Владимир Хлумов - Ловцам тополиного пуха

• Название: Ловцам тополиного пуха
• Автор: Владимир Хлумов
• Жанр: Русская классическая проза

---

Теперь она появилась. Я заметил ее первым, я увидел еще издалека, как она обрадовалась своему новому появлению передо мной, и все покатилось вверх, к новому состоянию души, победившей в себе древние предрассудки.

Вся история - ничто, наша история - все, потому что мы попали в место, куда не ступала еще нога человека. Мы знали это вдвоем и даже не нуждались в комментариях. Она еще была на полпути ко мне, а я уже прочитал по глазам, по уголкам губ то же самое, ибо эти глаза и губы были теперь моими. Что там любовь, когда между нами сейчас возникало и с каждой мелкой секундой утверждалось новое, открытое, конечно, совместно, никем и никогда не испытанное чувство. Оно не имело вкуса и запаха, оно не имело длительности и размеров, оно было больше всего, о чем кто-либо раньше мечтал. Точнее, оно включало это все сразу в себя, но не по частям, как слагают стихи и пирамиды, по многу раз зачеркивая неудачные места, а сразу, целиком, одним живым телом, со всеми возможными моральными и порочными моментами. Мы становились одним особым организмом в одной особой точке, приготовленной специально и вовремя для нас. Это было так неожиданно и так ново, что я не успел даже придумать этому название. Любовь? Ха! Любовь проходит, да к тому же она уже была и так, а здесь совсем другое. Я удивился, почувствовав, как все стало абсолютно дозволенным и в то же время практически законченным. Мы были всем миром, нас невозможно стало разделить, да и мы сами не могли бы разделиться, решившись даже на самый отчаянный, низкий поступок. Мы могли бы буквально здесь, на расстоянии прямой видимости, вопреки предрассудкам и холоду, заняться животной любовью, или наоборот, застыть, отвердеть в бесконечно долгом ласковом взгляде. Это было одинаково приемлемо, это все только улучшало, укрепляло, склеивало. Ведь мир не может исчезнуть или разделиться. Да и всякое наше действие, я теперь в этом был абсолютно уверен, было бы совершенно иным, чем у других людей. Я, кстати, в этом очень скоро убедился, да и она не стала скрывать своего восторга.

Как, почему, на каком основании все это проросло в самое неподходящее время года? Доподлинно неизвестно. Известно лишь другое - пошли совсем другие дни, дни ожиданий, встреч, разлук, любви и того неизвестного, неразделяемого на мелкие понятия явления, скрытого ранее в глубинах доисторического сознания природы и взошедшего теперь на нашем горизонте подобно новому небесному событию.

- Со мной так никогда не было, - признавалась она в минуты откровенности. Мне кажется, будто твои тонкие корни прорастают внутри меня, и я этого боюсь и в то же время жду и хочу этого.

Еще бы, думал я с неким спокойным восторгом взаимопонимания, я и сам был будто добрый кусок плодородного чернозема, под пышной, сгоравшей от желания расти и плодоносить яблоней.

Это необычно, странно - наше новое состояние, так похожее со стороны на сон, на мираж, на воображенное не только не отрывало нас от поверхности земли, а наоборот, тянуло, звало к истокам, к родникам, к опостылевшей, заброшенной ранее серой и грязной почве.

Зима промелькнула как один теплый день. Мы ели, пили, смеялись, плакали, все в охотку. Мы работали, двигали вперед свои прозаические дела, предчувствуя с присущим нам умом и прозорливостью накатывающийся блистающий влажным светом апрель. Да разве мог он нас смутить, напугать? Вообще говоря, да. И этот прекрасный страх, страх потерять друг друга, был тоже свидетельством, был великим завоеванием, заслуженной наградой за долгое наше терпение. Терпение не любить с ходу, терпение не делать добро всуе, терпение мучить и мучиться без жалости и совести.

- Вот возьму и как надоем тебе однажды, - пугала она меня, уткнувшись в теплое, давно облюбованное на моем теле место.

Да разве может такое надоесть? - с новым энтузиазмом повторял я старый вопрос.

Потом проследовало продолжение. Оно и сейчас не окончилось, но длится и живет постоянно между нами. Кто не верит в счастливые финалы, пусть изменит убеждения. Все сохраняется в количестве и остается невредимым по существу, взгляды, слова, прикосновения, все при нас, все живет, пульсирует, взывает.

Я могу миллионы раз смотреть на нее, восхищаясь ее бессмертными чертами, и вспоминать и предугадывать, выбирая самое главное, самое приятное и удобное. Например, дословно, вот это:

- Милый, глупый человек, ты мучился зря, ты продолжаешь быть моим кумиром, ты овладел моими душой и телом, ибо ты их предварительно склеил в одно, и теперь можешь претендовать на многое другое, обними меня покрепче, свяжи, ограничь - я хочу быть совершенно свободной. (Ах, какова натура, я здесь всегда замираю на миг.) Как хорошо все окончилось, и ждать и искать больше некого, я хочу плакать с тобой об этом, потому что грусть начинается с предчувствия добра, света и спокойствия, однажды прожитого, запавшего в душу, и потому желаемого снова. Я не могу быть тебе женой, потому что жена

- это чужая женщина, а ведь ты мне сын, или отец, иначе как объяснить наше родство? (Тоже поворотец, не правда ли? А почему не брат, впрочем, не это важно.) Не улыбайся, будто я ничего не имею в виду, я же знаю, как ты ждал именно этих слов. (Да, да, конечно, ждал, признаюсь задним числом.) Приди, поцелуй меня здесь, начни отсюда, пусть будет все не по порядку, как и сложилось у нас с самого начала. Вспомни, как страстно и безнадежно ты стучал в мою дверь, а я стояла рядом и боялась пошевелиться, вспомни хорошенько и не делай так больно, как я делала тебе, ведь я не знала тогда тебя, но уже боялась и предчувствовала (!) заранее. Не слишком ли я откровенна во вред себе? Ну и пусть, неважно, я вижу, ты хочешь поддержать меня и успокоить, мол, никогда не использую минутную открытость. Я верю тебе, потому что все уже произошло и никогда не окончится и, следовательно, впереди тоже счастье.

Или, например, другое место:

- Ведь мы теперь одно, ты и я, мы все, все наше великолепие, и наши скромность и мудрость. Как тяжело верить в чудо, когда по настоящему счастлив. (Браво!) Да, мы не нуждаемся в потустороннем, вечном всевидящем оке, и простите нас, прочие, если мы за вами не придем. (Тут явные сумерки богов и теологический наскок.)

И наконец конкретно:

- Я слишком о многом молчала, я говорила о теплом ветре, как и все до меня, а хотела быть первой женщиной, я размышляла вслух об одном чистом интересе, а желала новых чувств и новых перспектив, я смеялась над твоими стихами, а про себя мечтала о жизни отраженных существ, исчезающих за хрупкой границей стекла. И ты дал мне это все, когда обнаружил себя в моих объятиях.

- А иногда мне кажется, что этого ничего между нами не было, что жизнь окончилась, потому что я знаю, что так хорошо не бывает, что мы погибли давным-давно, еще там, в ту первую зиму, на той реке, мы пропали, сгинули, провалились, под крики черных птиц, под шуршание плавников, под хруст тонкой прозрачной границы, задохнулись среди обтекаемых существ, увязли, утонули, и теперь это все нам кажется в самую последнюю минуту.

Да как же мираж, если это и есть настоящая жизнь, ради которой и стоило появляться на свет, часто спорю я с ее прошлыми заблуждениями, ты всегда теперь со мной, а я тоже бываю рядом, мы оба тут вместе, мы слышим друг друга без слов, и когда я наклоняюсь к тебе, мы прикасаемся телами и душами, так легко и просто, будто между нами не хрупкая прозрачная стеклянная граница, искусно обрамленная моим знакомым крснодеревщиком, а тонкая, нежная, чувствительная ко всякому нержавеющему острому предмету человеческая кожа.