Владимир Хлумов - Книга писем

• Название: Книга писем
• Автор: Владимир Хлумов
• Жанр: Русская классическая проза

---

Только не хорохорься, не делай вид, будто ты еще вполне и еще ох как можешь, если понадобится начать все сначала. Будешь, мол, снова глубоко дышать и строить хитрое выражение лица, как будто что-то имеешь в виду и при случае можешь нечто такое выкинуть, т.е. свежее и оригинальное, как бы невзначай, а по сути - для аплодисментов. Только тихо будет, мой дорогой, в зале, тихо и холодно, ибо ты уже окончательно вышел из моды. Ты вышел, а я только вхожу, но увы, тебя с собой не приглашаю.

И перестань постоянно целовать мои руки с таким видом, будто к ним никто не прикасается. На что ты намекаешь - что я не вечна, что кожа моя скоро потеряет живой молочный цвет, а пальцы изогнутся и перестанут доставлять мне радость? Но ведь это подло и мерзко, постоянно мне напоминать о безграничности времени, а потом нагло пользоваться да еще и заявлять, будто я и есть цель твоего низкого, бестолкового существования. Да и есть ли у тебя цель? Поворотись на себя, подойди к зеркалу, посмотри ты запутался в трех соснах и не знаешь уже, во что верить, а чему доверять. Вот он и есть твой лес, твоя роща, твои непроходимые заросли. Ты потерялся между тремя вертикальными линиями и как насекомое-паразит ползешь, куда бог на душу положит, лишь бы не стоять на одном месте. И сбрей наконец свои отвратительные усы, они щекочут меня между пальцами и возбуждают во мне отвращение к одиночеству.

И чем ты гордишься? Что написано на твоих потрепанных знаменах, куда зовешь, потрясая аляповатыми штандартами, где наконец она, твоя армия, кто положит за один твой ласковый взглядик хотя бы не жизнь, а личное спокойствие? Ты все промотал, прокутил, растерял. И теперь осталось одно, прочтенное однажды на желтом лакированном автомобиле в порту Джона Кеннеди в Нью-Йорке: Do not follow me, I do not know where I am going. Ты часто смеялся над этой мерзостью, а потом написал ее на моем запотевшем окне, и теперь она каждый раз проступает, если на улице идет дождь.

А когда тебя нет рядом, нет твоих отвратительных нежных рук и глупого смеха, больше похожего на совиное уханье, чем на человеческое веселье, и никто не касается моих щек и не тянет из меня ответного, полного любви и нежности взгляда, вся твоя дурацкая философия, вся твоя ничтожная слабость и бездействие, все твои ужимки и пошлые манеры, вся твоя, черт тебя дери, холодная, беспросветная пустота и глупая, никому не нужная жизнь вдруг выворачиваются таким щемящим теплым огоньком, такой уютной надежной гаванью, что я, как последняя дурочка, бросаю всех своих ненасытных детей и собак и сломя голову, как преступник, как вор, через ложь и обман, вопреки морали и предрассудкам, срываюсь в любом указанном направлении и лечу, повторяя с упорством кришнаита лишь одно и то же: милый, хороший, добрый мой человек.

Американская душа

Если не она, то что еще болит и ноет? Что шевелится и перекатывается подобно шарам любви в утробах всех ждущих женщин? Неужели кока, джинсы, да Манхетен и есть наши последние лапти, дальше которых уже нельзя отступить ни на один шаг. Или это самое ХАЙ, спасительное, как глоток рассола из погреба, простое и легкое, как вдох и выдох: ХАЙ - по сто раз на дню, а и в сто первый не жалко, это ж не то, что здравствуйте - язык обломаешь. Неужели это она и есть - нежная, хрупкая, загадочная? Да ведь и мы не любим, когда птичьим глазом человек смотрит. У человека ум, а не крылья, и взгляд должен быть означающий, иначе, что есть слово - по образу и подобию - пустой звук и только.

Конечно, если прямо спросить, каждый скажет, мол, улыбка-то белозубая, глаз - птичий, а лицо значительное от полной внутренней пустоты и плохих голливудских историй, но лично ко мне все это никак не относится, потому, что я есть исключение из правила и совсем не похож на среднего налогоплательщика, т.е. совершенно как бы нетипичный человек, и у меня на полке не три книги, а примерно двадцать, не считая Библии, Федерализма и Уитмена. Но ведь и нам жалко бывает, когда что-то проходит мимо или случается в другом месте - оттого и на Луну летали, поглядеть - нет ли там чего неизвестного и долги вернуть за то, что нас когда-то открыли. Правда, как и вы, людей с разной кожей стесняемся, и, как вы, в Бога веруем, но часто сомневаемся - хватит ли для него страданий прошедших, или еще будущие понадобятся?

Да, говорят, дороги хорошие и дураков не хватает. Есть такой грех, хотя если повнимательнее посмотреть, в столице яма на яме, а в других местах приватностью спасаемся, но все ж таки до немцев нам еще ох как далеко шагать не перешагать, а шагать-то мы не любим, а любим быстро ездить, оттого, как и вы, мыслям горячее чувство предпочитаем. Эх, какой американец не любит быстрой езды?!

А что Вавилон строим, так это, господи помилуй, тут уж мы совсем братья-близнецы. Да, надеемся, мечтаем природу человеческую укротить, и всемирное братство устроить, и в хрустальные дворцы веруем, потому смотреть мучаемся, как человечество землю поделить не может на мелочные государства. Вот она и есть наша американская мечта, а остальное только исключительно из любви к женскому телу. Но и это все на поверхности, а с изнанки? Чему изнутри поражаемся? Неужели, как и вы, числу три поклоняемся? Да, поклоняемся, да, ему проклятому, ему, святому-неделимому. С ним рождаемся в муках, с ним живем еле как, от него и умираем. Потому и мучаемся за Ивана, Дмитрию сочувствуем, а Алешу любим. Нам легко это делать, потому что тоже молчать не умеем, без другого человека скучаем и страдаем, когда мимо опущенного человека проходим.

Конечно, это с виду мы все разные, словно камни на берегах Рио-Гранде, но это так, первое впечатление, поверхностное, а побудешь у нас - и поймешь, что все одинаково стестняемся в чужую душу заглядывать, не дай бог у всех одна и таже болячка свербит и ноет. И свободу эту, или как вы выражаетесь, волю опостылевшую тихо ненавидим, хотя на людях готовы всякому тирану глаза выцарапать. И какая разница куда от ее, свободы, бежать, где время убить, в очередях или под парусами в заморских странах, все одно лишь бы не оставаться наедине с самим собой, потому что свобода это есть желание мыслить и понимать, а кому ж такое понравится? Вот и щелкаем фотоапаратиками, на все с придыханием шепочем "very nice", короче, поклоняемся красоте туристической, а над человеческой по ночам плачем.

Неподвижным наблюдателям

Зря мучаетесь и страдаете, отобрав чужую вину. Нет вам места в жестоком мире добра, где жалости на всех не хватает. Но как же тяжко ваше осознанное бездействие на фоне равномерного течения событий. Тяжела она, ноша все знать, понимать и не препятствовать. Не волнуйтесь, не переживайте, ведь и верстовые столбы не зря поставлены вдоль дороги, что бы каждый путник знал, сколько он прожил, и сколько до последнего места осталось. Вы, не ждущие пощады, разуверившиеся в прощении, что плачете по ночам над тем чего не было, помятуя только о круге девятом и взращивая горькое ваше горе. Не бойтесь, не плачьте раньше времени, тело ваше нежное, неизрубцованное, неистертое мы сами омоем и простынкой обернем. Не бойтесь холодного места, мы согреем вас другими мертвыми телами. Всякое тело согреть может, пока солнце светит и меж туч, синее небо проступает. И чего ж так в самом деле терзаться и завидовать жертвенникам, будто больше неоткуда ждать понятного слова. Например такого: Идите же к нам, мы вас за ушком потрогаем и еще чего-нибудь придумаем, как это в детстве бывало. Эй, глупенький, послушай мамку, не ходи за реку к лесу, там люди могут быть живые, и может что-нибудь случиться. Посиди рядом, посторожи время. Видишь, я как быстро старею, а все потому, что некоторые мечутся и время торопят. Пойди лучше на кладбище, могилку мою прибери, а то осень прошла, и листья нападали. И не верь, если скажут живым живое, а мертвым мертвое, не правда это, не правильно, не по-человечески. Потому что всем нужно все, а вам и подавно. Ох и извозился-то как, неужто бродил по делам, или кто напугал будущим словом. Посиди рядом, выпей водочки, вдаль посмотри, а я отдохну с тобой. Побудем вместе немного, поскучаем, ты ведь никого не убил и чужого не взял, значит и меня понять сможешь. А остального не бойся, ведь не зря я тебя в себе носила и муки радостные терпела. Эй, чего стесняешься, глаза отводишь, не спасешь, не согреешь, а только мне и твоей ласки достаточно, ведь другим жить надо, и все некогда, а нас с вами неподвижность склеивает. Так что дальше живите и не оглядывайтесь, что, мол, другие скажут или подумают, ведь и они не знают для чего беспокоятся, ибо все мы дети мертвецов.

Стреляющим по оранжевым листьям

Вы не видели девушку в джинсовой куртке? В синей джинсовой куртке и черных джинсах, да нет, она была одна, у нее светящиеся вьющиеся волосы и умный, означающий взгляд, мы только что были вместе, а потом когда началась стрельба, мы потерялись, здесь, рядом, у Никитских ворот, мы говорили об искусстве театра, о том, как важно быть естественными и не поддаваться искушению сцены. Ну, напрягитесь, вспомните, был вечер, а до него был день и была осень, настоящая золотая октябрьская осень, мы ждали ее много серых промозглых дней, и она пришла. Мы очень подходили друг другу, и нам нравилось это. Постойте, не отворачиваетесь, и не надо пригибаться, вы наверняка ее видели. На ней была синяя джинсовая куртка, и у нее голубые глаза и царственные руки, и светящиеся волосы цвета этих фонарей. Нет она не могла побежать на Тверской, там гуще ложатся пули. Правда мы там гуляли, и обнимались, и собирали оранжевые листья. Это наш урожай, потомучто Москва плодоносит оранжевыми листьями. Да где же она? Ей нельзя оставаться одной, я боюсь, она отвыкнет от меня, или еще что нибудь случиться, ведь мы так долго искали друг друга. К тому же наступает ночь, а уже осень, а там зима, да ведь вы знаете , что значит зима, если стоит такая осень. Там за киоском, кажется, видели одинокую девушку. Она пела про себя романс? Нет, значит не она, но я все равно побегу, сравню, проверю, Бог его знает, после всего не только стихи, можно и мелодию забыть, впрочем у нее хороший слух, не то что у меня. Я так просто глухарь по сравнению с ней, вот послушайте, я вам спою первую строфу, про угасающий луч пурпурного заката, видите я совсем не то, что она, я только ловлю следы нот и целую ее руки. Впрочем, знаете ли, я написал в честь ее гимн, и его иногда передают по "Эхо Москвы", ну редко, конечно, если только обстановка спокойная, и никто не ругается. Может быть вы узнали ее по словам из гимна: о прекрасная далекая мечта... Нет, не пробегала, не пролетала такая, но ведь не могла же она исчезнуть от одной только автоматной очереди? Ведь это же глупо, исчезнуть от громкого звука, ведь звук - это просто колебания прозрачного осеннего воздуха, пахнущего оранжевыми листьями. Мы не должны теряться в нашу последнюю осень. Она так решила, потому что мы счастливы, а такое повториться не может. Мы обнимались на спектале в театре Розовского, мы смеялись, прикасаясь к друг другу теплыми бочками, как два любящих друг друга существа, и это было черезвычайно хорошо. Слышите черезвычайно - это наше, а не ваше слово. Мы первыми объявили черезвычайное положение, и мир стал черезвычайно прекрасен, и, следовательно, она должна быть где-то здесь, на этой стороне бульвара, потому что на той стороне бродит смерть. Только не гоните меня отсюда, я уже слышал, что здесь опасно, что осень эта простреливается, и всякое может случиться, в особенности тут, у Никитских ворот, но куда же мне идти, если вся жизнь моя здесь, на этом перекрестке?