Николай Степанченко - МЕДСЕСТРА

• Название: МЕДСЕСТРА
• Автор: Николай Степанченко
• Жанр: Классическая проза

Николай Степанченко.

---

ВЗЯТКА

Есть ли хоть один человек, который не носил паспортистке коробочку конфет? Букетик экзаменатору? Не совал пятерку сантехнику? Нету таких людей среди нас. А уж врачу давали все. Даже те, кто никогда-никогда. Даже самые железные люди носят массажистам и участковым терапевтам вкусненькое. Девочки — гинекологам, мальчики — урологам. Чтоб с вниманием и пониманием.

Молодые врачи, бывает, конфет и кофе не берут. Не говоря уж про деньги. Но со временем, ввиду разных причин мораль падает. Я не говорю про то, чтобы врач взял мзду за что-нибудь противозаконное, Боже упаси. Я про благодарность. Только про нее. Пример гармоничных отношений врача с пациентом мне продемонстрировала моя мама, когда мы, спасаясь от Чернобыля, попали в глухое Закарпатское село. Мама моя — хороший врач-психиатр. Психиатр это не только мозгоправ, но еще и диагност и терапевт. Дело в том, что сумасшедший не всегда может объяснить, что именно у него болит. Поэтому во многом психиатр — это врач-универсал. Также не нужно забывать о том, что слово безусловно лечит.

И вот попадаем мы в 1986 году в село Вышка. Мне 12 лет. Добраться туда несложно. Ехать следует до Ужгорода пассажирским поездом, после 2 часа электричкой до Кострино, а там в горы еще 7 километров. Если едет попутка, хорошо, если нет — ножками. Регулярное сообщение отсутствует. Короче говоря, село находится в такой жопе, что для жителя города Ужгорода житель Вышки, как для нас эскимосы. Такая фраза бытовала почему-то: «Дурный, як з Вышки».

Село на 50–60 хат. Люди приветливые. Там я увидел, как пользуются прялкой. Телевизор в одном доме из пяти. Сосед на прошлой неделе видел медведя. Старики не понимают, под мадьярами сейчас территория, под Румынией, под немцами или под Советами. Да и вот она Венгрия, через горку. Пошел глава семейства за грибами, родственников повидал в мадьярском селе. Возвращается, а в лукошке вместо грибов жвачки кругленькие такие, в трубочках прозрачных.

В магазине, несмотря на это, постядерный совершенно набор. Соль, ириски, частик в томате, сапоги резиновые мужские, иглы для примуса, керосин и раз в сутки хлеб. Это все.

У крестьян натуральное хозяйство. Что-то у них можно купить — молоко, яйца, а что-то не продают ни за какие деньги. Свинину, например. А мы в первую неделю доели привезенное с собой и начали есть уже ириски. До настоящего голода далеко, конечно, но мяса нет. И вот трепанули наши хозяева кому-то, что докторка приехала и у них живет. И потянулась череда людей. У этой бабуни давление скачет, тут сын пьет — необходим совет, тут вывих привычный. А ближайший медик, не доктор даже, а фельдшер, за семь километров.

В общем, минут через сорок после первого пациента, появились первые дары. Зелень, яйца, творог, сметана, домашний хлеб и главное — мясо. Колбаса, шкварки, сало, ветчина, печеная буженина… Этим вечером, засыпая с полным после двухнедельной диеты животом, я окончательно понял, что хочу стать врачом.

***

О врачебной «взятке» вот еще две истории, коротенькие совсем.

Один врач знакомый, когда перестройка была в разгаре, наловчился кофе/коньяк/конфеты, которые ему пациенты несли, сдавать в ларек за полцены. Очень плакал, что картошку и сахар не несут.

А мама моя лет двадцать назад подарила гинекологу своему коробку удивительных швейцарских конфет. Коробка, сделав круг по городу, в нераспечатанном виде попала к ней обратно недели через две. Ее маме вручила пациентка.

***

После, когда я начал работать в реанимации, вопросы благодарности приобрели несколько другое звучание. Когда человек попадает в отделение интенсивной терапии, то с разных концов города спешат на выручку его родные и близкие. Не пытаясь выставить себя в более выгодном свете, тем не менее замечу, что деньги или же вкусное брали далеко не у всех. Люди состоятельные тащили сами все по максимуму, а у бедных брать как-то сердце не лежало. Хотя есть врачи, которые и к больному не подойдут, пока им конверт не положат. Наблюдал я такую картину. Больного, только-только прооперированного, доктор Ипатьева тягала за нос, выкрикивая ему в лицо: «Я ваш анестезиолог, Я!! Моя фамилия Ипатьева! Вы запомнили?!» Перспектива остаться без денег после удачного наркоза повергала доктора Ипатьеву в истерику. А больной, пытаясь сфокусировать разбегающиеся после наркоза зрачки на золотом жгуте толщиной в руку вокруг ее шеи, вяло отмахивался и блеял что-то.

На пятиминутках, проводившихся перед началом суток, где одна смена сдавала отделение другой, очень четко говорили о том, у кого брать нельзя. Если больной «уходил» и врачи понимали, что шансов у него нет, то брать нельзя. Пакеты и деньги носили не только врачам. Врач он листик написал, в трубочку послушал и ищи его. А с вашим дедушкой будет сидеть сутки кто? Правильно, медсестра. Потому обычная процедура так выглядела: сначала на выход шел врач, потом средний медперсонал, ну а потом по желанию пятерку и нянечке давали.

И случилась у меня ситуация, после которой я перестал выходить к людям совсем. Перестал брать у них пирожки с вишней даже. Воспоминания об этом случае, невозможность оправдаться, ощущение чудовищной гадости, совершенной мною, пребудет со мной навсегда.

Я пришел на смену невыспавшийся и злой. Что-то в жизни не ладилось очень серьезно.

Так бывает — ложишься спать и знаешь, что завтра подьем в полседьмого и потом на ногах сутки и замахаешься очень жестко, а заснуть не можешь. Кусаешь от отчаяния подушку и злость разбирает, вскакиваешь, куришь одну за одной — какой уж тут сон. Засыпаешь в пять. Опоздал, в нелюбимый гнойный блок попал, а он полный. Напарник заболел, короче, край.

А с лекарствами не так, чтоб сильно хорошо было. Писали врачи родственникам на листике, что купить и где. Да и сейчас пишут, бывает. И вот зовут меня на выход. Стоят двое. Тонкие умные лица, светлые волосы, прозрачные глаза. Одеты очень хорошо. Брат с сестрой. Их мама у меня в блоке. Протягивают кулек с лекарствами, но нерешительно как-то. — «Это все?» — спрашиваю я у них. И вижу мнутся они чего-то. «Да пропади вы все пропадом!» — думаю. Что-ж мне время некуда девать что-ли. Говорите, блин, ясней! — «ЭТО ВСЕ?!

— почти кричу я. — Да-нет-а-мы-сейчас-приедем», — выпаливает пацан и утягивает за собой девчонку. Я ухожу в блок и тут же о них забываю.

Через час зовут меня опять к дверям. Опять они. Очень решительно парень протягивает мне пузатый кулек. «Ей твердой пищи нельзя будет еще дней десять, — говорю. — Это не ей. — В прозрачных глазах у него танцует ненависть. — Это вам. Вот». Он ставит кулек мне под ноги и они почти убегают.

В меня будто молния ударила. Я покраснел всем телом. Я был размазан совершенно. Получилось, будто я у них взятку вымогал. Чтоб присмотреть за их мамой единственной.

СЕМЬ И ДЕСЯТЬ

Однажды больницу нашу обесточили напрочь. То ли ЛЭП упала, то ли пожар на подстанции, но осталась больница вдруг без света. А такого в принципе случиться не может. Питание подводится от разных источников. Да и оборудована наша скоропомощная больница была по последнему слову техники — все операционные и реанимации в случае прекращения подачи электричества должны были в ту же секунду запитаться от генератора, находящегося в подвале…

Ну и вот часа в два ночи: уи-и-и-и-и-и-и-щелк-щелк-щелк. Тишина, звенящая просто. Кто-то в коридоре наткнулся на каталку бесхозную — мат. Оживать понемногу начали секунд через тридцать, зачиркали зажигалками, поднимая лица к мертвому потолку. Фонарь появился докторский из машины, свечка еще откуда-то. Зашевелились, забегали. Забегали, ясное дело, не все. Те, кто к аппарату искусственной вентиляции легких подключен был, стали руками-ногами сучить да бледнеть стремительно.

А день был урожайным на больных. И к моменту отключения света у нас на аппаратах лежали семнадцать человек. Сотрудников сейчас посчитаем: врача два, но один на операции, у него там свои приколы, так что врач фактически один. Плюс восемь сестер-братьев на смене должно быть, но было шесть. Итого нас семеро… Времени на все минуты три. Разобрали мешки Амбу, их оказалось ровно семь (!), и дальше все стало непонятно. Больных, подключенных к аппаратам искусственной вентиляции легких, как я уже сказал, семнадцать.

И вот врач, молодой парень лет тридцати, стоя при свете свечи в коридоре у ординаторской со стопкой историй болезни в руке, просматривая их в режиме сканера штрих-кодов, не глядя на нас, решал, кому жить, а кому нет. Не было в его лице на тот момент колебаний. Движения спокойные, и пальцы не дрожат. Я тогда подумал еще, что у меня верно пальцы бы просто тряслись. Мешала ему шапочка, он сбросил ее на пол, не глядя. Стало видно, что на лбу у него пот крупный выступил. Как градины. Ты — туда, пауза, ты — сюда, снова десять секунд, ты — туда, пауза, а ты — сюда, нет, постой… ты — сюда. Я примерно начал понимать, что солдат на фронте испытывает. Разошлись по больным и принялись «дышать руками». Мешок Амбу, это просто большая мягкая резиновая груша. Ты ее сжимаешь, человек дышит.