Джон Фаулз - Червь

• Название: Червь
• Автор: Джон Фаулз
• Издательство: АСТ
• Жанр: Современная проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-17-026512-3

Джон Фаулз — величайший прозаик нашего времени. У него удивительное чувство слова, мастерское владение литературным языком и поразительный дар создавать поистине волшебные строки. «Червь» Фаулза — дерзкий литературный эксперимент, представляющий собой истинное художественное достижение… Пейзажи Англии XVIII века, детективный сюжет с элементами мистики, хитроумные интриги и таинственные происшествия служат великолепным фоном для глубокого психологического исследования, в котором автор раскрывает темы, столь характерные для его творчества: относительность познания и истины, границы человеческой свободы, исторические корни современной цивилизации.

---

— Поскольку завтра нам предстоит расстаться, должен я поговорить с вами начистоту. Ремесло моё учит угадывать человека по наружности. По сложению, походке, чертам лица. Я взял смелость составить о вас собственное мнение. Мнение, сэр, в высшей степени доброе. Если забыть об уловке, которую мы нынче вынуждены употребить, я почитаю вас за джентльмена честного и добропорядочного. Думаю, вы тоже успели меня узнать и согласитесь, что я нипочём бы не стал вашим соумышленником, не будь я уверен, что правда на вашей стороне.

Молодой человек не поворачивает головы. В голосе его появляется желчная нотка:

— Но?

— Что вы утаили от меня некоторые побочности нашего дела — за это я на вас сердца не держу. Видно, были у вас на то свои причины, осмотрительность того требовала. Но что, прикрываясь этими причинами, вы слукавили относительно самой сути дела, уж этого я никак не могу простить. Так вы себе и знайте. Можете сколько угодно попрекать меня мнительностью, но мне сдаётся…

Молодой человек стремительно, словно бы в бешенстве, вскакивает с места. Но вместо вспышки гнева он всего лишь смотрит на актёра всё тем же пристальным взглядом.

— Слово чести, Лейси. Да, я непокорный сын; да, я не открыл вам всего. Если это грехи, то каюсь: грешен. Но честью вам клянусь, в моей затее нет ровно ничего беззаконного. — Он подходит к актёру и протягивает ему руку: — Верьте мне.

Поколебавшись, актёр берёт его руку. Молодой человек глядит ему прямо в глаза.

— Видит Бог, Лейси, я именно таков, каким вы меня сейчас изобразили. И что бы ни случилось дальше, помните об этом.

Он опускает глаза и снова отворачивается к огню, но тотчас оглядывается на стоящего возле стула актёра:

— Я порядком вас обморочил. Но, поверьте, поступил так и для вашего же блага. Так вас посчитают не более как слепым орудием. Буде придётся держать ответ.

Актёр по-прежнему смотрит исподлобья.

— Так-то оно так, но, стало быть, предприятие ваше состоит не в том, о чём вы сказывали?

Молодой человек переводит взгляд на огонь.

— Я ищу встречи кое с кем. В этом я не солгал.

— Такого ли рода встреча, как вы мне представили?

Мистер Бартоломью отмалчивается.

— Дело чести?

Мистер Бартоломью чуть заметно улыбается.

— Для этой оказии я бы взял в спутники близкого друга. И какой мне расчёт отправляться в этакую даль за делом, которое можно сладить в окрестностях Лондона?

Актёр хочет ещё что-то спросить, но в это время на лестнице раздаются шаги и в дверь стучат. Молодой человек приглашает войти. Появившийся в дверях хозяин постоялого двора Пуддикумб обращается к мнимому дяде:

— Извините, что побеспокоил. Там, мистер Браун, один джентльмен желает засвидетельствовать вам своё почтение.

Актёр бросает внимательный взгляд на молодого человека у камина. По лицу «племянника» понятно, что это не та встреча, которую он ждёт. Однако не успевает актёр ответить, как молодой человек нетерпеливо спрашивает:

— Кто таков?

— Мистер Бекфорд, сэр.

— Кто он, этот мистер Бекфорд?

— Священник здешнего прихода, сэр.

Молодой человек чуть ли не с облегчением опускает глаза и тут же поворачивается к актёру:

— Вы уж не обессудьте, дядя, я устал. Но вы на меня не смотрите.

Актёр хоть и не сразу, но без труда входит в роль.

— Передайте преподобному джентльмену, что я с радостью побеседую с ним внизу. Племянник же просит не прогневаться: утомился с дороги.

— Хорошо, сэр. Я мигом. Моё почтение.

Пуддикумб исчезает. Молодой человек слегка морщится.

— Крепитесь, друг мой. Это уж будет последняя наша плутня.

— Наш разговор не кончен, сэр.

— Развяжитесь с ним сколь быстро, столь и учтиво.

Актёр тянется за шейным платком, прикасается к шляпе, оправляет сюртук.

— Добро.

Он отдаёт лёгкий поклон и направляется к двери. Но едва он берётся за ручку, как молодой человек снова его окликает:

— Да попросите нашего почтенного хозяина прислать ещё этих дрянных огарков. Я буду читать.

Актёр молча кланяется и выходит. Молодой человек у камина продолжает неотрывно глядеть в пол. Потом переставляет столик от окна к своему креслу и ставит на него канделябр с обеденного стола. Из кармана камзола он достаёт ключ и отпирает сундучок у двери. В сундучке лежат только книги и кипа исписанных бумаг. Молодой человек, порывшись, выбирает пачку листов, усаживается в кресло и принимается за чтение.

Немного погодя раздаётся стук в дверь. Входит здешняя горничная с подносом, на котором стоит ещё один зажжённый канделябр. По знаку постояльца она ставит его на столик и начинает собирать оставшуюся после ужина посуду. Мистер Бартоломью не обращает на неё ни малейшего внимания, точно она живёт не два с половиной века назад, а лет через пятьсот после нас, когда всю нудную чёрную работу будут выполнять машины. Прихватив поднос с тарелками, она идёт к дверям, но на пороге оборачивается к погружённому в чтение постояльцу и неуклюже приседает. Молодой человек даже не смотрит в её сторону, и девица, не то трепеща (потому что читать — всё равно что нечистого тешить), не то разобидевшись (потому что на постоялых дворах в те времена страхолюдин в горничных не держали), спешит удалиться без единого слова.

Наверху, под самой крышей, в комнате поплоше, на низенькой узкой кровати, укрывшись своей коричневой епанчой, лежит молодая путешественница. Льняной шарф, который закрывал её лицо в дороге, сейчас расстелен на шершавой подушке. Девушка, кажется, спит. В комнате только одно окно — маленькое слуховое окошко, вместо потолка — стропила и кровля. Освещена комната единственной свечой, стоящей на столе, и дальний угол, где помещается кровать, тонет в полумраке. Девушка лежит, поджав ноги, почти на животе, согнутая рука покоится на подушке. В её позе, в её облике в эту минуту — чуть курносый нос, закрытые глаза — сквозит что-то детское.

В полуразжатой левой руке — то, что осталось от букетика фиалок. Под столом расшуршалась мышь: снуёт, ищет поживы, принюхивается.

На спинке стула у кровати висит знакомая плетёная шляпа, на неё надет другой головной убор; судя по всему, до сих пор хозяйка бережно хранила его в большом узле, который сейчас развязан и лежит на полу. Это плоский чепец из белого батиста, поля его спереди и по бокам собраны в частые складочки. С чепца свисают две белые ленты длиной в целый фут — носившие такой чепец обычно заправляли их за уши. В этой невзрачной обстановке чепец кажется удивительно воздушным и даже как будто нелепым. В разные эпохи такие головные уборы — правда, без лент — считались принадлежностью то горничных, то официанток, но в те времена ими не гнушались даже в большом свете, в них щеголяли и знатные дамы, и их камеристки. То же, впрочем, относилось и к передникам. Мужскую прислугу узнать можно было сразу — по неизменной ливрее, но что до служанок, то они привыкли ничем себя не стеснять, как ворчал один современник, вздумавший исправить это упущение. Немало джентльменов в чужой гостиной попадали в неловкое положение: приняв какую-нибудь особу за хозяйку дома или её близкую подругу, они приветствовали её галантным поклоном, а потом выяснялось, что они расточали свою галантность на прислугу[6].

Однако хозяйка этого изящного двусмысленного чепчика не спит. Едва с лестницы доносятся шаги, она открывает глаза. Шаги замолкают возле двери, чуть погодя раздаются два глухих удара: кто-то пинает дверь. Девушка сбрасывает епанчу и встаёт с кровати. На ней тёмно-зелёное платье с застёжками на груди, края выреза чуть отвёрнуты и видна жёлтая подкладка. Отвёрнуты и рукава, спускающиеся чуть ниже локтя. На талии повязан белый передник до полу. Талия девушки стянута шнуровкой, отчего торс выше пояса самым противоестественным образом превращается в перевёрнутый конус без всяких выпуклостей. На ногах у девушки чулки. Она суёт ноги в заношенные шлёпанцы и идёт отпирать.

На пороге стоит слуга, ехавший с ней вместе на коне. В одной руке он держит большой медный кувшин с тёплой водой, в другой — глиняный таз, покрытый охряной глазурью. Разглядеть вошедшего в потёмках трудно, лицо его скрыто тенью. При виде юной спутницы он замирает, но она отступает в сторону и указывает на стол в дальнем конце длинной комнаты. Мужчина подходит к столу, на котором горит свеча, ставит кувшин и таз и снова застывает, отвернувшись к стене и опустив голову.

Девушка перекладывает развязанный узел с пола на кровать. В узле обнаруживается кое-какая одежда, ленты, хлопчатый шарф с вышивкой. Среди них — узелок поменьше, а в нём всякая мелочь: керамические баночки, закрытые бумагой и затянутые бечёвкой точно так же, как нынешние банки с вареньем, заткнутые пробкой флакончики синего стекла, щётка, гребешок, ручное зеркальце. И тут девушка замечает неподвижность гостя и поворачивается к нему.

Какое-то мгновение она не двигается с места. Потом подходит, берёт его за руку и тянет за собой. Лицо мужчины словно окаменело, но поза выражает одновременно обиду и муку. Молчаливый, страдающий, он походит на затравленного зверя, совсем не по-звериному недоумевающего: за что? Девушка держится решительно. Она качает головой, и он, избегая взгляда её карих глаз, безучастно смотрит мимо неё на дальнюю стену. Только поворот головы — и больше ни одного движения. Девушка берёт его за руку, рассматривает её, прикасается к ней, поглаживает. Так они и стоят с полминуты, неподвижные, безмолвные, точно чего-то ожидают. Наконец девушка отпускает руку спутника и, пройдя через комнату, запирает дверь. Оглядывается. Мужчина не спускает с неё глаз. Она показывает на пол рядом с собой, словно собачонку подзывает — ласково, но не без твёрдости. Спутник повинуется. Он всё пытается заглянуть ей в глаза. Девушка снова берёт его за руку, но на сей раз лишь коротко её пожимает. Затем возвращается к столу и принимается развязывать передник. Вдруг, словно спохватившись, она переходит к кровати, роется в узелке и достаёт баночку, флакон и кусок потёртого холста — должно быть, временное полотенце. У стола она подносит пузырёк поближе к свече и молча разматывает бечёвку.