Николай Степанченко - МЕДСЕСТРА

• Название: МЕДСЕСТРА
• Автор: Николай Степанченко
• Жанр: Классическая проза

Николай Степанченко.

---

Через час после своего вторжения дезертиры по очереди изнасиловали Севину мать. Тогда четырнадцатилетний мальчик, давший себе слово, что он никогда и никому больше не даст обидеть никого из своих близких, зарубил беглых солдат каминной кочергой. Первого он убил прямо на матери, причем она увидев сына краем глаза, принялась плакать и стонать сильнее, чтобы солдат не услышал шагов Севы, а второго мальчик убил ударом в лицо этой-же кочергой, когда воин облегчившись, возвращался со двора. Потом Сева с мамой до утра пытались расчленить и закопать в саду двух бывших солдат Советской армии. Севу посадили в колонию для несовершеннолетних. Мама за два месяца умерла от лейкемии, квартиру на Липках отобрала старшая сестра отца. Вот и все. Такая история.

Про Всеволода я вспомнил совсем недавно, в Новый Год.

***

Зима была снежная. Я таких зим в наших широтах не помню с детства. Кроме этой. Когда я возвращался из командировки в ночь с 30 на 31 декабря на поезде домой, наш состав стал. Как в кино. Он долго замедлял ход и наконец, скрипнув тормозами, остановился. Все очень спокойно спали или просто лежали. Одна компания играла в карты. В наступившей тишине плацкарта были хорошо слышны производимые ими звуки — шлепанье колоды, сдавленные хохотки и редкое позвякивание стаканов. Никого не взволновала эта остановка. Казалось что вот-вот серое, ночное покрывало за окном дрогнет и медленно поедет назад, а потом и мы постепенно набирая ход, снова покатимся в сторону дома. Но нет. Минуты тянулись за минутами а мы все стояли.

— За это время могли уже пять «литерных» пропустить, — озвучил мои мысли сосед снизу. Я глянул на часы — стояли мы уже больше часа. Решив узнать когда мы поедем, я натянул ботинки, куртку — в вагоне стало заметно холоднее — и пошел к проводнику. Проводника не было, зато когда я повернул обратно к своему месту то в окне я увидел мелькание фонарей. Наш поезд стал всерьез и надолго. Мы были первые, а за нами уже собралась очередь. Перед составом на пути упала сосна. Свалила ее тяжесть снега, как я понимаю. Но беда заключалась не в сосне, худо было то, что упав, она повредила пути. Огромное дерево уже резали путевые рабочие, ловко орудуя бензопилами и матерясь толстенькими облачками пара.

Своей метровой в поперечнике серединой, дерево свалилось точно на выступавшую из насыпи шпалу. Рельса от удара была выгнута в невысокую, красивую параболу. Несколько шпал осиротев, потеряли свой параллельный смысл жизни и лежали теперь глупым набором квадратных бревен. Чуть в сторонке стоял высокий мужик в такой же форме, как у нашего проводника. Он не принимал участия в этом хаповае, а просто стоял, глубоко засунув руки в карманы синей шинели. На его голове почему-то вместо кроличьей ушанки, как у других проводников, была фуражка. Начальник поезда оказался дядей высоким, статным, с прямым, красивым носом. Виски его красиво серебрились.

— Ага, теперь понятно чего это он в минус двадцать фуражку носит, — подумал я, внутренне посмеиваясь. Несмотря на фуражку, с бригадиром мы поговорили вполне содержательно. Выяснилось, что стоять нам минимум часа четыре, потому-что подъехать к нам нельзя, что впереди Фастов-товарный — Воооон он, видите огонек? — а за ним в километре и Фастов-пассажирский.

— Сколько до него?

— Километра два, по шпалам минут за тридцать дойдете, а там каждые десять минут электрички на Киев идут. Даже если придется подождать ее, все равно, с учетом городского транспорта дома будете максимум через два часа.

Больше всего в жизни не люблю ждать. Не могу просто ожидания физически выносить. На часах было 4:30 — как раз успеваю на первое метро. Я сходил за рюкзаком и сделав поезду ручкой, двинулся по обледенелым шпалам к крошечному огоньку, мерцавшему впереди. Минут через двадцать интенсивной ходьбы я понял, что огонек так и не приблизился, и кажется стал даже меньше. Зато я увидел двух путевых обходчиков, сидевших возле путей на черных железных ящиках — не знаю как они называются.

— Скажите пожалуйста, а до Фастова далеко? — я чувствовал что начинаю подмерзать — кончики пальцев на ногах щипало, а щек я уже не чувствовал. — Далеко до Фастова, не подскажете? — Я сделал еще пару шагов к ним и уже даже мог различать лица. Совсем темно не было. Огромная масса окружающего снега давала призрачный, серый свет. Оба обходчика были одеты в оранжевые жилеты.

Тот, который сидел ближе ко мне, был очевидно старше. Рядом с ним стоял прислоненный к ящику огромный разводной ключ. Они сидели так, как будто не было двадцатиградусного мороза, абсолютно расслабленные, так, как вы или я сидим июньским вечером с пивом на лавочке у подъезда.

Дальний мужик был помладше. На белом овале его лица появилось и медленно зашевелилось черное пятно — Ты одеколон будешь? — Буду, — удивил я сам себя.

Огонек оказался гораздо ближе, чем казался. Это светила настольная лампа в окне домика обходчиков. Обстановка самого домика была неожиданно уютная. Так уютно бывает только в оторванном от всего остального мира месте, отдаленном от всей остальной планеты ночью, зимой, близкими праздниками. Где несколько простых мужчин, занимающихся тяжелой и опасной физической работой скрашивают быт и долгие свои сутки красочными картинками из журналов, наклеенными на стены и где стоит посередине помещения настоящая раскаленная буржуйка. Пахло в домике не плохо, нет. Запах состоял из аромата кирзы, одеколона и почему-то теплого хлеба.

Старшего обходчика звали несовместимым именем Игорь Филиппович, а младшего, как и меня, Колей. Полуразвалившийся ящик отличного одеколона они нашли на своем участке по запаху и пили его вот уже вторую неделю. Оказывается вокруг путей чего только не валяется. А я то думал, что это только с кораблей в море падают всякие интересные вещи. — Дед Мороз подбросил на праздники, — очень серьезно сказал Коля.

Одеколон до этого я не пил никогда в жизни, но мое любопытство, как всегда победило здравый смысл. Кроме того мне совершенно не хотелось обижать мужиков пригревших меня — до Фастова, как оказалось, «бегом где-то часик будет». — Щас согреешься, праздник отметим, а там пойдешь себе спокойненько. — Я так и поступил.

На вкус одеколон разбавленный с водой был ужасен. Все мое существо ракетой рванулось в горло, но с некоторым усилием жидкость в себя я все же удержал. Второй стакан пошел гораздо легче, а третьего уже и не понадобилось — я был совершенно пьян. Стол был покрыт разворотом из еженедельной желтой газеты. Несколько раз глаз, пробегая по столу, как будто царапался обо что-то. Наконец я понял обо что. Огромный заголовок на странице газеты гласил: «Татуировка в законе». Ниже, шрифтом поменьше было написано что-то вроде: «У доктора Кукобы необыкновенное хобби — он собирает изображения тюремных татуировок. Сегодня он согласился рассказать нам о некоторых из них…», ну и дальше в таком же духе. Прямо под заголовком половина полосы была отведена под фотографию тюремной татуировки, видимо жемчужины коллекции доктора Кукобы. На ней была изображена женщина в чалме, с обнаженной грудью, с картами в пухлых, немного коротких руках. Она все так-же сидела в своих турецких шароварах, не изменив позы, и немигая смотрела на меня.

***

Доктора Кукобу в моей врачебной семье знали. В отечественной психиатрии он также был человеком известным. Расскажу всего один короткий эпизод связанный с ним, который в полной мере объясняет отчего Кукобе дали прозвище доктор Дурак.

Психиатрические больные, находясь на излечении в стационаре не всегда хотят пить таблетки. Факт этот известен довольно широко. Они, делая вид что проглотили таблетку, просто прячут ее за щеку, чтобы оставшись без надзора, выплюнуть. И вот одна фармацевтическая фирма придумала простое и гениальное решение.

Таблетка их производства, вступая в контакт со слюной и слизистой оболочкой рта, намертво «примерзала», после чего полностью растворялась секунды за две. Выплюнуть такую таблетку невозможно. Так вот, доктор Кукоба лично опробовал изобретение фармацевтического гиганта на себе. Очевидцы произошедшего рассказывают, что улыбка на лице Кукобы мгновенно сменилась ужасом, когда он понял, что аннотация не врет и выплюнуть таблетку не получится, а через секунду и выплевывать уже стало нечего.

Проколбасился доктор тогда в отделении около суток, не в состоянии ни посидеть минутку на месте, ни спать, ни есть — вообще ничего. Из отделения доктор Кукоба вышел уже известным на весь город доктором Дураком.

Собирал этот доктор всю жизнь фотографии наколок. Работала у него жена патанатомом в центральном морге на Оранжерейной, так вот там Кукоба и пасся два десятилетия. Рассказал эту историю я Игорю Филипповичу и Коле и третий стакан одеколона мы выпили не чокаясь.

— Никуда не сворачивай, — сказал Филиппыч на прощание, засовывая мне в карман поллитровую граненую бутылку индийского одеколона. Потом я шел пешком к Фастову. Уже почти рассвело когда меня обогнал мой поезд, а за ним еще один, а после составов семь прошли один за другим а я, пережидая их, сидел на железном ящике с путевым инструментом и курил и вспоминал другой Новый Год, пятнадцатилетней давности, который был как будто вчера.