Орест Мальцев - Югославская трагедия

• Название: Югославская трагедия
• Автор: Орест Мальцев
• Издательство: Военное Издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1952

Постановлением Совета Министров Союза ССР Мальцеву Оресту Михайловичу за роман «Югославская трагедия» присуждена Сталинская премия второй степени за 1951 год.

---

— Вам, Шерри, пора уже перестать смотреть на свою миссию здесь с точки зрения барышника-скотовода из Канзаса. На чековых книжках мы теперь далеко не уедем. В войнах главное не золото, а хорошие войска.

— Вещь малоутешительная. Советский Союз превосходит нас в людских резервах, — уныло сказал Маккарвер, прервав свое почтительное молчание.

— Это верно — превосходит. Именно поэтому мы заинтересованы сейчас не столько в барышах, — за ними, кстати, судя по последним сообщениям из Вашингтона, дело не станет, — сколько в людях, способных сражаться под командованием таких стратегов нашей школы, как Тито.

— Как стратег Тито, пожалуй, еще только в первом классе нашей школы.

— Наша обязанность — обеспечить ему успешное окончание этой школы.

— Но не подковываем ли мы мертвую лошадь? Выдержит ли Тито все то, что мы на него взваливаем? — тревожно спросил Маккарвер.

— Выдержит, потерпит немного…

Хантингтон оторвал от мокрой скалы большую раковину.

— Видите, Шерри, вот это? Сейчас отлив, и створки раковины плотно сомкнулись. Они предохраняют этого моллюска от высыхания и позволяют ему жить и во время отлива. Я думаю, что Тито потерпит немного в своей раковине, как терпит моллюск, не задохнется. В свое время мы раскроем эти створки, и они пропустят через себя воду, которая принесет моллюску пищу и кислород для дыхания, — нашу пищу, Шерри, наш кислород.

Маккарвер поудобнее разлегся на песке, раскинул руки и полной грудью вдохнул соленый воздух моря. Однако острая тревога не покидала его, и беспечная поза не соответствовала выражению лица, которое было как у человека, заглянувшего в пропасть.

17

«…Впереди нашего Шумадииского батальона, как отблеск зарева, туго колыхалось на ветру в руках Джуро старое боевое знамя. Мы шагали за ним упрямой ровной поступью. По пути к нам присоединялись отдельные партизанские отряды.

В районе города Крушевац примкнул еще и батальон итальянцев, отбившийся от партизанской бригады имени Гарибальди. Я услышал песню:

Мы, итальянцы,
И боремся за свое обновленное отечество!
Мы — пролетарии
И храбро идем к победе.
Фашизм погибнет, Италия воскреснет!

Это была та самая песня, которую сложили в зимнем Хомольском лесу Энрико Марино и Антонио Колачионе. «Где-то они теперь?» — с волнением подумал я, вглядываясь в горбоносых загорелых парней с вьющимися смоляными волосами, одетых кто во что: в потрепанные шинели, в гражданское платье, в какие-то зеленые балахоны, на головах пилотки с наушниками и тирольские шляпы, а за спинами громадные серые рюкзаки. Убогий, но воинственный вид!

— Антонио! — крикнул я вне себя от радости и подбежал к эффектно шагавшему рядом с колонной командиру.

Он крепко обнял меня.

— Вот мы и встретились, синьор Николай. Видишь, какая у меня сейчас компания! Фортуна нам улыбается! — шутил и смеялся Антонио.

— А где Марино?

Лицо Колачионе омрачилось.

— Погиб на реке Мораве.

— Вы тоже на восток? — помолчав, спросил я.

— Конечно!.. А, синьор Лаушек! — обернулся Антонио к подошедшему чеху. — И ты жив, благородный рыцарь!

— Жив, жив, дорогой Антонио, и рад за тебя!

Друзья расцеловались.

— А помнишь дорогу, которую мы строили прошлой осенью? — спросил Лаушек.

— Помню, как же!

— Вот это она и есть. Для себя ведь мостили, как я и предсказывал. По ней пойдем с Красной Армией на Белград.

— А потом в Италию, да? Большие дела ждут нас, синьоры! Создадим свободную федерацию европейских республик! Выполним заветы Гарибальди!

— И заветы нашего Яна Гуса! — подхватил чех.

Я с волнением смотрел на них. Как хорошо, что люди разных народов вот так, рука об руку, идут к общей большой и прекрасной цели. Вспомнились слова фронтового друга парторга Джамиля: «Нас должно хватить на многое, на далекое…» «Конечно, хватит», — ответил я ему мысленно, с восторгом глядя на растянувшиеся по дороге войска. Сколько их! И все движутся в одном направлении… Пристали к нам и четники. Тито объявил им амнистию. Им прощались все их страшные злодеяния и преступления перед родиной, им разрешалось вступить в Народно-освободительную армию «для искупления вины». «Раскаявшись», они остригли свои бороды и космы жирных волос, вместо королевских кокард нацепили на шапки звезды и шли за нами назойливо, неотступно. Огромной грязной струей влились в широкий светлый поток.

Милетич не мог равнодушно на них смотреть.

— Черт знает что! — ворчал он недовольно. — Как извернулись! Юркие, скользкие! Теперь, если не уследить, облепят нашу «телегу» — и не оторвешь! Прилип же Куштринович… Как бы не завязнуть с такими попутчиками. Их становится все больше. А хороших, честных людей все меньше и меньше, — едва слышно закончил он.

Я понял его. Иован словно боялся произнести имя Ружицы, о которой думал постоянно. Боль утраты была еще слишком сильна, и чтоб хоть немного отвлечься, он заставлял себя думать о другом. Его возмущала история с Катничем: человек сомнительный, перевертень какой-то, не пользуется ни малейшим уважением бойцов и, тем не менее, оставлен у нас политкомиссаром!

— Видишь, — говорил Иован, — как много значит, что у него есть связи в ЦК партии. Я не удивлюсь, если Ранкович потянет его и на более высокий пост. Такие случаи у нас бывают. Надж, например, командир босанского корпуса, погубил почти всех своих людей. Партизаны называли его изменником. Одно время он был даже смещен. А сейчас, по слухам, Наджу поручают командовать армией. Что значит связи! Плохо все-таки, что там, наверху, не считаются с мнением масс. Вот и получается то, о чем я тебе говорил. Помнишь? Замечательные люди, такие, как Байо или Вучетин, как Ковачевич или Четкович, сотнями уходят из жизни, потому что они не щадят себя в бою, вернее, их не щадят, а такие, как Куштринович, остаются и лезут в наши ряды, в нашу партию, и вот с ними-то нам придется строить новую Югославию.

Мысли о будущем сильно беспокоили моего побратима. И хотя он твердо верил в близкую победу, но уже не мечтал, как прежде, о послевоенной беспечной жизни у «синя-моря», «там далеко», где шумит вечно-зеленая макия и розы цветут трижды в году. По-иному звучали его песни:

Там, далеко у Савы и Дуная,
Там город мой, там Белград.

После гибели Ружицы он решил возвратиться в Белград, а не на родину. Не для того, конечно, чтобы по-прежнему работать в книжном магазине и вечерами любоваться с холма Калемегдана, как за Бежанийской косой Дуная укладывается на ночь солнце, а для серьезной политической работы. Он понимал, что югославскому народу еще предстоят упорная борьба за свое счастье.

И, как бы прикидывая масштабы предстоящих больших дел, Иован все еще сумрачно, но уже с некоторой озабоченностью, поглядывал по сторонам глухой дороги, на серые горы и плешивые холмы, где камень заглушал зелень, на крохотные поля, что террасками раскинулись по склонам, на убогие хатки среди сливовых садов.

Лишь изредка на нашем пути попадалась шумица — лесок, остатки прежних густых боров, давших этому краю поэтическое название — Шумадия.

Почти все эти лески и рощицы находились в руках собственников-кулаков. Они немилосердно их уничтожали на потребу сегодняшнего дня, без мыслей о будущем. И леса превращались в мелкую поросль от пней, да и ту поедали козы. Хорошо еще, если склоны горы не очень круты и почва годится для посева. Там же, где обнажится тощая, лесная земля, которой так много в Сербии, дожди скоро смывают верхний слой, и вот возвышаются вокруг мрачные бесплодные гребни, с которых ветер тучами несет желтую пыль. И это уже не прекрасная, изобильная почва, а лишь ее скелет.

— Этой земле надо вернуть все, что люди так неразумно растратили: ее подлинную силу и красоту, — говорил Милетич. — Вообще тут далеко не то, что в Приморье. Хотя и там народ живет не богаче, но зато он обласкан и избалован теплым синим морем, мягкой и живописной природой. Скалы Далмации увиты плющом, одеты в плащи душистых олеандровых рощ, но и под их сенью пролито не меньше пота и слез, чем здесь, под буками и елями. А ведь все вместе — это одна наша югославская многострадальная земля, которой нужно дать то, чего она была бесконечно долго лишена: счастье мирной и согласной жизни.

Даже подавленный горем и сомнениями, Иован не переставал мечтать о лучшем будущем. Он соглашался со мной, что самое главное — это не сбиться с большого, правильного пути и не растратить энергию народа на какой-нибудь крутой и обрывистой боковой тропинке, ведущей к неясной и сомнительной цели…

Как-то он указал мне на видневшуюся вдали коническую вершину горы, с каменистыми выступами, похожими на искрошенные зубы.