Елена Грушковская - Багровая заря

• Название: Багровая заря
• Автор: Елена Грушковская
• Жанр: Фэнтези

Время действия — примерно наши дни. Имя героини — Аврора. Что ей удалось? Став одной из крылатых хищников, при этом остаться человеком. Став главой их сообщества, остаться кошкой, гуляющей сама по себе. Не имея детей, удостоиться звания «мама». Став узницей, не утратить свободы внутри себя. Подняв меч, не разить им невинных. Найти себя… Может, ей это удастся. «Вы спрашиваете, кто я? Всё началось с того, что я увидела существо на дереве. Её звали Эйне, она была хищником. Я почувствовала вкус крови и больше не могла есть человеческую пищу. Меня сочли наркоманкой. Меня арестовали за убийство, которого я не совершала. Мне было некуда идти. Дорогу обратно к людям мне — живой! — закрыла моя собственная могила и свидетельство о смерти. Моя природа необратимо изменилась. Я не боюсь солнца, распятия, чеснока, святой воды, серебра. Мне доводилось убивать себе подобных. И они тоже пытались убить меня. Война, предательство, насилие, боль. Ярость, одиночество, отчаяние. Единственное существо на свете, которое я люблю — моя младшая сестрёнка, которая называет меня мамой. Она человек, а я хищник. Когда на старом каирском кладбище меня пригвоздили к телу Эйне, по железной пуповине от неё ко мне перешло что-то. Она заразила своим вечным поиском. Она сказала: «Может, тебе это удастся». Что? Я не знаю. Здесь нет гламура и глянца. Я далека от этого. Драконов, ведьм, единорогов, эльфов тоже нет. Я ничего не приукрасила, но и не скрыла. Если местами получилось жёстко — значит, так оно и было. А если местами ком в горле — значит, так было тоже. Я — Аврора Магнус, и вы, скорее всего, побоялись бы сблизиться со мной и стать мне другом. Вы спрашиваете, кто я? Я — хищник, а вы — человек».

---

В час ночи сильный порыв ветра распахнул окно, и на подоконник прыгнуло из мрака бледноликое существо с седой прядью в длинных мокрых волосах. Вцепившись одной рукой в оконную раму, в другой оно держало какой-то круглый предмет, обёрнутый тряпицей. Ткань пропиталась чем-то тёмным.

— Так и знала, что ты не придёшь, — сказало существо глухо.

Я почувствовала знакомый затхлый запах. Дрожа, я натягивала на себя одеяло, ледяные иголочки страха кололи мне тело. Эйне — это была, конечно, она — по-кошачьи бесшумно спрыгнула на ковёр, нимало не заботясь о том, что её обувь оставила на нём мокрые грязные пятна. В приглушённом свете ночника её лицо казалось зеленоватым. Поблёскивая капельками дождя на плечах кожаного жакета, она одним прыжком оказалась рядом со мной.

— Зря боялась, глупенькая. А я тебе кое-что принесла.

Развернув покрытую тёмными пятнами тряпицу, она протянула мне свой ужасный подарок — человеческую голову, оторванную от тела. Кожа на шее свисала неровными клочками, в центре запёкшейся разорванной плоти подрагивал толстый серый шнур спинного мозга, а что до лица, то черт его разглядеть было невозможно: так оно было изуродовано, покрыто ссадинами и потёками крови. В полуоткрытом рту белели зубы, один глаз заплыл фиолетовой опухолью, другой остекленело поблёскивал из-под полуопущенного века.

— Я выполнила, что обещала, — сказала Эйне. — Это он. Можешь убедиться в этом сама.

Холодной рукой она взяла мою руку и, с силой притянув к себе, положила на изуродованное лицо мёртвой головы.

Яркая вспышка, грохот. И чёткая картинка: вечерние сумерки, детская площадка. «Пожалуйста, не надо…» — это стонет Таня, из последних сил отползая по песку. Её лицо в крови, в глазах — страдание, страх и мольба. В потемневшем от кровоподтёков рту поблёскивают зубы, блестит белок глаза, скошенного в сторону надвигающейся смерти, взгляд — как у затравленного зверя, обречённого, умирающего. Это лицо моей весёлой, смешливой сестрёнки, искажённое предсмертным ужасом. Такой она была за несколько мгновений до…

До стука комьев земли в крышку гроба, цветов и венков, чёрного платка мамы, оградки и памятника. И зашедшего в тупик расследования.

Отдёрнув руку, я свесилась с кровати. Меня тошнило на ковёр. Сердце мучительно захлёбывалось кровью.

— Ты увидела, что видел он, — сказал глухой голос. — Его глазами. Я сдержала своё слово, честно выполнила то, что обещала. Это он, ты сама в этом убедилась.

К грязным следам на ковре добавилась лужица блевотины. Зеленоватый свет ночника тускло поблёскивал на странном украшении большого пальца правой руки Эйне — в виде кольца с длинным крючковатым когтем, надетым на первый сустав.

— Правосудие свершилось. А ты не верила, что за два дня я сделаю то, что люди не смогли сделать за семь лет.

1.9. Баскетбол

— Заберите это, — попросила я, с содроганием покосившись на голову, лежавшую на пропитанной кровью тряпке на моём письменном столе.

Отец и Алла спали в соседней комнате, дождь стих. Эйне, взгромоздившись на подоконник, ждала, когда я успокоюсь. А успокоиться было трудно — после всего, что я увидела и почувствовала. К горлу подкатывали волны дурноты, и всё, на чём зиждилась моя картина мира, дало здоровую трещину. Всё, что я считала невозможным, на моих глазах происходило, и всё, над чем я только усмехалась, встало передо мной во весь рост. Я соприкоснулась с чем-то ужасным, невообразимым; оно протянуло холодную руку из тьмы и дотронулось до меня: почувствуй меня, вот я, я есть. И неважно, веришь ты в меня или нет, я всё равно существую.

Странное кольцо-коготь поблёскивало на большом пальце Эйне: она подпирала рукой подбородок, и ночник отбрасывал на её высокие и бледные, без тени румянца, скулы мертвенно-зелёный отсвет. Она смотрела в темноту за окном.

— Прекрасная ночь, — сказала она. — Погуляем?

— Нет… Не могу.

— Почему?

Я сжалась под одеялом в клубок.

— Уйдите, оставьте меня… Мне плохо.

— Тебе нужно на свежий воздух, — сказала она.

— Спасибо… В другой раз, — пробормотала я.

Эйне очень ловким и гибким движением привела своё тело в позу готового к старту спринтера.

— В другой раз так в другой раз. Я ещё приду. — И, кивнув на голову, усмехнулась: — Оставляю его тебе. Вам нужно о многом поговорить.

И она прыгнула в темноту.

О чём я могла говорить с мёртвой головой? Странные слова Эйне были похожи или на бред, или на издёвку. Зачем она притащила сюда эту гадость? Что мне с ней делать? Как от неё избавиться? Я даже дотронуться-то до неё боюсь.

— Сделай из меня кубок.

Это сказала мёртвая голова. Её глаза, точнее, один не заплывший опухолью глаз насмешливо поглядывал на меня, окровавленный и распухший рот скалился в улыбке. Бред, скажете вы, мёртвые головы не могут говорить. Я тоже так думала — до этого момента. Я ничего не нюхаю и не колюсь, а следовательно, глюков у меня быть не может; но что же это, если не глюк?

— Кубок или вазу для искусственных фруктов, — сказала голова. — Вари меня несколько часов, пока плоть не начнёт легко отделяться от костей, очисти череп, сделай круговой распил и вытащи мозги. Верхушку черепа советую не выбрасывать, её можно прикрепить в виде откидывающейся крышки. Таким образом, я могу стать оригинальной деталью интерьера твоей комнаты.

Наверно, я просто рехнулась, и у меня бред, решила я. С моей психикой что-то неладное. Эта ночь перевернула всю мою жизнь, через неё пролегла граница, и всё, что осталось за нею, казалось райским сном, а всё, что было впереди, лежало передо мной страшной, одинокой и тёмной дорогой.

— Можешь поступить и иначе, — продолжала разговорчивая голова. — Сделай из меня препарат. Вынь мозг, положи в банку и залей формалином или спиртом. Ты сможешь хвастаться своим друзьям, что у тебя хранятся мозги одного извращенца, который убивал девушек и, уже мёртвых, трахал их. Это будет круто. Ну вот, ты хотела знать, что со мной делать — пожалуйста. Можешь выбрать любой из вариантов. — И, внезапно сменив тему, голова спросила: — Слушай, у тебя закурить не найдётся? А это эта дрянь не дала мне даже подымить перед смертью. Впрочем, с тем же успехом это можно сделать и после смерти. Так не найдётся сигаретки?

Сползая на ковёр, я говорила себе: я сплю, это сон, только сон, ужасный кошмар. Самый ужасный кошмар в моей жизни.

— Я к тебе обращаюсь, красавица, — сказала голова. — Если не найдётся сигареты, так и скажи. Что молчишь? Язык проглотила?

Раз десять я повторила, что это сон, но не просыпалась. Я ущипнула себя, но кошмар продолжался.

— Эй, ты где там? Что хочешь сделать? — беспокоилась голова. — Только не вздумай играть мной в футбол, из меня выйдет плохой мяч. И зубы мне повыбиваешь.

Я подползла на четвереньках к столу и сантиметр за сантиметром выпрямлялась… Когда мои глаза поднялись над уровнем стола, голова сказала:

— Гав! — и засмеялась.

Я шлёпнулась на ковёр, а голова хрипловато похохатывала. Нет, пора заканчивать эту ерунду. Глюк это или нет, но я положу этому конец.

— В футбол я играть не буду, — сказала я, поднимаясь.

Я обернула голову окровавленной тряпкой и завязала концы, а голова из-под неё возмущалась:

— Эй! Эй! Мне ничего не видно! Что за грубые шутки?

— В футбол я играть не буду, — повторила я, беря голову в руки и подходя к окну. — А вот в баскетбол — с удовольствием.

С этими словами я забросила воображаемый мяч в воображаемую корзину — это был трёхочковый! — а потом с чувством глубокого морального удовлетворения упала в обморок.

1.10. Солнце, уборка и заботливость

Солнце, щедро щедро лившее в окно яркий поток своих лучей, почти прогнало мой страх и отогрело мне сердце. В такой дивный денёк трудно было даже помыслить о вурдалаках, разговаривающих головах и тому подобной нечисти; запах шампуня для ковров в какой-то мере сумел заглушить затхлый запах ужаса, а жизнерадостное птичье чириканье действовало успокоительно.

И всё же, втирая в ковёр щёткой приятно пахнущую пену, я не могла не думать о том, что всё это мне всё-таки не померещилось. Была Эйне, была голова, был затравленный, обречённый взгляд Тани. Как назвать то, что я увидела? Означало ли это, что Эйне принесла голову именно того подонка? Судя по лужице блевотины, которую я отчищала сейчас, то, что я увидела, было страшной правдой.

Лучше бы я этого не видела.

— Уборкой занимаешься? Правильно, молодец.

Это заглянула Алла. Не могу сказать о ней ничего плохого; отец женился на ней, потому что боялся одиночества. Женщина, хозяйка в доме создавала у него ощущение благополучия и приглушала чувство утраты после смерти мамы. Может быть, Алла была по-своему и неплохой человек, и всё в ней было как будто гладко и пристойно, за исключением хитреньких глазок, тёмных, мышиных, суетливо бегающих. Она не уставала намекать мне на то, чтобы я поскорее нашла себе мужа и — хоть она не говорила этого вслух, но подразумевала — освободила жилплощадь. Излюбленным её аргументом было: «Не успеешь оглянуться, а ты уже старая». Я не спорю, может быть, она была в чём-то и права, но уж слишком настойчивы были её намёки. Открытой враждебности она, однако, не проявляла, но подсознательно я ощущала себя обузой, нежелательным жильцом, слишком надолго задержавшимся и задолжавшим квартплату.