Оноре Бальзак - Модеста Миньон

• Название: Модеста Миньон
• Автор: Оноре Бальзак
• Издательство: Правда
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1960

В романе «Модеста Миньон», как и в ряде других своих произведений, Бальзак убедительно показал, что дворянство сходит с исторической сцены во Франции, а его представители вырождаются.

История последнего отпрыска старинного дворянского рода, Шарля Миньона, который в период Империи был офицером армии Наполеона, а в начале Реставрации «...стал одновременно судохозяином, банкиром и землевладельцем», типична для Франции того времени.

Подчеркивая в романе рост буржуазных отношений, решающую роль денег, подчинение морали, нравов и семейных отношении корыстному расчету, Бальзак вкладывает в уста своей героини Модесты следующую многозначительную фразу: «Нас, французских девушек, родители доставляют жениху по контракту, словно товар, «по истечении трех месяцев», а иногда в конце «текущего месяца».

---

Две широкие полукруглые лестницы с перилами ведут к парадному крыльцу, откуда открывается вид на огромный пруд, такой же широкий и длинный, как Большой канал в Версале; перед прудом расстилается лужайка, которая могла бы оказать честь любому английскому парку, а по ее краям в то время рдели на клумбах осенние цветы. По обе стороны пруда расположены сады во французском стиле с цветниками, аллеями и тем изысканным разнообразием, на котором лежит яркий отпечаток пышного стиля Ленотра[106]. За садами тянется роща площадью около тридцати арпанов[107], где при Людовике XV были разбиты два английских парка. Если смотреть с террасы, то вдали вырисовывается лесной массив, входящий в состав поместья Розамбре и примыкающий к двум другим лесам: казенному и королевскому. Трудно найти вид красивее этого.

Прибытие Модесты вызвало в замке сенсацию, едва только в аллее была замечена карета с гербом французского короля и четыре сопровождавших ее всадника — обер-шталмейстер, полковник, Каналис и Лабриер. Впереди ехал берейтор в парадной ливрее, а сзади следовали десять егерей и слуг, среди которых можно было заметить мулата и негра, а также изящная бричка полковника с двумя горничными и вещами. В карету была впряжена четверка лошадей, а на запятках стояли грумы, изысканно одетые по приказанию обер-шталмейстера, которого часто обслуживают лучше, чем самого короля. Увидев этот Версаль в миниатюре, Модеста была ослеплена роскошью, окружающей вельмож. Она думала о предстоящей встрече с прославленными герцогинями и боялась, что окажется рядом с ними недостаточно светской, натянутой провинциалкой или же выскочкой. Она совершенно потеряла голову и пожалела о своем решении принять участие в охоте.

К счастью, как только карета остановилась, Модеста заметила старика в белокуром парике, завитом мелкими буклями; его спокойное, полное, гладкое лицо, добродушное, как у сытого монаха, светилось отеческой улыбкой, а полуприкрытые веки придавали взгляду выражение достоинства, почти важности. Герцогиня де Верней, особа в высшей степени набожная, мать четверых детей, была единственной дочерью богатейшего председателя кассационного суда, умершего в 1800 году. Прямой и сухой фигурой она напоминала г-жу Латурнель, если только воображение может придать жене нотариуса величавую осанку аббатисы.

— Здравствуйте, дорогая Гортензия, — сказала девица д'Эрувиль, целуя герцогиню с тем чувством симпатии, которая связывала эти два высокомерных характера, — позвольте представить вам, а также нашему милому герцогу этого ангела, мадемуазель де Лабасти.

— Мы столько слышали о вас, мадемуазель, — проговорила герцогиня, — что с нетерпением ждали случая принять вас у себя.

— А теперь нам остается только пожалеть о потерянном времени, — проговорил герцог де Верней, склоняясь перед Модестой с галантным восхищением.

Обер-шталмейстер взял полковника под руку и, подведя его к супругам де Верней, почтительно произнес:

— Граф де Лабасти.

Полковник поклонился герцогине, герцог протянул ему руку:

— Добро пожаловать, граф. Вы обладаете настоящим сокровищем, — прибавил он, посмотрев на Модесту.

Герцогиня взяла Модесту под руку и повела ее в огромную гостиную, где у камина кружком расположились дамы. Герцог увел на террасу всех мужчин, за исключением Каналиса, который почтительно подошел к величественной Элеоноре. Герцогиня де Шолье сидела за пяльцами и, склонившись над вышиванием, давала советы мадемуазель де Верней, как лучше подобрать тона.

Ледяной, высокомерный и презрительный взгляд герцогини задел Модесту больнее, чем если бы она уколола себе палец, нечаянно схватившись за подушечку для иголок. Войдя в гостиную, девушка не заметила никого, кроме этой дамы, и сразу догадалась, кто она. Чтобы понять, до чего доходит жестокость прелестных созданий, которых мы так возвеличиваем своей любовью, надо видеть, как женщины обращаются друг с другом. Модеста обезоружила бы всех женщин, кроме Элеоноры, невольным и наивным восхищением, с каким смотрела на нее; не зная возраста герцогини, она подумала, что красавице этой не больше тридцати пяти лет. Но Модесте предстояло столкнуться со многими другими неожиданностями.

Между тем поэт испытывал на себе гнев своей возлюбленной. А в гневе великосветская львица загадочнее любого сфинкса: лицо сияет, сама же неприступна. Даже короли не знают, как сломить изысканно-холодную вежливость любовницы, защищающую ее стальной броней. Прелестная женская головка улыбается, а в то же время во всем чувствуется холод стали: пальцы стальные, руки, тело — все стальное. Каналис пытался ухватиться за эту сталь, но его пальцы лишь скользили по ней, так же как и его слова по сердцу Элеоноры. Любезное выражение лица, любезные фразы и любезные манеры герцогини скрывали от всех глаз замораживавший холод ее гнева, температура которого спустилась до 25° ниже нуля. А между тем возмущение, накопившееся за долгие часы раздумья, сразу вспыхнуло в ней при виде благородной красоты Модесты, разрумянившейся с дороги и одетой не менее изящно, чем Диана де Мофриньез.

Еще до этой сцены все женщины собрались у окна, чтобы посмотреть, как выходит из кареты «новоявленное чудо» в сопровождении трех поклонников.

— Не надо выказывать любопытство, — проговорила г-жа де Шолье, пораженная в самое сердце словами Дианы: «Она божественна. Откуда она взялась?»

Дамы тотчас же упорхнули в гостиную, напустив на себя безразличный вид, а герцогиня де Шолье почувствовала, как в сердце ее шипят тысячи змей и все требуют пищи.

Госпожа д'Эрувиль тихо и, конечно, не без умысла сказала герцогине де Верней:

— Элеонора очень плохо встретила своего великого поэта.

— Герцогиня де Мофриньез полагает, что между ними пробежал холодок, — простодушно ответила Лаура де Верней.

Разве не примечательна эта фраза, которую так часто слышишь в свете? В ней чувствуется дыхание полярных снегов.

— Но почему? — спросила Модеста у этой очаровательной девушки, два месяца тому назад вышедшей из монастырского пансиона Сакре-Кер.

— Великий человек не написал ей ни единого слова за все две недели своего пребывания в Гавре, — ответила набожная герцогиня, делая знак своей дочери молчать, — а ведь он сказал ей, что едет туда для поправления здоровья.

При этих словах Модеста невольно вздрогнула, к удивлению Лауры, Элен и г-жи д'Эрувиль.

— А в это время, — продолжала благочестивая герцогиня, — Элеонора добивалась для него ленты командора и назначения послом в Баден.

— О, как это нехорошо со стороны Каналиса! Он всем ей обязан, — заметила г-жа д'Эрувиль.

— Но почему госпожа де Шолье не приехала в Гавр? — наивно спросила Модеста у Элен.

— Детка моя, — ответила герцогиня де Верней, — она скорее позволит убить себя, чем проронит хоть слово. Взгляните на нее! Что за королева! Она улыбалась бы даже на плахе, как Мария Стюарт, и, кстати сказать, в жилах нашей прекрасной Элеоноры течет кровь Стюартов.

— Она ему не писала? — продолжала свои расспросы Модеста.

— Диана сказала мне, — ответила герцогиня, которую г-жа д'Эрувиль незаметно подтолкнула локтем, поощряя на дальнейшие излияния, — что госпожа де Шолье послала едкий, убийственный ответ на первое письмо Каналиса, которое он написал ей дней десять тому назад.

Модеста покраснела от стыда за Каналиса, ей хотелось не то чтобы растоптать поэта, а отомстить ему при помощи одной из тех язвительных шуток, которые разят больнее, чем кинжал. Она гордо взглянула на герцогиню де Шолье. То был взгляд, позолоченный восемью миллионами.

— Господин Мельхиор! — позвала она.

Все женщины, подняв головы, смотрели то на герцогиню, которая, сидя за пяльцами, беседовала вполголоса с Каналисом, то на эту невоспитанную девицу, решившую прервать объяснение поссорившихся влюбленных. А ведь это не принято в светском обществе. Диана де Мофриньез покачала головой, словно говоря: «Что ж, девчурка имеет на это право!» И в конце концов все двенадцать дам улыбнулись, так как все они завидовали этой пятидесятишестилетней женщине, еще достаточно красивой, чтобы черпать радости из общей сокровищницы и перебивать дорогу молодым. Мельхиор взглянул на Модесту с нетерпеливой досадой, как господин на плохо вышколенного слугу, а герцогиня наклонила голову движением львицы, которую потревожили во время пиршества; но ее глаза, устремленные на вышивание, то и дело метали на поэта огненные взгляды, в то время как она разрывала ему сердце колкостями, где каждое слово таило в себе тройное оскорбление.

— Господин Мельхиор, — повторила Модеста властно, как женщина, которая имеет право требовать повиновения.

— Что, мадемуазель? — спросил поэт.

Он принужден был встать, но задержался на полпути между пяльцами, стоявшими у одного из окон, и камином, около которого Модеста сидела на диване рядом с г-жой де Верней. Мучительнейшие мысли нахлынули на этого честолюбца, когда он почувствовал на себе пристальный взгляд Элеоноры. Повиноваться Модесте? — тогда все будет безвозвратно кончено между ним и его покровительницей; не послушаться девушки? — он признает таким образом свое рабство и уничтожит все преимущества, добытые ценой двадцатипятидневной подлости, нарушит законы элементарной вежливости. Чем нелепее казался этот поступок, тем настойчивее требовала его герцогиня. Красота и богатство Модесты, сопоставленные с влиянием и правами Элеоноры, делали эту борьбу между корыстью и честью не менее трагичной в глазах зрителей, чем гибель матадора на арене цирка. Каналис едва не умер от разрыва сердца, оно билось так же сильно, как у зарвавшегося игрока, когда в какие-нибудь пять минут должна решиться его судьба: потеряет он все или разбогатеет.