Бади аз-Заман ал-Хамадани - Макамы (без иллюстраций)

• Название: Макамы (без иллюстраций)
• Автор: Бади аз-Заман ал-Хамадани
• Издательство: Центр "Петербургское Востоковедение"
• Жанр: Древневосточная литература
• Год: 1999
• ISBN: 5-85803-128-5

Макамы. Бади' аз-Заман Абу-л-Фадл Ахмад ибн ал-Хусейн ал-Хамадани.

Перевод А.А.Долининой и 3.М.Ауэзовой

Предисловие и примечания А. А. Долининой

Макамы — необычный жанр: эти небольшие новеллы соединяют в себе свойства стихов и прозы, изысканной литературы и живой речи. Ученый спор в них соседствует с рассказом о ловкой плутовской проделке, душеспасительная проповедь — с фривольным анекдотом. Первым, кто ввел в арабскую литературу столь удивительную форму повествования, был Абу-л-Фадл ал-Хамадани (969—1008), получивший прозвище Бади аз-Заман (Чудо времени); он считается одним из крупнейших представителей этого жанра. Главные герои цикла его макам — Иса ибн Хишам и Абу-л-Фатх Александриец, их встречи, беседы, проделки, сама сюжетная основа цикла отразили характерные черты эпохи, в которую создавались макамы.

В книге впервые на русском языке публикуется полный текст макам ал-Хамадани, причем переводчики пытались, насколько возможно, передать особенности ритмического и образного строя арабской украшенной прозы.

---

Потом в пустыню мы воротились и вновь в дорогу пустились. Но вот иссякли наши запасы: похудели сосуды с водой, оскудели и сумки с едой. Мы сомневались и в продвижении, и в возвращении, двух убийц опасаясь — жажды и истощения.

Вдруг появился всадник — мы к нему обратились и устремились. Он подъехал к нам, сошел с породистого коня, дотронулся до земли руками, коснулся ее губами. Средь всех собравшихся он выбрал меня, ко мне подбежал, стремя мое облобызал и под мою защиту встал. Я на него взглянул: взора не оторвешь — строен станом, плечи могучие, лицо сияет, словно молния в черной туче, щеки пушком покрылись, усы над губой пробились. Вид у него не арабский — турецкий, наряд же царский, а не купецкий. Мы воскликнули:

— До чего же хорош! Откуда ты и куда идешь?

Он сказал:

— Я слуга одного правителя, который решил меня убить, и я бежал от него куда глаза глядят.

Поглядев на него, я поверил сразу в правдивость его рассказа.

Закончил юноша так:

— А сегодня тебе я служу, весь я тебе принадлежу.

Я ответил:

— Я очень этому рад. Тебя привела дорога в просторный сад, где жизни человеческой не угрожают.

Спутники меня поздравили — так он взорами всех поразил и речью своей пленил.

Он сказал:

— Господа мои! Тут есть родник под горой, вы долго скитались в пустыне скупой — хорошо бы вам запастись водой.

Мы повернули поводья, куда он нам указал; полуденный зной тела раскалял и саранчу оживлял. Он спросил:

— Не хотите ль в тени у воды немного вздремнуть, прежде чем отправляться в путь?

Мы ответили:

— Сделаем так же, как ты.

Он сошел с коня, пояс свой развязал, верхнюю куртку снял. Лишь рубашка прозрачная тело его облегала, красоту его не скрывала. Никто из нас больше не сомневался, что с райскими юношами[21] он разругался и из рая решил удалиться, чтоб от Ридвана[22] укрыться. Он седла снял, коней покормил травой, место, где мы отдыхали, обрызгал водой. Взгляды наши к нему устремлялись, умы от него смущались. Я сказал:

— О юноша, как ты в услуженье хорош, как ты во всем пригож! Горе тем, кого ты покидаешь, благо тем, кого сопровождаешь! Как мне Бога благодарить за счастливую встречу с тобой?

Он сказал:

— Могу я еще сильней удивить. Вам понравилось, как я в услуженье хорош и во всем остальном пригож. Я вам сейчас такие чудеса покажу, что еще сильнее к себе привяжу.

Мы сказали:

— А ну-ка!

Взял он у одного из наших спутников лук, натянул тетиву, положил стрелу и в небо ее пустил, послал вслед за ней другую и первую в воздухе расщепил. Затем проговорил:

— Теперь я покажу вам еще кое-что.

Взял он у меня колчан, подошел к моему скакуну, оседлал его и пустил стрелу, ею грудь одному из наших пронзил, другою стрелой в спину его поразил.

Воскликнул я:

— Горе тебе! Что же ты натворил?!

Он крикнул в ответ:

— Молчи, негодяй! Хочу, чтобы каждый из вас руки соседу скрутил, а если не справитесь — Богом клянусь, своей же слюной подавитесь!

Мы не знали, что и делать: коней он успел привязать, седла снять, а оружие наше далеко осталось лежать. Он был верхом, а мы пешими, и в руке у него лук, из которого можно и в спины стрелять, и животы и груди пронзать. Когда мы опасность осознали, то ремни свои взяли и друг друга связали. А я один в стороне остался стоять — некому было мне руки связать. Он сказал:

— Выйди из одежды своей в одной лишь коже, да поскорей!

И я разделся. Он слез с коня, начал пощечины всем раздавать и с каждого одежду срывать. Дошел до меня и видит, что на мне новые туфли. Он сказал:

— Матери у тебя нет! Сними их!

Я ответил:

— Но я их обул сырыми и снять никак не могу.

Он тогда:

— Я сам их сниму.

Приблизился он ко мне вплотную, а я незаметно протянул руку к ножу, что был спрятан в туфле. Пока злодей был занят моей туфлей, я ему нож в живот всадил и до самой спины протащил. Губ своих он уже не разомкнул, словно камень ему рот заткнул.

Я медлить не стал, руки всем развязал. Вещи убитых мы меж собой поделили, друга погибшего похоронили. И снова в путь пустились побыстрей и до Хомса добрались за пять ночей. Мы остановились на рынке, в незанятом месте, и увидели там мужчину, стоявшего с сыном и дочерью вместе. Посох был у него и сума, а говорил он такие слова:

Бог, воздай сердобольному,
Кто наполнит мешочек мой.

Бог, воздай тем, кто сжалится
Над Саидом и Фатимой.

Будут вам они слугами,
Будут преданы всей душой.

Говорит Иса ибн Хишам:

И тогда я подумал: «Человек этот — Александриец, о ком я был наслышан и о ком расспрашивал. Да, это он!» Я тихонько подошел к нему и сказал:

— Назначь сам, сколько тебе причитается.

Он ответил:

— Дирхем.

Я сказал:

Пока я живу, пока я дышу,
Твои дирхемы будут множиться.

Рассчитай по счету и попроси,
Чтоб о них потом не тревожиться.

И добавил:

— Дирхем умножим на два, на три, на четыре, на пять, — и так продолжал до двадцати считать. Затем спросил:

— Сколько же тебе дать?

Он ответил:

— Двадцать лепешек.

Я приказал дать ему, что он просил. Тогда он сказал:

— Нет удачи при невезении и нет избавления при лишении.

ГАЙЛАНСКАЯ МАКАМА (седьмая)

Рассказывал нам Иса ибн Хишам. Он сказал:

Как-то раз, когда мы были в Джурджане в кругу друзей и беседовали, оказался в нашей компании человек, который держал в памяти и передавал многие истории об арабах, а именно Исмат ибн Бадр ал-Фазари. Зашла у нас речь о тех, кто уклонился от спора с противником из благоразумия, и о тех, кто уклонился от спора с противником из презрения к нему. Упомянули ас-Салатана ал-Абди и ал-Баиса[23] и какое презрение выказывали к ним Джарир и ал-Фараздак[24]. Исмат сказал:

Я расскажу вам, что я видел собственными глазами, а не передаю с чужих слов. В то время как я путешествовал по областям племени тамим на верблюдице отменной и вел в поводу для нее сменную, появился передо мной всадник на темно-бурой верблюдице, плюющейся пеной. Когда мы, поравнявшись, чуть не столкнулись, он громко произнес:

— Мир тебе!

Я откликнулся:

— И тебе мир и милость Бога и его благословение! Кто ты, о рыцарь громогласный, говорящий слова прекрасные?

Он ответил:

— Я — Гайлан ибн Укба, Зу-р-Румма[25].

— Рад видеть тебя, герой знаменитый, знатностью своей именитый, тот, чьи слова слышны повсюду.

— Да будут долины твои обширны, соседи мирны. А ты кто?

— Исмат ибн Бадр ал-Фазари.

— Да продлит Бог твою жизнь! Рад я славного друга найти, с тобою нам по пути.

Мы поехали вместе, и когда стал донимать нас полуденный зной, он сказал:

— Исмат, не поспать ли нам, что-то солнце припекает.

Я ответил:

— Как тебе угодно.

Мы направились к деревьям ала, похожим на девушек, локоны распустивших, и к зарослям тамарисков, шеи свои склонивших. Мы расседлали верблюдов, сели и принялись за еду, но Зу-р-Румма ел очень мало. Потом мы совершили молитву и расположились в тени тамарисков для полуденного сна. Зу-р-Румма улегся, я сделал то же самое: землю под спину себе подстелил, да только сон ко мне не спешил. Тут я увидел невдалеке верблюдицу, изнуренную солнцем, с большим горбом и без седла, а рядом спал человек, как видно, приставленный к ней, — то ли погонщик наемный, то ли раб подневольный. Однако я тут же отвлекся от них — ведь то, что тебя не тревожит, надолго привлечь не может. Зу-р-Румма поспал немного, затем проснулся. А было все это в то время, когда он высмеивал в стихах людей из племени мурра. Тут он возвысил голос и стал декламировать:

Остатки жилища красавицы Мейи!
Следы твои ветер шальной заметает.

Вот колышки, вот и очаг беспризорный —
Никто уж теперь его не разжигает.

Осели края водоема пустого,
Давно на кочевье никто не бывает.

А сколько людей здесь я видывал прежде
И Мейю — здесь все о ней напоминает.

Я к ней подходил, словно к нежной газели,
Что видит чужого — и прочь убегает.

Меня не пускал к ней ревнивец, который
Ее охраняет, за ней наблюдает.

Дойдет моя песня до Имруулкайса[26] —
Ведь каждый прохожий ее повторяет.

Хула моя к Имруулкайсу прилипла,
Как злая болячка его донимает.

Да полно! Поймут ли насмешку мурриты —
Ведь камень ни чувства, ни чести не знает!

Средь них не найдешь благородного духом
Героя, что племя свое защищает.

Испачканы грязью из лужи упреков,
В которую каждый муррит попадает.

Они — что куски неотделанной кожи,
Когда их дубильщик и мнет и пинает.

Их глаз не заметит поступков прекрасных,
А ухо красивым речам не внимает.

Их взрослые дочери — старые девы:
Жениться на них ведь никто не желает!

Когда Зу-р-Румма дошел до этого стиха, человек, спящий возле верблюдицы, проснулся, стал протирать глаза и сказал: