Зоя Журавлева - Выход из Случая

• Название: Выход из Случая
• Автор: Зоя Журавлева
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1981

«Выход из Случая» — повесть о метро, о тех, кто обеспечивает четкую работу этой важнейшей транспортной артерии города.

---

Светлана даже удивилась, как легко, безболезненно — будто давно в ней сидели — явились к ней эти мысли и как она в них уверена. И как почему-то ей страшно остаться сейчас одной, словно уход Андрея на какой-нибудь час переломит их жизнь. Но эту глупую мысль она, конечно, отогнала. Да, Андрею лестно, что Долгополов его зовет, но ведь корысти тут нет, он по-детски тщеславен и по-детски честолюбив, будто это новость. Долго помнит, что ему кто сказал, если по службе. А главное — как сказал. И обидчив тоже по-детски. Но ведь эта детскость Андрея, которую одна она понимала в нем, как раз и нравилась ей всегда…

Просто тяжесть в низу живота, вот и мысли.

«Поезжай, конечно…» Но она все еще надеялась, что он останется, увидит что-то в ее лице, не может не увидеть. «Я быстро, Светик! — Он уже одевался. — На часок буквально. Ты лежи только, не вставай». — «Лежу, куда денусь», — сказала Светлана уже даже с каким-то мстительным чувством — к себе, к нему, не поймешь и к чему. На пороге еще вздохнул: «Так не хочется тебя сейчас оставлять! Черт бы его побрал, Долгополова, с этим звонком! Не сердишься, правда?» — «Нет, иди», — Светлана опять прикрыла глаза. Вернулся, поцеловал торопливо, одеяло поправил. Дверь щелкнула.

Это было в двадцать один час одиннадцать минут…

Когда в час пятнадцать Андрей вошел, тихо звякнув ключами, на цыпочках, возбужденный и виноватый, все уже было кончено. Даже врача Светлана не вызывала. Просто она знала теперь, как это бывает. Покаянный блеск его глаз, бережные руки вокруг нее, его запоздалая суетливость и горячий шепот, в искренности которого Светлана была уверена и сейчас, не будили никаких чувств. Только усталость была. Желание, чтобы он наконец улегся и стало тихо. И сдавленная какая-то жалость, которая будто поскуливала в груди, не то к себе, то ли к нему, не понять даже — к чему…

Мама с дочкой, одинаково свесив носы, уже поднялись на выход. Светлана подвинулась возле двери. Им на «Лиговке», значит. Скоро «Лиговка». Федькина любовь— Людка Брянчик — махнет ручкой с платформы, если, конечно, она сейчас на платформе.

Литсотрудник многотиражки Хижняк вышагивал вдоль платформы станции «Лиговка», высоко поднимая худые длинные ноги, раскачиваясь и будто выбирая, куда ступить. Вдруг застыл, упершись настойчивым взглядом в какую-то одну точку. И теперь держал эту точку цепко, словно прицел. Толстый мальчик даже забежал впереди Хижняка, поискал, куда тот глядит. Но не нашел ничего интересного. Втянул громко носом и вернулся обратно к бабушке.

А Хижняк все стоял и глядел, не глядя и цепко…

Но то, что он видел, толстый мальчик все равно бы не мог увидеть.

Хижняк видел то, что никак ему не давалось. А сейчас вроде бы было близко. Он вдруг видел, как несуществующее заселяется живыми людьми, — этот с кошкой, та с фикусом. И неизвестно, откуда они взялись, но уже ясно, что тут не поменяешь: чтобы она вдруг — с кошкой, а он — наоборот — с фикусом. И все они, живые, будто съехались в новый дом, имеют уже ордера, но не знают еще, где чья квартира. Некоторые, правда, перепутали не то дом, не то ордер, и им вовсе придется убраться, со всеми их сложностями, любвями и сплетнями. А те, что останутся, постепенно угнездятся в несуществующих стенах, и так будет, будто жили тут век.

Должно когда-нибудь получиться.

И возникают они вроде из воздуха…

Сперва чувствуешь как бы дуновение, что оттуда должен возникнуть некто. Потом воздух туго сгущается, и уже видны смутные контуры — тяжелый живот, переносица, стертая дужкой до красноты, шлепанцы, отстающие с ног. А потом этот кто-то вдруг плюхается совсем рядом, и уже слышишь, как дышит с присвистом, как сыплется легкий пепел на черную юбку, видишь простой чулок, аккуратно заштопанный на коленке. И слышишь, как ее окликают картаво. Ага, там еще внук, оказывается. И твердые — молодые — шаги, это жена сына прошла. Сын еще есть. И замечаешь фотографию над кроватью — мужчина в никлых усах. Сильная ретушь, старая карточка. Муж, что ли? В войну, наверно, погиб.

Взявшись ниоткуда, они обрастают вдруг мелочным и немелочным бытом. И ты уже не в силах что-нибудь изменить вокруг них, в них самих. Только следишь с удивлением, как же они поступят, и крякаешь, если видишь, что делают глупость. Но ничего уже им не можешь сказать, потому что они-то тебя не видят и им на тебя наплевать..

Так Хижняк ощущал это сейчас, замерев посреди платформы на станции «Лиговка». Это было сейчас как вспышка. Но неизвестно, можно ли это донести до стола, сквозь длинный день — до ночи, когда он будет один в коммунальной кухне. Даже вроде и донесешь…

А получится, может, как у Мурашкина. Не графомания, но близко к тому.

Одно только Хижняк для себя знал точно. Что он почему-то приговорен к этому делу — писать. Хоть никто, кроме тещи, не ждет от него ничего. Варвара долго ждала. Но тоже устала. И Хижняк с чистым сердцем порадовался сейчас за Варвару, потому что он сам устал ждать. От себя самого. И мидии, конечно, надежней, радости от них больше…

Состав уже тормозил возле платформы и казался сейчас горячим от бега. Будто жаром дохнуло на Хижняка. Створки двери пришлись как раз напротив него. Растворились, выпуская женщину с девочкой. Прямо перед собой в вагоне Хижняк увидел Светлану Павловну Гущину. Обрадовался. Быстро шагнул в салон, высоко поднимая худые длинные ноги, словно лужи были кругом.

— Куда? — спросил, когда тоннель, свистя и раскачиваясь, понесся навстречу.

— В депо, — неохотно сказала Светлана.

— По мужу, значит, соскучились, — сказал Хижняк бодро.

— И это есть.

Хижняк поглядел ей в лицо внимательней, переменил тему.

— Интересное, Светлана Павловна, чувство, когда рано утром идешь после ночи в тоннеле. Вы замечали? Идешь. Еще свеженький, не развезло, рукав в мазуте, будто рельсы таскал на себе. Газеты раскладывают по прилавкам. А никто еще не читал! И весь народ тебе встречь. Деловой такой, хмурый еще с недосыпа, никто никого не поцелует, торопятся. Хоть бы один поцеловал! Нет, бегут…

— Газеты теперь запретили по нижним залам…

— Знаю. Ну, без газет. Особое какое-то чувство. Целый город бежит навстречу по своим рабочим местам. Спешит, детей в садик тащит. И наши всех должны развезти. Как-то чувствуешь вдруг близость людей, родство, что ли, какое-то. Хоть никого не знаешь и никто на тебя не смотрит. Знакомо вам это чувство?

— Слишком сложно, — сказала без интереса. — Но, в общем, знакомо…

Не очень она сейчас слушала. Но рада была, что Хижняк стоит рядом, словами своими дробит смутные ее мысли, уже надоевшие, и что в коричневой глубине его глаз дрожит настойчивое любопытство именно к ней. Может, и не одно любопытство, но это уже излишне.

— А я Павла Федоровича ловлю…

— Разве папа на линии? — удивилась Светлана.

— Подмена, — кивнул Хижняк. — Он меня искал утром. А зачем — не знаю.

— У них же в депо… — неопределенно сказала Светлана.

— Слыхал, — сразу понял Хижняк.

— Ну, наверное, как газетный таран…

— Тут на меня небольшая надежда, — усмехнулся Хижняк. — С Мурашкиным мы друг друга не очень-то понимаем.

— А Мурашкин вам комнату выбил, Кияткина говорила. Как лев, боролся на жилкомиссии…

— Странно, — Хижняк вроде бы не обрадовался. — Мне ничего не сказал, долго сидели, не говорил.

— Ну, может, не уверен еще. Скажет…

— Комната — кстати, конечно, — кивнул с раздумьем. — Только я еще не решил: останусь, уеду? Весной тянет, как гуся дикого.

— От себя все равно ведь не убежишь, — сказала Светлана серьезно.

— Мысль не новая, но волнует. Только я ведь, Светлана Павловна, от себя не бегаю. Любопытство гонит. Союз огромный, того и гляди, прозеваешь. Там тряхнуло, тут нефть открыли, где-то город родится, песец тявкает, верблюд линяет. Не могу, чтобы без меня. Обидно!

— Так вы жадный, Вадим Андреич, — засмеялась Светлана. — Это ж просто жадность, я поняла.

— Ага, жадный. Это вы точно определили, Светлана Павловна.

— А я нигде не была, — вздохнула Светлана, хоть сроду это ее не терзало. — Два раза в Крыму. Едва досидела срок, так по Ленинграду соскучилась. Живешь вроде — город и город. А уехала — не могу…

— Есть своя мудрость — расти на одном месте, как дерево…

— Спасибо, — засмеялась Светлана. — Сравнили!

— Я ж не в том смысле, — теперь и Хижняк засмеялся.

Замолчали легко. Перегон летел — темный, гулкий, мелькая будками связи, знакомыми светофорами. Приближались уже к «Чернореченской».

— Печально, что Гущин такой красавец, — сказал вдруг Хижняк.

— Чего ж тут печального? — легко спросила Светлана. — На красивого человека и поглядеть приятно.

— А как у такого красивого жену отбить, а, Светлана Павловна?

Она будто бы не услышала.

Состав как раз тормозил. «Чериореченская»…