Анастасия Дробина - Погадай на дальнюю дорогу

• Название: Погадай на дальнюю дорогу
• Автор: Анастасия Дробина
• Жанр: Исторические любовные романы
• ISBN: 5-699-24252-x, 978-5-699-24252-8

Семнадцать лет провела красавица Настя вдали от родного дома, от любимой Москвы. С кочевой кибиткой своего мужа, таборного цыгана Ильи, проехала половину России. И вот, наконец, она узнала: отец простил ее за то, что отказалась стать женой князя, а затем, накануне свадьбы с богатым цыганом, сбежала с Ильей Можно вернуться. Снова Москва, снова хор, дорогие сердцу лица. И песни! Ведь ее, лучшую певицу, помнят до сих пор - и снова не счесть поклонников таланта прекрасной Насти!.. Однако нет ей радости. Все эти годы изменял Илья, но, пряча слезы, она прощала его, потому что любила больше жизни. А вот теперь он влюбился в девушку, ровесницу дочери, - и даже хочет убежать с ней в Бессарабию! Ради чего терпеть Насте такие муки? Неужели ради этой самой любви? Да и есть ли она?..

---

– Да я же... Настя!

– Молчи ты, ради бога! – со вздохом сказала она, снова отворачиваясь к окну. – Мне ведь никакой радости нету с тобой спорить. Если подумать, тебя и винить не в чем. Что делать, раз ты такой уродился. Я еще замужем за тобой не была, а уже знала, какой ты кобель, так, значит, сама и виновата. Думать надо было, с кем связывалась.

Впервые за всю их жизнь Настя вспомнила московские похождения Ильи семнадцатилетней давности, и он понял, что дело плохо.

– Настя, подожди, послушай...

– Не буду я ничего слушать. – спокойно, но твердо оборвала она его. – Не буду, Илья. Незачем. Надоело. Я тебя неволить не хочу и сама больше терпеть не буду. Столько лет мы друг с другом промаялись, хватит. Уходи и не мучай меня больше.

– Куда я пойду? – изумленно спросил Илья. Он ожидал чего угодно – слез, воплей, проклятий, – но не этого.

– Тебе лучше знать. Собирались же вы с Маргиткой куда-то... – Голос Насти дрогнул, и Илья чуть не взвыл от стыда. Опустив голову к самым коленям, он смотрел не отрываясь на то, как широкий красный луч ползет по полу к его сапогам.

– Мой тебе совет, Илья, – бери девочку скорее, и езжайте, куда хотели... пока Митро не догадался ни о чем. Сам знаешь, что тогда будет. За детей не бойся – взрослые они.

– Как «не бойся»? – повысил он голос. – Это мои дети! Дашку замуж отдавать кто будет? И кто мальчишек прокормит? Ты? Или князь твой?

– Эк куда тебя понесло... – задумчиво сказала Настя.

– И понесло, да! А ты чего хотела? Видал я, как он на тебя, как кот на сметану, облизывался!.. – Илья чувствовал – пропадает, знал – не это сейчас надо говорить, не грозить надо Настьке, а в ногах у нее валяться. Но и постромки, и вожжи уже оборвались к чертям... – Избавиться от меня решила? Княгиней на старости лет устроиться захотела?! Думаешь, ему дети твои нужны? Думаешь, Дашка нужна? Думаешь, ты нужна?! Покрутит с тобой по старой памяти и выкинет за ненадобностью! Княгиня, леший бы тебя взял!

– Не кричи, Дашку разбудишь, – попросила Настя, и Илья умолк, тяжело дыша.

Голова его горела, в висках стучали молотки. Мысль была одна, отчетливая и ясная: доигрался. Понимая, что нужно как-то вылезать из тех дров, которых сам же и наломал, Илья поднялся с пола, подошел к жене. Растерянно спросил, глядя ей в затылок:

– Ну, куда я пойду, Настя? Что я – мальчишка сопливый? От тебя, от детей, от Дашки... Куда мне? Что цыгане скажут? И ты как собираешься жить?

– А о чем ты раньше думал? – почти сочувственно спросила она.

– Не знаю...

– А кому же знать, морэ? Мне? Или Маргитке? Хоть бы ты ее пожалел, девочка совсем голову потеряла... Не надо, Илья. Незачем. Послушай меня хоть раз в жизни – уходи.

– Не могу я так.

– Придется. Я тоже не могу. Терпеть этого больше не могу. Годы мои не те, чтобы из-за собственного мужа с девчонкой-пигалицей воевать. Может, ты еще прикажешь ей косы выдрать или глаза выцарапать? – Настя вдруг усмехнулась. – Да я этим и в молодости-то не занималась... А, наверно, зря: сейчас бы уже руку набила. Все, иди. И чтобы мне тебя не видеть больше. Знаешь... все-таки я так, как тебя, никого не любила.

– Настя, ради бога! Не пойду я никуда! Послушай меня, я...

– Уходи-и... – простонала Настя, зажмуриваясь, и Илья, наконец решившийся поднять взгляд, увидел, что она плачет. И плачет уже давно, потому что платочек в ее пальцах превратился в крошечный мокрый комок. – Уходи, проклятый, к девке своей! Убирайся! Кобель ненасытный, всю жизнь, всю кровь выпил из меня! Видеть я тебя уже не могу, понимаешь ты это?! Понимаешь или нет, вурдалак? Понимаешь, изверг?! Джа аври! [60]

Дашка на кровати шевельнулась, прошептала что-то, и Настя умолкла, склонилась над ней.

Илья повернулся, вышел за дверь. Медленно спустился по лестнице в сени. Долго стоял в темноте, прислонившись спиной к сырым бревнам. Из-за двери залы слышались звуки рояля, звонкий голосок Анютки напевал знакомый романс:

Все прекрасно, все понятно, все проверено,
Не вернуть того обратно, что потеряно.
А прорвется иногда из сердца крик —
Так это только, только миг.

Илья даже рассмеялся: до того к месту пришелся Анюткин романс, и до того все было плохо. И вздрогнул от неожиданности, когда сзади кто-то взял его за плечо. Он повернулся. На него обеспокоенно смотрел Митро.

– Морэ, что с тобой? Что ты, как с поминок? С Дашкой что-то, спаси бог?

– Нет. Слушай, Арапо, христа ради, отстань, – хрипло попросил Илья.

Меньше всего на свете ему сейчас хотелось с кем-либо разговаривать, а тем более – с Митро. Тот, видимо, понял это и, уже поднимаясь по лестнице, негромко сказал:

– Знаешь, что Варька твоя приехала? Табор встал за Рогожской, на второй версте. Сходил бы.

С минуту Илья стоял не двигаясь. Затем крепко, до боли, потер лицо ладонями, подумал о том, что выбирать ему не из чего, пнул ногой дверь и вышел на залитую закатным светом Живодерку.

В комнате Маргитки царил кавардак. Скрипучий комод был распахнут, и из него гроздьями свешивались платки и шали. На полу валялись черепки упавшего с окна цветочного горшка, и алые лепестки сломанной герани покрывали домотканый половик, словно брызги крови. По подоконнику были разбросаны мониста и серьги, тускло блестящие в косых лучах садящегося солнца, у порога кучей валялись атласные и шелковые платья, в углу лежала скомканная ротонда из чернобурки. Посреди этого разгрома на полу, схватившись руками за щеки, сидела хозяйка комнаты.

Вот уже второй час Маргитка безуспешно пыталась собрать хоть какие-то вещи. С арестом Паровоза рухнула последняя надежда, бежать за помощью ей было больше не к кому. Оставаться в доме было нельзя, но и идти тоже было некуда. Оставался слабый расчет на родственников матери в Кишиневе, но Маргитка точно знала, что через месяц, когда все станет заметно, ее тут же сдадут обратно отцу. Да что через месяц – сразу же, как только она там появится. Где это видано, чтобы молодая незамужняя цыганка одна разъезжала где ей вздумается, без брата или отца, без матери или тетки? Значит, путь один – на улицу. Только это теперь и остается. Все равно беречь нечего, да и не для кого уже. Вот только тряпки бы увязать как-нибудь. Хорошие тряпки, дорогие, по тротуарам тоже в чем-то таскаться надо будет... А продать сережки с кольцами – может, и на жизнь на первое время хватит.

Скрипнула дверь, и в комнату быстро вошел Яшка. Маргитка ахнула. Господи всемилостивый, как же это она на щеколду-то закрыться забыла?

Яшка пинком ноги захлопнул дверь, оглядел беспорядок внутри, буркнул:

– Нашла время барахло перебирать ... – И умолк на полуслове, увидев лицо сестры. – Ты что ревешь, кикимора? Что еще случилось?

Маргитка, стиснув зубы, замотала головой: ничего, мол. Но из глаз ее с новой силой брызнули слезы, и Яшка, подумав, сел рядом с сестрой на пол.

– Чего воешь, спрашиваю? Кто тебя?

– Ни-ик-кто-о... Отстань...

– Говори, зараза! Убью! – рявкнул Яшка, и Маргитка с визгом отпрянула от брата: так он напомнил ей сейчас отца. Господи, что будет... Что же это будет, если у нее нет сил даже Яшку к черту послать?! – Кто тебя обидел? Что натворила, оторва? Почему шмотья по полу валяются? Ты что – продать все разом решила? Да не вой ты, чертова кукла, говори по-человечески, хватит икать! – завопил Яшка, уже перепугавшись по-настоящему.

Слезы Маргитки ему приходилось наблюдать не раз, но такой истерики он не видел никогда. Вскочив, он огляделся, схватил с комода остывший чайник, сорвал крышку и плеснул темным, полным клейких чаинок содержимым в лицо сестры:

– Замолчишь или нет?!

Секунду в комнате стояла тишина... а затем Маргитка вдруг расхохоталась. Ее лицо, мокрое от слез и чая, все в коричневых потеках, с налипшими на брови и ресницы чаинками, с оскаленными зубами, было так страшно, что Яшка медленно опустился на пол рядом. Неумело погладил руку сестры, сглотнув слюну, шепотом спросил:

– Что такое, пхэноринько?

– Что такое? Ох, мама моя, господь всемилостивый... Что такое, спрашиваешь?! – Маргитка заливалась низким хриплым смехом, раскачиваясь из стороны в сторону, как татарин на молитве. – Да что ж... что ж это меня второй раз за день чаем поливают, а?! И кто – брат родной!

– Что ты несешь? Когда я тебя чаем поливал? – снова начал злиться Яшка. – Хватит ржать, как вот дам сейчас! Замолчи, говорят тебе! Хочешь, чтоб весь дом сбежался?

Он схватил ее за плечи, несколько раз с силой встряхнул. Сумасшедший смех смолк, Маргитка икнула, замерла. Неловко подняла руку к лицу, чтобы утереться, и тут же опустила ее. Яшка сам поднял с пола первый попавшийся платок, начал вытирать лицо сестры. Маргитка, словно не замечая этого, тупо смотрела в угол.

– Не надо весь дом... – шепотом сказала она. – Яшенька, я ухожу, уезжаю... Не надо, чтобы наши знали, помолчи, ради Христа...

Рука Яшки замерла.

– Куда ты собралась?

– Не знаю. Только это обязательно надо, а то меня отец убьет. Я ведь... – Маргитка положила руку на живот, жалко улыбнулась сквозь налипшие на лицо пряди волос. – Я ведь тяжелая, Яшенька.