Всеволод Бенигсен - Раяд

• Название: Раяд
• Автор: Всеволод Бенигсен
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-9691-0559-1

Всеволод Бенигсен – возможно, самый успешный дебютант прошлого года: его первый роман вошел в списки соискателей нескольких литературных наград, автор стал лауреатом премии журнала «Знамя». Несмотря на то, что в «Раяде» Бенигсен по-прежнему работает в жанре социальной фантастики и размышляет об «особом русском пути», его новый роман – произведение не столько юмористичное, сколько ироничное и чуть более мрачное. Видимо, оттого, что «Раяд», если можно так выразиться, актуален до безобразия. И дело тут не только в том, что идея расово чистой Москвы (а может, и всей России?) так злободневна, но и в том, что отчаянно соблазнительна. Многие герои романа с удовлетворением восприняли появление в столице «зоны, свободной от иммигрантов». Историческая трагедия, к которой это может привести, на Руси уже случалась, считает писатель. Но это, конечно, его фантазия. На самом деле, это может случиться с нами в будущем, если мы плохо прочтем роман «Раяд».

---

– Если побриться и бейсболку напялить, могу и за двадцатилетнего сойти.

– Во! То, что надо.

– Извините, товарищ подполковник. Разрешите?

– Да, да, – раздраженно перебил Разбирин, – давай без церемоний, иначе мне голову открутят раньше, чем мы с тобой беседу закончим.

– Почему я? Я не разведчик, если, конечно, не считать короткий период в Чечне, да и в следователях я без году неделя. У меня опыт был немного иного рода. Военного, что ли. Горячие точки и все такое. Что я вам-то рассказываю?

– А для меня, Костя, там война, – делая большие глаза, сказал Разбирин. – Самая настоящая. С жертвами. С военными действиями, акциями или что там. И твой опыт здесь о-о-очень даже уместен. И потом. Ноев ковчег построил любитель, а «Титаник» профессионалы. Так вот, одного профессионала мы туда послали – чем закончилось? Мне не нужен следователь. Мне нужен человек, который, не размахивая корочкой, может понять изнутри, что там происходит. В таких делах человек менее опытный может оказаться в сто крат полезнее. Тем более что ты не солдафон, а хомо сапиенс. Журфак закончил. Короче. Зайдешь к майору Хлыстову в 69-е отделение – Оганесян ему вроде доверял. Всю остальную информацию возьмешь у Антипенко. Получишь ключи от квартирки на Щербинской улице в башне девятиэтажной. Она чистая. В пятиэтажку не надо соваться – там слишком мало народу, будешь как бельмо на глазу. А в больших зданиях все разделены, разобщены, никто никого не знает. Тебе будет проще вписаться. Связь держи по мобильному, номер дадим тебе чистый, ну, в общем, что я тебя учу? Въезд, слава богу, туда пока еще свободный, – усмехнулся Разбирин, – так что всё в письменных рапортах и личных беседах. Не злоупотребляй телефоном – хер знает, как у них там это дело поставлено, я уже ничему не удивлюсь. Письменные отправляй по электронке. У Антипенко возьмешь всю необходимую информацию, а также документы по факту убийства Оганесяна, личную информацию. Если что, все запросы делаешь у Антипенко. Он будет на подхвате. Мне нужно: все сведения, связанные с настроениями в районе, с преступлениями, то есть поджогами, угрозами, молодежными организациями, вообще всякими неформальными организациями – кто входит, кто руководит. И на какой территории все это происходит? Только ли в этом микрорайоне или еще где-то? Срок смешной, конечно. Три недели. Я, конечно, попытался что-то вякнуть. Но Красильников, который префект Северо-Восточного округа, на короткой ноге с Жердиным, а Жердин. В общем, меня никто и слушать не хочет. Месяц, и всё.

– Ну хорошо, – согласился Костя, чувствуя, что диалог, начатый в виде просьбы, плавно превратился в приказ, – но у меня дочка.

– Оставишь на жену, – удивился Разбирин и тут же спохватился. – Ай, прости. Кстати, а что следствие говорит?

– Ничего. Ее сбила машина, – сказал Костя максимально сухо.

– Переходила.

– Прямо на тротуаре.

– И...

– Водитель скрылся. Следствие идет. Говорят, «копейка». Вроде видели за рулем брюнета. Может, гастарбайтер. Хер знает. Я даже не хочу об этом думать. Не в этом дело.

– Кавказец?

– Так что с дочкой-то? – спросил Костя, торопливо меняя тему.

– Бабушек-дедушек нет?

Костя помотал головой.

– М-да... Ну, брать ее, конечно, с собой не надо, мало ли что. Ладно, я найду женщину, которая поживет пока с твоей дочкой. Это я беру на себя. Еще вопросы?

– Нет, – сказал Костя после паузы, – не надо никаких женщин.

– В смысле?

– Я возьму с собой. Я ее никогда не оставлял на такой длинный срок. Одну, – добавил он для ясности. – И сейчас не хочу. Ну не горячая ж там точка.

Разбирин почесал переносицу.

– Да это как сказать. Вообще-то я вначале подумал, что дочка будет лишней – там наверняка тусовка молодежная, она тебе мешать будет, но… с другой стороны, с дочкой ты становишься… более достоверным, что ли.

– Именно, – сказал Костя, – Тем более там и школа, как я вижу, имеется.

– Ну смотри.

Разбирин вынул из пачки сигарету и начал мять ее пальцами так, что табак коричневым конфетти посыпался на стол.

– Ты знаешь, Кость, ведь Оганесяна, мир праху его, я недолюбливал. Конечно, о покойниках либо хорошо, либо никак, но мы не на поминках среди друзей и родственников, посему я тебе прямо и говорю. Оганесян был слишком самолюбив и по-восточному горяч. Нанял себе шофера, как звезда, епти. Вел себя как наместник в захваченной стране. К тому же терпеть не мог бумажную работу, а из нее, как ты знаешь, состоит восемьдесят процентов любого дела. В итоге после него остались какие-то непонятные вопросы, зависшие в воздухе, какая-то недоговоренность. Нюх у него был неплохой. Да и везло ему, гаду. Но… когда он шел по следу, он сам не оставлял следов, понимаешь? С одной стороны, оно, конечно, понятно – когда гончая бежит за раненым волком, у нее нет времени строчить отчеты по каждому кусту, но с другой стороны – мы не гончие. После убийства Оганесяна я не могу отделаться от ощущения, что он вел какую-то игру. Нет, не против нас, не подумай дурного. Но какую-то свою. В детали он никого не посвящал и тем самым сильно затруднил нам жизнь, да, в общем, и расследование собственной смерти. Ты – человек интеллигентный. Во всех смыслах. Тут и твоя семья, и твой склад ума. А мне не нужны ни костоломы, ни тупые гончие. Я очень рассчитываю на тебя. Поэтому будь осторожен, спокоен и… адекватен, что ли.

Разбирин понюхал мятую сигарету, скомкал и бросил ее в мусорное ведро.

– И побольше энтузиазма, Кость. Вспомни Чечню, в конце концов.

«Если я вспомню Чечню, – подумал Костя, – у меня не то что энтузиазм, а всякое мало-мальское желание пропадет».

Но вслух ничего не сказал.

VII

А. ПЕРЕВЕРЗИН – Е. ВИНОГРАДОВУ

10 августа 1914 года

Дорогой Евгений Осипович,

на войне как на войне. Ничего веселого. Третий день небо свинцовое. На ногах лапти. Пехота, называется. Немцы в голос смеются, когда в плен берут. У них обмундирование дай бог. Я, правда, австрийскими ботинками недавно разжился. Жмут, но все лучше, чем вот так. Еды шестые сутки нет. И, кажется, не предвидится. Сначала готов был землю есть, а на третий день стало все равно. Какая разница, от чего здесь умирать? От голода, пули, штыка, заражения крови или осколка шального. На прошлой неделе меня ранили в плечо. Рана гноиться начала, а бинтов не хватает. Последний раз перевязка два дня назад была, и то с мертвого какого-то бинт грязный сняли и на меня. Гигиена – первое, что здесь забываешь.

Но даже это все ерунда, когда спрашиваешь: а за кого или за что мы здесь в окопах заживо гнием? После Луцка, конечно, настроение было другим. Тогда казалось, вот оно, переломное. А как на Стоходе встали, так все опять на круги своя вернулось. Голод, грязь. И с каждым днем все невыносимее и бессмысленнее это прозябание. На прошлой неделе соседняя рота целый день под обстрелом сидела. И только к утру поняли, что стреляют свои же! Тошно подумать, сколько по дурости народу зазря положили. Впрочем, все это уже описал в письме к родным – если что, они Вам расскажут.

Вам это покажется забавным, но среди окопной грязи у меня появились интересные соображения по поводу раядов. Точнее, именно все вышеуказанное и стало главной причиной этих соображений.

Я думаю, вы согласитесь, что простой русский человек менее всего склонен к самобичеванию. Осознание собственной вины в произошедшем (война, нищета, неурожай) приходит с большим опозданием, если вообще приходит.

Бичеванием в России, как известно, занимается русская интеллигенция, что у простого человека не может не вызвать злобы и ненависти. Он не желает понять простую вещь – русский интеллигент бичует и самого себя в том числе, ибо, как ни крути, он часть страны и ее самосознание. Но у простого человека возникает ощущение, что его бичует кто-то посторонний. А «посторонний» – самое нелюбимое слово для русского человека, «чрезвычайный раздражитель», как сказал бы Ваш хороший знакомый, академик Павлов.

Когда на русского человека сваливаются всяческие напасти, он первым делом озирается по сторонам. А по сторонам, как известно, находятся «посторонние». И тут уж кто под руку попадется. («Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать», как писал Крылов). Кто же эти посторонние? Да кто угодно, кого можно обвинить в собственных неудачах. Вот, пожалуйста, «новейшая» история. Из прифронтовой полосы в массовом порядке депортируют евреев как потенциальных шпионов. Особо подозрительных всякий ротный имеет право расстреливать без суда и следствия (что сплошь и рядом происходит). Война? Война. Но война неудачная. Была бы удачная, так и не принялись бы искать шпионов. Надо ли говорить, что подобная «чистка» не сделает эту войну победоносной? А как насчет русских немцев, которые давным-давно живут в России? Ну что же, горе не беда. И вот уже принято предложение о ликвидации немецкой собственности в России. Но «посторонними» могут стать и вполне русские люди, им достаточно быть богаче, удачливее или умнее. Рано или поздно дойдет и до них очередь. Чаще всего сначала очередь доходит до интеллигенции, ибо кто как не она громче всех кричит о своей любви к народу, а сама его постоянно корит и побаивается. Да и можно ли любить целый народ? Ведь любить скопом – чушь, а любить отдельных представителей – тогда при чем здесь «народ»? Эти путаница и вранье раздражают простого человека, ибо он-то уж точно интеллигенцию не любит и совершенно этого не скрывает. И вот, когда приходит беда, тут-то самое печальное и начинается. И это не преувеличение, ибо нет другого такого народа, который был бы столь охоч до крайностей. Только в нашей роте за последний месяц произошло несколько стычек на национальной и, как теперь говорится, классовой почве. И вот немец и австрияк уже, выходит, не враги, а тот враг, до кого близок кулак.