Джон Херси - Возлюбивший войну

• Название: Возлюбивший войну
• Автор: Джон Херси
• Издательство: Художественная литература,
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1970

ХЕРСИ (Hersey) Джон Ричард (1914-93), американский писатель. Антифашистские романы ("Возлюбивший войну", 1959). Аллегорические романы ("Заговор", 1972) о свободе и долге, власти и насилии. Сатирическая антиутопия "Скупщик детей" (1960) о технократии. Роман "Ореховая дверь" (1977) о бесплодии "контркультуры" и обретении нравственных устоев.

---

Заметил ее и Малыш Сейлин.

- Лейтенант Боумен! - крикнул он по переговорному устройству. - В самолет лейтенанта Линча только что попал снаряд.

Пожалуй, никто другой, кроме Малыша, заметив, что мой друг оказался в беде, не нашел бы нужным сказать мне об этом.

- Не спускай с них глаз. Скажи, если они выбросятся.

Сам я ни за что не смог бы взглянуть на самолет Линча.

В течение всего бесконечного обратного пути я сидел, чувствуя, как в висках, словно сжатых тисками, отдается каждый удар сердца, не в силах повернуть голову и посмотреть на "Дом Эшер" и полагаясь лишь на краткие доклады Малыша Сейлина: самолет то немного отставал (отставший самолет - я это знал - становился легкой добычей вражеских истребителей), то опять набирал скорость - у него, видимо, поврежден лишь один двигатель, - догонял соединение и шел в строю, потом снова отставал и снова подтягивался... На него наскакивали истребители, но он все еще был среди нас, занимал свое место в боевом порядке, летел с нами.

Мы потеряли над Германией два самолета - "Аламо" и "Этот вас убьет"; "Сумасшедший дом" совершил вынужденную посадку на воду в Ла-Манше; "Настоящий королевский" сел Сколторпе, а "Факельщик" в Поулбруке, однако "Дом Эшер" все время летел с нами.

Делая круг перед заходом на посадку, самолет Линча нырнул в просвет между облаками как раз против нас, когда мы уже снижались, и я заставил себя взглянуть на него; именно в эту минуту с самолета взлетели ярко-красные ракеты; на борту находятся раненые или убитые, освободите площадку для посадки, приготовьте санитарные машины.

- Биссемео выпустил ракеты, - доложил я Мерроу по внутреннему телефону. - Давай освободим ему место, пусть сядет.

Мерроу посмотрел на летавшие по кругу самолеты.

- Какой из них?

Я показал на "Дом Эшер".

- Ну, ему еще надо две-три минуты для выхода на посадочную. Я снижаюсь.

И тогда, в пику Мерроу и в нарушение всех установленных правил, я с неожиданной для самого себя смелостью потребовал:

- Высадишь меня в конце взлетно-посадочной полосы.

- Как хочешь, - с полным безразличием согласился Мерроу.

Холодея от страха, я машинально выполнял в момент посадки свои обязанности, наблюдал за давлением и температурой, выпустил шасси и видел, как под тахометрами блеснул зеленый сигнальный огонек, проверил, закреплена ли стойка выпущенного хвостового колеса, убедился, что клапаны жалюзи обтекателей закрыты, а затем стал докладывать Мерроу скорость снижения. Я слышал, как он, прервав меня, спросил у Малыша, все ли в порядке с нижней турелью и поставлены ли направленные вниз пулеметы в горизонтальное положение.

- Один пятьдесят один... Один сорок девять... Один сорок восемь... Один сорок шесть...

- Довольно! - скомандовал Мерроу. - Закрылки!

Я выпустил закрылки, и Базз своими обычными мягкими прикосновениями отрегулировал триммеры. Я продолжал докладывать скорость. Внизу в начале ВПП промелькнули черные следы пневматиков. Я даже не почувствовал, как мы коснулись земли, но потом хвост самолета опустился, и заднее колесо запрыгало по полосе. Я убрал закрылки. Пронзительно заскрипели тормоза. Теперь мы катились с быстро затухающей скоростью, я потянул на себя рычаг в полу, слева от сиденья, чтобы разблокировать заднее колесо, и стал отстегивать свои привязные ремни. Мерроу свернул на рулежную дорожку и остановился, я протиснулся через передний аварийный люк и спрыгнул на землю, в струю ураганного ветра, поднятого четырьмя работавшими на холостом ходу винтами. Отскочив в сторону, я жестами показал Мерроу, что он может вести самолет дальше, и, опережая его, побежал к взлетно-посадочной полосе.

"Крепости" продолжали приземляться, но я потерял из виду "Дом Эшер". На противоположной стороне ВПП я увидел санитарные машины и пожарный автомобиль, и после того как "Пыхтящий клоп" развернулся и зарулил вслед за "Телом", я, нарушая все правила и инструкции, перебежал взлетно-посадочную полосу между самолетами и присоединился к тем, чья помощь могла потребоваться с минуты на минуту. Среди них, подобно чудовищному пришельцу из космоса, высился пожарный в белом асбестовом костюме, увенчанном шлемом со слюдяным окошечком. При виде его я окончательно укрепился в мысли, что вижу дурной сон.

"Дом Эшер" прокатился до дальнего конца взлетно-посадочной полосы, миновал выходы на рулежные дорожки и остановился, и мне сразу бросилось в глаза, как сильно пострадал самолет. В обшивке около астрокупола виднелась большая дыра - через нее пролезла бы овца; в средней части фюзеляжа чернели еще два отверстия - сейчас в них торчали головы воздушных стрелков; они ухмылялись, как обезьяны, и только небу было известно, какое страдание таилось за их спинами.

Я первым поднялся на борт. Мне пришлось отстаивать свое право первым войти в самолет. "На этой машине, - твердил я, - летает мой друг". Доктор Ренделл - он оказался за моей спиной - пропустил меня вперед.

Линча втащили в радиоотсек. Нет сил описать леденящую душу картину, открывшуюся моему взгляду. Этот след крови - крови моего друга, тянувшийся из пилотской кабины...

Вы сами все поймете, если ознакомитесь с заключением доктора Ренделла, - он дал его мне прочитать в ту же ночь; я знал, как потрясло его случившееся, - поэтому, может, он начинал не с самого главного:

"Открытый перелом первого и второго пальцев кисти левой руки.

Глубокая рана в правой половине грудной клетки.

Проникающее ранение черепа крупным осколком 20-миллиметрового снаряда в области правой глазницы, повлекшее выпадение мозга".

Вот это последнее было особенно непереносимо. Я думал о печальном юморе Кида, о необыкновенно оригинальных мыслях, возникавших в этом мозгу с быстротой сигналов автоматической телефонной станции огромного города; о том, как, должно быть, страдал этот мозг в темноте бессонной ночи, пытаясь осмыслить письмо, полученное Линчем от неверной жены; о замечательной памяти Кида на стихи. "Ничего необыкновенного, - сказал он мне однажды. - Любой может". Но многие ли могли?

- Давайте уберем это отсюда, - распорядился доктор, набрсывая кожаную куртку на то, что недавно было головой.

"Это"... Меня потрясло, что доктор назвал останки моего друга, словно какую-то вещь; я с гневом взглянул на Ренделла и с удивлением увидел на его лице, изрезанном глубокими морщинами и украшенном бородавками и пышными усами, такое же горе, какое испытывал сам. Теперь мне стало ясно, почему люди доверялись доку Ренделлу. Человек не может так искусно играть в человечность.

- Давайте, Боумен, беритесь, - сказал он. Доктор не хотел, чтобы кто-нибудь из экипажа прикоснулся к останкам Линча.

Меня все больше мучила мысль, что это я виновен в смерти моего друга. Ведь я же хотел переговорить с доктором о Линче. И не переговорил. Это моя вина. Моя, моя! Я убил его.

Мы вынесли через главный люк прикрытое кожаной курткой "это" и по траве направились к санитарным машинам. Меня начало трясти.

- Тут недалеко, - сказал док. - Идите.

Я пытался объяснить доктору, что убил своего друга, но мог лишь вымолвить:

- Если бы вы только знали!

- Я знаю, - ответил док. - Очень хорошо знаю.

Однако он не знал. Знал один я. Выпустив из рук мертвые ноги Линча, я разрыдался и бросился бежать.

18

После ужина (я оставался в комнате, не в состоянии и думать о еде) по радио объявили, что назначенная на завтра боевая готовность отменяется; к тому времени я уже чувствовал себя в силах пойти повидать доктора Ренделла. Все больше и больше я сознавал свою вину; мне казалось, что я куда-то падаю; я не мог бороться с желанием рассказать Ренделлу, чего я не сделал и что поэтому сделал. Одно дело, выполняя воинский долг, убить немца с двадцати пяти тысяч футов высоты; другое - из-за преступной небрежности убить лучшего друга.

Было еще совсем светло. Наша амбулатория - три барака типа "Ниссен", соединенных крытыми коридорами, стояла на холме, в стороне от района стоянки и обслуживания самолетов и от общежитий в небольшой рощице, колеблемой легким летним ветерком. На опушке росла трепетная осина, ее листья поворачивались на ветру то светлой, то темной стороной с быстротой, недоступной флегматичным дубам и букам; я остановился как вкопанный и долго любовался чудесным непрерывным мерцанием дерева. Зрелище беззвучно трепетавших листьев успокоило меня, помогло отогнать мрачные мысли.

Я пошел дальше. Нет, я не смогу открыть доктору свою душу - лучше подождать встречи с Дэфни и все рассказать ей.

Доктор Ренделл, усадив меня у себя в кабинете, мог бы говорить и говорить - утешать, упрекать за бегство, высказывать банальные сожаления по поводу смертей и утрат. Вместо этого он сел и стал ждать, пока не заговорю я.

- Кто сообщит его жене?

- Она получит телеграмму, как только сработает канцелярская машина. Возможно, через неделю. Не вижу причин, почему бы вам не написать ей.