Баграт Шинкуба - Последний из ушедших

• Название: Последний из ушедших
• Автор: Баграт Шинкуба
• Издательство: Советский писатель.
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1978

Баграт Шинкуба, народный поэт Абхазии, написал исторический роман «Последний из ушедших».

Перед нами проходят страницы история убыхов — народа, который издавна жил в горах Западного Кавказа, по соседству с абхазцами и адыгами.

В 1864 году, поддавшись уговорам собственных правителей и служителей ислама и поверив обещанию султаната Турции, убыхи, погрузившись на турецкие корабли, покинули отчие края. Прошел всего один век, и народ с богатым и мужественным прошлым исчез с лица земли как нечто единое целое. Голод, болезни, насильственная ассимиляция сделали свое жестокое дело.

Главный герой — Зауркан Золак — это последний из ушедших убыхов. Столетний Зауркан, отличающийся редким здоровьем, физической силой и цепкой памятью, помнил еще время переселения своего народа в Турцию. Почти месяц живет в его лачуге советский ученый-лингвист Квадзба, приехавший в Турцию в научную командировку, и записывает его полный драматизма рассказ о народе, потерявшем родину.

---

— Что с ним такое? Никогда с ним такого не было! Я-то ничего, а ты и так кушаешь нашу бедную, недостойную гостя еду, — ворчал Зауркан, и я чувствовал, что беспокойство его, несмотря на мои уговоры, все возрастает.

Он несколько раз брался за свой посох и наконец поднялся:

— Пойду к Бираму и узнаю, что с ним случилось!

Но едва дошел до калитки, как появился Бирам с узелком.

Старик вернулся и молча сел, опершись на посох.

Бирам подошел ко мне.

— Извини, дорогой Шарах, — сказал он, — жена заболела, не успела вовремя приготовить обед!

— А что с женой? — спросил я.

— Со вчерашнего дня всю ночь головная боль мучила, но сегодня стало чуть полегче!

Зауркан, слушая этот разговор, молчал словно набрал в рот воды.

После обеда, когда Бирам уже собрал перед уходом кухонную утварь, положив в узелок, я подошел к нему и сказал:

— Если бы ты еще чуть задержался, Зауркан пошел бы к вам домой. Он беспокоился.

— Жаль! Если бы я знал, нарочно бы еще задержался! — ответил Бирам.

— Почему? — спросил я.

— Около десяти лет, наверно, уже прошло, как отец не был в моем доме! — сказал он, еще больше понизив голос, чтобы его слова не дошли до слуха старика.

— Почему?

— И к соседям не ходит. И ко мне не приходит. Наверно, из-за того, что сердит на мою жену. Я тебе рассказывал, у нас ведь нет детей. Так он в который раз уже повторяет: «Мало того, что я одинокий, еще и ты по ее вине останешься одиноким!» Даже не знаю, что отвечать ему; трудно, очень трудно с ним ладить! — Бирам печально покачал головой и ушел.

А я и Зауркан уселись друг против друга и принялись за свою, ставшую уже привычной для нас обоих, работу.

Солнце скрылось, на дворе стало темнеть. Я зашел в дом, зажег коптилку, мы перешли внутрь, и старик все продолжал свое повествование.

Он рассказывал о пережитом во время странствия по Африке. Пробовал восстановить в памяти, где бывал и какие народы видел. Иногда даже вспоминал слова из разных языков, которые слышал там за эти годы скитаний. Больше всего говорил о пустынях, но иногда рассказывал и о дремучих африканских лесах, и о великих реках, по которым плыли пароходы.

Бывало, что у него путалось в голове и он начинал повторяться. «Подожди, не пиши, кажется, не так! — останавливал меня он. — Все, что ли, вытекло из этой тыквы!» И сердито рукой ударял себя в лоб.

Но в общем, несмотря на эти заминки и остановки, я смог понять, что он восемь или девять лет подряд, большей частью пешком, двигался с караванами по необъятным просторам Африки…

Шутка ли, девять лет — целая жизнь! Мальчик, который девять лет назад сосал соску, через девять лет побежит — не догонишь.

…Распродав товар и нагрузив верблюдов скупленными сокровищами, между которых таился опиум, наш караван возвращался в Каир. Надо сказать тебе, дад Шарах, что некоторые из нас, имевшие дом и семью в Египте, радовались возвращению домой. А что ждало меня? Только деньги за неправедные труды. Если бы я даже обрел свободу и вернулся в Турцию, где остались мои близкие, смертный приговор, вынесенный мне за убийство Вали Селим-паши, на этот раз был бы приведен в исполнение. Исмаил Саббах торопился. Привалы сокращались, переходы удлинялись. Позади остался город Сива. «Тигр пустыни» был насторожен. Он не уставал напоминать нам, чтобы мы и днем и ночью были начеку и смотрели в оба. А сам словно нюхал воздух.

— На этой дороге шайки разбойников не раз грабили караваны, — предостерегал он.

И выдал каждому двойной запас патронов. Безлунной ночью, расположившись на бивак вблизи колодца, мы едва успели расставить караулы, как внезапно, словно ураган в пустыне, из тьмы налетели всадники. Стреляя на скаку, они окружили нас, и мы палили на каждую вспышку их винтовок. Мрак, свист пуль, рев перепуганных верблюдов, храп коней, улюлюканье нападающих — все смешалось воедино. Один из верховых налетел на меня и, свесясь с седла, занес надо мной саблю. Я, опередив его, выстрелил в упор. Рухнув в песок, он издал предсмертный крик на чистом убыхском языке:

— Убили меня, безродного!

На моей голове зашевелились волосы. Я был готов ко всему, даже к смерти, но услышать родную речь среди барханов, где и шайтан не мог бы поселиться, было слишком неожиданной и невероятной явью. К тому же голос сраженного мною показался знакомым. Тем временем, встретив отпор и поняв, что поживиться не удастся, конные грабители исчезли так же молниеносно, как и появились. Я подбежал к раненому. Он был при последнем издыхании. Ужас охватил меня: даже в черни ночи я узнал его. Это был Саид, молочный брат Хаджи Керантуха. Я схватил его голову в ладони и почувствовал, что теплая липкая кровь обагрила мои руки.

— Саид! Боже мой, Саид! Неужели это ты? — ошалело бормотал я.

Его глаза предсмертно мерцали. Он, очевидно, узнал меня и, прошептав что-то невнятное, опустил веки. Меня обступили товарищи с зажженными факелами. Радуясь, что мы остались живы, они с недоумением глядели на меня, рыдающего над телом убитого.

А я словно обезумел, мне хотелось умереть. Такая безысходная печаль охватила душу, что само дальнейшее существование казалось бессмысленным и невозможным. Я приставил ствол винтовки к груди и уже изловчился дотянуться до курка, когда оказавшийся рядом Исмаил Саббах ударом ноги выбил оружье из моих рук. Затем он выхватил из чехла на моем ремне нож.

— Свяжите этого сумасшедшего! — крикнул он караванщикам.

Но я ускользнул от них, пока они втыкали в песок факелы, и кинулся во тьму. Я бежал так стремительно, словно хотел догнать и задержать душу убитого мною Саида. Я мчался не чуя ног до тех пор, покуда силы не оставили меня и я рухнул наземь.

Бедный Саид! Я расстался с ним на окраине Самсуна. Он мечтал возвратиться в страну убыхов, и я считал его сгинувшим на пути к отчим горам. Как он мог очутиться в Африке? Какая нечистая сила столкнула нас? Какому злому духу было угодно, чтобы я убил вольнолюбивого соплеменника моего?

До утра я в дурном забытьи, заметаемый песком, метался на мертвой равнине. Утром, встав, как из могилы, и стряхнув прах с лица, я огляделся. Шагах в десяти от меня сидели два шакала. Я, шатаясь, пошел прямо на них: они отпрянули и потрусили впереди, все время оглядываясь. Почему эти гнусные твари не сожрали меня, полуживого, немощного, безоружного? А может, они брезговали сожрать человека, убившего своего собрата? Пустыня покачивалась под моими ногами, как палуба корабля во время шторма. Все нутро мое пересохло, а солнце поднималось все выше и выше. Вскоре показались редкие деревца. Это не было миражем. Я выходил к оазису…

По высохшим руслам

Я примкнул к чужому каравану. Он направлялся в Каир. Сопровождавшие его люди оказали мне гостеприимство. Они кормили и поили меня всю дорогу и, хотя я не находился под защитой закона, не помышляли заработать на мне, продав какому-нибудь скупщику невольников или выдав прежнему владельцу. Товар, который перевозил караван, принадлежал армянскому купцу. Еще в дороге я узнал, что груз из Каира будет переправляться морем в Стамбул.

Велик Каир, но, походивший на голодранца, перекати-поле, полуголодный, я не имел в этом городе ни одного близкого человека, ни крова над головой. Сердце мое тянулось в Турцию, где оставил я родных и соплеменников. Хоть бы денек побыть в кругу домашних, хоть бы денек послушать милую сердцу убыхскую речь, а потом пусть хоть разрубят на куски тупым топором. Я помогал грузчикам, нанятым армянским купцом, перетаскивать товар на пароход, отплывающий в Стамбул. Узнав, что я кавказец, купец проявил сочувствие ко мне, обул и одел да еще снабдил деньгами на пропитание. Этот человек был богат, но и щедр. Знакомство с ним убедило меня в том, что первое не всегда исключает второе.

И вот благодаря доброте и сочувствию армянского купца я высадился в Стамбуле. Об этом городе я слышал с детства. Убыхи считали, что великолепней и богаче его нет на земле. Когда говорили о ком-нибудь: «Он уезжает в Стамбул», казалось, что человек отправляется на край света. Если в горном селении видели дорогой кинжал или искусной работы женское украшение, считали, что сделаны они в Стамбуле. Даже в песнях глаза красавиц сравнивали со стамбульским янтарем.

Константинополь, как называли иные турецкую столицу, ошеломил меня: белокаменные дворцы, утопающие в зелени, мечети, венчанные полумесяцем, и самая дивная из них — Ая-София, голубая как небо; скопище кораблей под флагами всех стран в бухте Золотого Рога, шумные базары, на которых чего только не продавалось — от золотых изделий до свистулек, от бараньих туш до диковинных даров моря. Крики зазывал, благоухание кофеен, мольба нищих о подаянии, ругань торгующихся, шепот контрабандистов, открытый торг людьми, особенно женщинами. И когда раздавался зычный, словно возглас глашатая, призыв: «Расступись! Дай дорогу!» — это значило, базаром шел паша или богатый покупатель, чей слуга призывал расступиться толпу.