался у Чекедова от возмущения: ведь детишки, если бы не теща, остались без елки. Правда, сам Сергей в «командировке» присмотрел одну небольшую, удивительно пушистую, пока лесничие на лыжах окружали для начальства кабана. Но раздумал рубить, хотя мог бы договориться.

Дело в том, что, уезжая из дома, он брякнул, будто командировка на КамАЗ. Глубже залезать в брехню — мол, елка с КамАЗа — не хотелось.

Теща примчалась около полуночи. Обсыпанная снегом и хвоей: шофер такси не смог проехать, пришлось ей бежать, увязая в сугробах: уже казалось, что не елка на плече, а целый дремучий бор. Сергей слушал рассказ краем уха — ведь самое главное было то, что тещин сюрприз в конце концов попал в дом, елка здесь, детишки визжат от счастья, уже бабушку забыли, занялись коробками с украшениями, задвинутыми было под тахту.

Люция Александровна тем временем схватила бумагу, карандаш и через минуту протянула зятю рисунок: в правом верхнем углу листка пунктиром праздничный стол, внизу под грудой хвойных веток муравьиная женская фигурка. Сергей вежливо кивнул, сунул листок в карман. Люция Александровна вспыхнула:

— Сейчас изображу более понятно! Наглядное обучение, как в детском садике.

Она снова подбежала к столу, набросала что-то на клочке бумаги, окликнула зятя:

— Видишь, я три кубика нарисовала? На каждом по одному слову: «елку» «принесли» «домой». Ты пока умеешь воспринимать только плоскость, на которой слово, а надо видеть объемно. Весь кубик. Да еще можно подержать его на ладони, покрутить так и сяк. Тогда почувствуешь, как ее, елку, «принесли». Метель почувствуешь, сугробы, освещенные дома там, где раньше были пустыри. Яркие дома. Как новогодние елки. Золотистое облако вдали, над центром Москвы. Словом, почувствуешь и осознаешь процесс, а не только схватишь результат. Понятно?

Сергей кивнул, хотя ему было и не понятно, и не интересно. Ему действительно важен был результат. А как же иначе? Получая недавно заказ на оформление книги, он радостно предвкушал не рабочий процесс — размышления, черновые наброски, поиски, находки, — а тот момент, когда он сдаст готовые иллюстрации. И гораздо более отдаленный момент — это если уже совсем размечтаться, — когда он преподнесет Гале Лапочкиной экземпляр книги со своими иллюстрациями. В нарядном переплете, чтобы не стыдно было поставить в шкаф, рядом с другими роскошными изданиями.

Но сейчас, на пороге темной Наташиной комнатушки, он мысленно по-новому взглянул на те давние новогодние рисунки Люции Александровны. Увидел их так, словно каждый был с пояснительной подтекстовкой.

Прежде всего он отметил, как, впрочем, уже бывало раньше, умение Люции Крылатовой как бы отстраняться от себя, от своей личности, будто одно «я» приказывает, другое «я» выполняет: вот, мол, она, та женщина, которой холодно, боязно, но, ничего, она вытерпит! «Кстати, умение, характерное для поколения первых пятилеток», — подумал Сергей. Старуха Люция Крылатова отказала себе в сентиментальной встрече с бывшими однополчанами, друзьями ее и ее убитого мужа. Она откровенно хотела получить от Сергея справедливую оценку своего поступка — не для себя, а для своего поколения. Пусть он и его друзья вспомнят когда-нибудь, что умели комсомольцы первых пятилеток отказываться от приятных, щекочущих глаза сентиментов ради более дальновидных дел! Например, ради создания праздника детишкам.

И второй новогодний рисунок Люции Александровны был, оказывается, яснее ясного, отражал ее натуру, да и Наташину тоже. Так вот почему обе они не ахали, не охали по поводу волокиты, недоброкачественной работы, хищений, хулиганства и всего прочего! Они видели не выплеснутую пену, а глубинное течение... Не поднимали крика, подобно Гале Лапочкиной, когда ее буфет лишался обещанного дефицитного ассортимента. Видели процесс. И, очевидно, настолько верили в правильность и справедливость этого социального процесса, что недостатки были в их представлении лишь временными отклонениями от него.

Сергей усмехнулся, вспомнив «блажен, кто верует», выражение, известное ему с детства, от матери, богомольной ткачихи, которая умудрялась вперемешку напевать церковные гимны и фабричные песни.

4

На другой день после ухода Наташи он послал теще, которая была в отъезде, большую телеграмму. Ответ напугал его:

«Где Наташа не знаю тчк думаю моя дочь не вернется повторяю моя дочь не вернется».

Проклиная косноязычие тещи, Сергей кинулся звонить в различные справочные.

...— Гражданин муж, повторите, как она была одета, как выглядела. Поношенное коричневое пальто с белым воротником искусственного меха? Черные резиновые сапоги? Вязаная белая шапочка? Тридцать три года? Темноволосая? Хорошо. Подождите.

Сергей ждал сто лет, пока, наконец, служащая «Бюро смертей» — он запомнил, наверное, на всю жизнь телефон [phone] — не промурлыкала добродушно:

— Черные резиновые сапоги есть. Но пальто не коричневое, а синее, поношенное. Блондинка.

В списках «Бюро несчастных случаев», как выяснил Сергей, тоже не оказалось — по выражению «дежурной справочной» — подходящей жертвы. Хотя черные резиновые сапоги были на нескольких пострадавших. «Почему столько черных резиновых?» — мысленно удивился Сергей.

Позвонила по международной связи Люция Александровна. Выяснилось, что текст ее телеграммы надо было разгадывать как ребус. Теща, оказывается, имела в виду, что былая Наташа не вернется, что реальная жизнь ее переломит.

Сергей решил продолжать разыскивать жену. Да, конечно, сначала к участникам Хора песен первых пятилеток. Хора, который Наташа, очевидно, считала настолько важным практическим делом, что ради него могла отказать себе в домашней встрече Нового года.

Сергей уже давно мысленно представлял себе реденький невзрачный вокальный ансамбль: седины, одутловатые щеки, подслеповатые глаза, нездоровая полнота. Сначала неуверенные голоса, потом все крепче. И наконец, охваченные ветром песен своей юности, люди подтягиваются, выпрямляются — сбрасывают годы с плеч... — А хор-то оказался молодежным: ребята из производственно-технических училищ. Они разучивали и исполняли песни, звучавшие на строительстве Днепрогэса, Магнитки, в первых тоннелях Московского метро. Песни, которые когда-то подхватывали челюскинцы, папанинцы, Валерий Чкалов, герои первых дальних советских перелетов.