Владимир Контровский - Трудно быть богом обитаемого острова

• Название: Трудно быть богом обитаемого острова
• Автор: Владимир Контровский
• Жанр: Научная Фантастика

---

— Рудольф, зачем вы устроили эту комедию? — спросил он, как только за Тихоней и его конвоем закрылась дверь.

— Комедию? В ходе любых революций — например, Великой французской, — власти всегда боролись со спекулянтами. Во время революционных преобразований спекулянты продовольствием переходят из разряда просто паразитов, существование которых хоть и неприятно, но ещё терпимо, в разряд саботажников, существование которых уже нетерпимо, так как чревато серьёзнейшими последствиями и даже поражением самой революции. Так что это уже не комедия, а трагедия.

— Я не об этом, это-то я понимаю. Но зачем надо было заставлять меня тратить кучу времени на этого слизняка, когда можно было сразу же прибегнуть к ментоскопии?

— А затем, — очень серьёзно ответил Странник, — чтобы ты понял, с кем ты будешь иметь дело. Ты доброволец, специальной прогрессорской подготовки у тебя никакой, а тебе придётся общаться с экземплярами и похлеще. Здесь не Земля, Максим, здесь Саракш, и эти люди — они ещё только полуфабрикат будущего человечества, и не факт, что человечество это не умрёт на взлёте, перегруженное балластом, который оно тянет за собой. Однако не волнуйся, — он усмехнулся, — я не буду уподобляться одному приснопамятному ротмистру и заставлять тебя лично приводить в исполнение приговор, который вынесет Тихоне Прешту революционный трибунал.

— А вы знаете, — заявил Максим, — его бы я пристрелил с большим удовольствием.

Странник промолчал, только внимательно — очень внимательно — посмотрел на Мака.

* * *

Когда в детстве мальчик Максим Каммерер впервые услышал слово «инфляция», он, ещё не понимая, что оно означает, представил себе инфляцию чем-то вроде членистоногой сухощавой гусеницы, с тихим шелестом ползущей по прелым листьям. А когда он узнал, что по-английски «inflation» — это «надувание», его умозрительная гусеница обзавелась пухлым раздутым брюшком и выпученными глазами, готовыми вот-вот вывалиться и покатиться по земле. Когда же Максим добрался до истории экономики, которую юные земляне изучали в школах наряду со многими другими научными дисциплинами, то с удивлением понял, что его детская фантазия оказалась очень точной: «гусеница» по имени «инфляция» оказалась очень прожорливой.

Впрочем, особого интереса к истории вообще и к истории экономики в частности он никогда не испытывал, и потому его знания в этой области остались весьма поверхностными — достаточный минимум для сдачи экзаменов, и не более того. Однако гусеницу — гусеницу с непомерным аппетитом — Максим запомнил, как запоминают забавную детскую игрушку. И ему, конечно, и в голову не могло придти, что когда-нибудь он встретится с этой гусеницей на узкой тропинке.

Для землян двадцать второго века экономика была наукой крайне неконкретной (чем-то вроде астрологии), и раритетные толстые бумажные тома и кристаллографические копии, наполненные пространными рассуждениями и замысловатыми формулами, представляли интерес только для узких специалистов. Для землян середины двадцать второго века всё было очень просто: объединённый социум планеты обеспечивает каждого своего члена всем необходимым, и понятия «товар», «инвестиции», «заработная плата» и «норма прибыли» стали архаичными — такими же, как охотничьи заклинания пещерных людей. Зачем так сложно? На Земле всё гораздо проще и рациональнее. Есть практически неограниченные источники энергии (например, управляемый термояд), есть биосинтезаторы и синтезаторы материальных объектов с заданными свойствами, при помощи которых легко и просто можно создать всё, что угодно, — какой смысл обменивать что-то на что-то, а тем более «покупать» и «продавать»? И мало кто вспоминал, что совсем ещё недавно (по историческим меркам) на Земле всё было по-другому…

Изучение экономики Саракша Максим начал практически с нуля, используя местные учебники. Многое сначала было ему непонятно, как специалисту по нуль-транспортировке непонятна схема на радиолампах, однако вскоре гибкий и развитый ум молодого землянина, привыкший решать сложные логические задачи, разобрался в экономическом механизме обитаемого острова, варварском в своей законченности и законченном в своём варварстве. Эта экономика была по-своему совершенной, как совершенной бывает конструкция, многократно модернизированная и доведённая до предела возможностей, заложенных в изначальный проект. Дальнейшая её модернизация невозможна, конструкцию пора менять на принципиально новую, однако она всё ещё работоспособна и движется, дымя, рассыпая искры и шипя вырывающимся паром. И главное — люди, создатели и операторы этой машины. Они нисколько не заинтересованы в замене древнего парового котла на новейший атомный — они привыкли главенствовать и подавать команды кочегарам, кидающим уголь в ненасытные утробы топок: зачем им нужен автоматизированный ядерный реактор, обеспечивающий всех морем энергии и стирающий статусную разницу, сложившуюся с незапамятных времён? Нет, подумал Мак, от реактора они бы тоже не отказались, но при условии, что вся вырабатываемая энергия оставалась бы под их жёстким контролем, и только они решали бы, кому и сколько этой энергии дать (или вообще не дать).

Да, сказал он себе, люди-саракшиане. Человек Земли — это свободная и многогранная личность, целая вселенная, заключённая в биологическую оболочку. И одновременно — это часть могучего социума, в котором каждая личность вправе рассчитывать на любую помощь со стороны всего человечества, если таковая понадобится. И люди Земли получают эту помощь — разве может быть по-другому? И одновременно — любой человек Земли без всяких колебаний пожертвует всем своим личным (очень многим, вплоть до самой жизни), если это будет абсолютно необходимо всем землянам. Гармоничное общество, в котором найдена золотая середина между интересами всех его членов и каждого из них в отдельности…

А саракшиане (за редким исключением) — они другие. На них всё ещё давит память тёмных веков, наполненных борьбой за выживание, и память эта уродует их похлеще любой радиации. Каждый житель Земли знает, что всегда может заказать и получить всё, что ему потребуется, и ни одному землянину и в голову не придёт заваливать лужайку возле своего жилища грудами еды и охапками одежды «про запас» или выстраивать вокруг своего дома стадо глайдеров (Максим даже улыбнулся, мысленно представив себе такую картину). И не нужно человеку Земли декорировать свой туалет или душевую редкими драгоценными камнями-кристаллами с далёких планет. Какой в этом смысл? Бытовая техника, украшенная таким дикарским способом, не будет лучше работать — это и ребёнку понятно. Прагматичная эстетика землян XXII века требовала от техники функциональности, оставляя изыски сфере искусства.

Они другие, вот в чём штука. Людям Земли не нужна ни экономика, предполагающая возможность бесконтрольно пользоваться результатами чужого труда исключительно по собственному усмотрению и в собственных интересах, ни аляповатые внешние статусные символы, демонстрирующие заслуги их носителя, реальные или мнимые. А саракшианам, лишённым внутренних этических тормозов, требуется искусственный ограничитель, в то же время являющийся мерилом (хоть и весьма несовершенным) социальной ценности любого члена общества. И таким мерилом на Саракше (как и в других примитивных социумах, в том числе и на Земле в былые времена, Максим это уже знал) стали деньги.

Саму по себе идею денег Максим нашёл вполне разумной. И в самом деле, если уж развивается интенсивный товарообмен между племенами и народами, то необходима некая условная единица обмена, удобная и компактная — не менять же зерно на шкуры или топоры на глиняные горшки, пытаясь в каждом отдельном случае сравнивать ценность этих товаров. Деньги ускорили технический прогресс, они стимулировали развитие науки, они взорвали минами буржуазных революций угрюмые феодальные замки с их пыточными подземельями и безвкусной роскошью, созданной на поте, слезах и крови миллионов простых людей. И сумма денег, которой располагал тот или иной человек, определяла количество тех благ, на которые он мог претендовать (а заодно и его социальную значимость).

Однако с развитием и усложнением товарно-денежных отношений, как очень скоро заметил Максим Каммерер, всё ярче проявлялись негативные тенденции, заложенные в самом принципе «деньги как единое мерило всех ценностей». Во-первых, не имело никакого значения, каким именно способом человек становился обладателем той или иной денежной суммы: деньги, заработанные честным трудом, на вкус и цвет нисколько не отличались от денег украденных или награбленных. А во-вторых — деньги начали жить сами по себе, размножаясь, как серая радиоактивная плесень в лесах за Голубой Змеёй. Сложился и окреп слой финансовых воротил, промышлявших узаконенным грабежом — ростовщичеством, и эти люди, как понял Мак, стали претендовать на верховную власть, медленно, но неотвратимо подминая под себя государственные структуры. А банки из обыкновенных аккумуляторов денег превратились в множительные агрегаты, делающие деньги из денег, не добавляя при этом в сферу реального производства ровным счётом ничего; общее количество денег росло и росло, всё больше и больше превышая реальную стоимость всего произведённого и производимого человеческим трудом, и тогда из распухающей кучи бумажных банкнот, акции и облигаций выползла толстая и мохнатая гусеница по имени «инфляция» и начала пожирать всё, до чего могла дотянуться. И гусеницу эту было не взять ни пулей, ни гранатой, ни даже термическим зарядом…