Мария Глушко - Мадонна с пайковым хлебом

• Название: Мадонна с пайковым хлебом
• Автор: Мария Глушко
• Жанр: Современная проза

Автобиографический роман писательницы, чья юность выпала на тяжёлые годы Великой Отечественной войны. Книга написана замечательным русским языком, очень искренне и честно.

В 1941 19-летняя Нина, студентка Бауманки, простившись со своим мужем, ушедшим на войну, по совету отца-боевого генерала- отправляется в эвакуацию в Ташкент, к мачехе и брату. Будучи на последних сроках беременности, Нина попадает в самую гущу людской беды; человеческий поток, поднятый войной, увлекает её всё дальше и дальше. Девушке предстоит узнать очень многое, ранее скрытое от неё спокойной и благополучной довоенной жизнью: о том, как по-разному живут люди в стране; и насколько отличаются их жизненные ценности и установки. Испытать боль и ужас, познать предательство и благородство; совершить главный подвиг своей жизни: родить и спасти своего сына.

---

Жив!.. Жив и здоров! Это было главное, ничего другого она сперва и не поняла, все повторяла эти два слова: «Жив и здоров!» «…а я жив и здоров, чего и тебе желаю. А не приехал потому, что решил пробираться на фронт. Видала Киносборник № 9? Там пацана наградили медалью, ему 13 лет, а он уже ходил в разведку с партизанами. А мне уже 14, можно считать, скоро 15, и я не дурак, чтобы зубрить за партой, вот кончится война, тогда и доучусь».. Дальше Никитка писал, что хотел убежать еще весной, но не было харчей и денег, а теперь все есть, он слез на одной станции, пишет ей письмо и ждет другого поезда, который подвезет его поближе к фронту.

«Об этом никто не знает, только Венька Листов и ты, Венька, когда поправится его мать, тоже убежит на фронт, а ты всегда была мировой девчонкой и теперь меня не выдавай…»

Жив и здоров! Она задыхалась от радости, все перечитывала письмо, старалась разглядеть на конверте штемпель, но он был смазан, и не удалось узнать, на какой станции он писал свое письмо.

Но постепенно меркла, улетучивалась радость, опять схватывала сердце тревога — куда уехал, где теперь его искать? И главное — как искать?

Вечером, когда пришла Евгения Ивановна, Нина дала ей прочесть письмо брата.

— Ишь ты, не выдавай… Это чтоб отцу не писала. Не горюй, поймают голубчика и вернут. Они теперь все на войну бегают.

Она рассказала, как в прошлом году вот так же убежал сын ее сменщицы, оставил записку, мол, не ищите, а ждите с победой. Да недалеко убежал, в Аткарске сняли с поезда.

— И твоего снимут, вот увидишь.

Моего не снимут, вздохнула Нина, а если и снимут, он пересядет на другой. Она хорошо знала своего брата.

Она, конечно же, сразу написала отцу, сочиняла письмо так, чтобы не очень испугать, а поступку Никитки придать юмористическую окраску: «Никитка не одинок, сейчас вообще имеет место массовый забег мальчишек на фронт, но их с ближайших же станций возвращают домой…» Все в таком духе.

На другой день она отправила письмо, приложила и Никиткино послание и как-то сразу успокоилась — словно письмо к отцу само по себе уже гарантировало возвращение брата.

44

Опять пошла полоса удач: как-то на улице встретила Аду, и та помогла ей устроиться чертежницей в КЭЧ.

В чертежном зале ей отвели место в углу, далеко от окон, зато рядом с печью, работать и днем приходилось с настольной лампой, но Нину это не пугало, она боялась холодов, а тут зимой, конечно, будет тепло.

«Чертежный зал» — это так называлось, на самом деле никакой не зал, а небольшая комната с четырьмя столами; на трех лежали чертежные доски, здесь работали, а на четвертый складывали готовые чертежи.

Кроме Нины, в «зале» сидели еще две чертежницы— Зина и Фира, — их столы стояли у окон; Зина чем-то напоминала Марусю Крашенинникову, то ли возрастом — ей было за тридцать, — то ли «взрослым» пучком на затылке, Зина была серьезной, аккуратной, работала в нарукавниках, волосы прикрывала косынкой: не дай бог волосок упадет на свежую тушь — пропал чертеж.

Черноглазая Фира, вся в мелких кудряшках, была хохотушкой и модницей, в ящике стола у нее лежало зеркало, и она без конца выдвигала ящик, гляделась в зеркало, прихорашивалась, приглаживала маленькой расческой густые брови, все платья ее были в мелких воланах и тоже казались кудрявыми. Она всегда приносила с собой конфеты — монпансье, душистые довоенные «подушечки», а то и «раковые шейки», всех угощала, Зина включала электрическую плитку, они пили чай, Зина спрашивала:

— И где только ты их достаешь?

— Как — где? Дома, у мамы в буфете…

Она хохотала, откинувшись на спинку стула, и опять выдвигала ящик, расчесывала волосы и брови.

В первый же день, когда Нина только села за свой стол, Фира подошла к ней, сказала:

— Если что надо — не стесняйся, у меня есть мягкие ластики и заграничные 'бритвочки, чтоб соскабливать тушь.

В институте Нина не пользовалась ни ластиками, ни лезвиями, они чистили чертежи корочкой черствого белого хлеба, а тушь удаляли мякишем, не оставалось ни следов карандаша, ни вмятин. Но то было до войны, где сейчас взять эту белую корочку?

Нине нравилась красивая нарядная девушка, словно чудом залетевшая сюда из счастливых довоенных времен; к тому же она всегда была приветлива, всегда С улыбкой, всех одаривала конфетами и сладким хворостом, который приносила из дому, Нина, выдвигая ящик своего стола, часто обнаруживала горстку конфет или орехов, и ее мучило, что ей-то нечем отдарить Фиру, и она старалась помочь ей работой. Фира была не очень квалифицированной чертежницей, часто не успевала сделать работу к сроку, и Нина дотягивала ее чертежи, поправляла, снимала лишние линии, удаляла кляксы…

Работа была довольно однообразной, но для Нины привычной и нетрудной, в основном копировка на кальке, и Нина быстро справлялась с ней. У нее были выработаны приемы: накладывала на синьку прозрачную кальку, пришпиливала кнопками, устанавливала- под нужным углом рейсшину и по угольнику быстро наносила тушью сперва горизонтальные, потом вертикальные линии, а лекалами почти не пользовалась — в основном чертежи включали прямые углы. А иногда приходилось переносить чертеж на ватман, это было сложнее, тут надо было сперва все выполнять в карандаше и только потом, после сверки, обводить тушью. Эта работа нравилась больше, в ней были элементы творчества, Нина старалась расположить все детали чертежа рационально, чтобы потом, когда большой лист ватмана начнут складывать удобной «гармошкой», самые главные линии не попали на сгиб и не стерлись…

Ей нравилось работать тут, нравились люди, с которыми приходилось общаться, это напоминало студенческую пору, общежитие, когда перед зачетами чуть не до утра корпели над эпюрами, кроками и проекциями сложных деталей… Однокурсницы Виктора прибегали к ним в полночь с курсовыми — помоги, посмотри, — он просматривал, хитро прищурившись: «Этот станок у тебя не работает». — «Как? Почему?» — «А куда стружка выходит?» Девчонка хваталась за голову, мчалась переделывать, а он уже говорил другой: «Это у тебя что, вентилятор?» — «Какой еще вентилятор, это компрессор!» — «Нет, вентилятор, он просто гоняет воздух, а не сжимает его». И та тоже ахала и тоже бежала переделывать чертеж… До утра оставались считанные часы, но студенту много ли надо?.. И как потом Виктор, дурачась, картинно отставлял ногу, сжимал ладонями виски и изрекал: «Ах, зачем я такой гениальный?!»

И здесь у них бывали «авральные» дни, когда надо было сдавать готовые чертежи, Фира в панике пускала слезу, у нее что-то не клеилось, Нина садилась за ее стол и быстренько все заканчивала и тс- же в шутку говорила «Ах, ну зачем я такая гениальная?».

По понедельникам до начала работы они собирались в маленьком солнечном красном уголке и замполит коротко знакомил их — с последними сводками, это тоже нравилось Нине. И хотя сводки были неутешительными — сдали Ворошиловград, второй раз Новочеркасск и Ростов-на-Дону, замполит всегда заканчивал бодро и твердо: отступление— временное, скоро все на фронтах изменится, враг будет разбит, победа будет за нами!

Раньше, когда Нина слушала невеселые сводки один на один с репродуктором, переживала их в одиночестве или с Евгенией Ивановной, все казалось ей страшней и необратимей, а в этом зале общая беда словно делилась на всех, и было уже не так страшно, а знакомые слова о победе становились пророчеством.

В конце июля в «Правде» появилась передовица, которая всех взбудоражила и обрадовала, — она звучала, как приказ: «Ни шагу назад!» Нина сперва услышала ее по радио, потом читала в газете — кто-то принес в КЭЧ, — о статье все говорили на улице, в трамвае, дома… А Евгения Ивановна, вздохнув, сказала:

— Напечатать в газете легко, нешто газетой его остановишь?

Нина чуть не поссорилась с ней — что за человек, все у нее плохо, все безрадостно!

— Если ни во что не верить, то и жить нельзя, — обиженно проворчала она. — По-вашему, выходит, и победы никогда не будет?

— Победа-то будет, а вот когда? Ведь до Саратова паразит летает!

Нина не знала, что сказать на это, временами начинало казаться, что войне этой нет ни конца ни краю, что бесконечно долгие годы суждено, ей жить здесь… Конечно, и тут можно жить, живут же люди, но это была не ее жизнь, не ее судьба, и как это ужасно — жить чужой жизнью, отказаться от своей судьбы…

Дома было тревожно, она чувствовала себя здесь одинокой, отрезанной от большого мира, утром с радостью бежала на работу, там, среди людей, все выглядело иначе, замполит умел все объяснить и поставить на свои места… Когда в августе она услышала, что наши войска оставили Майкоп и Краснодар, что нависла угроза над Баку, это поразило ее. А как же передовая «Правды»? Как же — «Ни шагу назад!»? Выходит, тетя Женя права — напечатать легко, а выполнить трудно? А замполит сказал, что Краснодар и Майкоп — следствие предыдущего этапа войны, что невозможно так сразу добиться перелома, приказ нужно довести до каждого бойца, для этого потребуется время. «Люди, окружавшие ее на работе, обсуждали сводки, спорили, но вели себя обычно, шутили, смеялись, рассказывали про Гитлера злые анекдоты, Нина была уверена, что эти люди — военинженеры и воентехники — знают что-то такое, чего не может знать она, и если они так уверенно держатся, значит, главный порядок жизни незыблем И она веселела, пересказывала слова замполита Евгении Ива но вне, вспыхивала надежда, что скоро все должно измениться для всей страны, а значит, и для нее… Опять вернулась тоска по Москве, так хотелось туда — пешком бы пошла! — и часто стало сниться, что она в поезде, едет в Москву, вот и вокзал, и она хорошо знает, как добраться отсюда на Вторую Бауманскую, но не успевает добраться, просыпается…