Михал Айваз - Другой город

• Название: Другой город
• Автор: Михал Айваз
• Издательство: Азбука-классика
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-352-00964-5

Михал Айваз – современный чешский прозаик, поэт, философ, специалист по творчеству Борхеса. Его называют наследником традиций Борхеса, Лавкрафта, Кафки и Майринка. Современный мир у Айваза ненадежен и зыбок; сквозь тонкую завесу зримого на каждом шагу проступает что-то иное – прекрасное или ужасное, но неизменно странное.

Антикварная книга с загадочными письменами, попавшая в руки герою, не дает ему покоя… И вот однажды случайный библиотекарь раскрывает ее секрет. Книга с этими текстами принадлежит чужому миру, что находится рядом с нашим, но попасть в который не только непросто, но и опасно…

---

Научный сотрудник сопровождал свой рассказ размашистыми жестами, от которых зыбкие книжные барханы на столе опасно взволновались. Когда он говорил о женщине на дельфине, то попытался воспроизвести ее позу, но при этом задел кончиками пальцев стопку книг: стопка закачалась, мягко коснулась соседних стопок и пробудила и в них вялое колебание; к счастью, через какое-то время ученому удалось унять оживший стол.

– В последних лучах солнца под стеклом в полутьме комнаты сверкнули рубины, украшавшие корешок кожаного переплета. Когда я дотронулся до стекла, солнце как раз скрылось за Петршином, и тускло блестевший шкаф резко потемнел. Я отодвинул скользнувшее по тоненькому желобку стекло и достал книгу, инкрустированную рубинами. Электричество в квартире было отключено, и потому я подошел к открытому окну, чтобы поймать последние лучи дня. Книга была закрыта на кованую металлическую застежку в виде свернувшейся змеи с глазами из драгоценных камней. Я расстегнул ее, и тотчас на темном склоне Петршина среди деревьев загорелся яркий зеленый свет. Это наверняка случайность, подумал я, вернул застежку на место – и свет мгновенно погас. Я опять потревожил змею, и свет вспыхнул вновь. Его зеленый лучик сиял в полумраке комнаты, как склоненное пылающее копье; он бесконечное количество раз отражался в стеклах книжных шкафов в виде застывших и расплывчатых наклонных зеленых линий, в глубине комнаты попадал в центр овального зеркала, которое держала металлическая красавица на дельфине, и, выходя из его недр, оказывался прямехонько посредине стеклянного сосуда, горевшего теперь ядовито-зеленым светом. Мне было почудилось, что в сосуде раздается тихое бульканье, но книга, которую я держал в руках, так занимала меня, что я совершенно не задумывался о происходящем в сосуде. Да, я увидел те самые буквы, что напечатаны в вашей книге. Я в изумлении листал страницы с незнакомыми знаками, не придавая значения сладковатой вони, которая поплыла по комнате. Скоро с буквами начали происходить какие-то странные изменения. В их очертаниях все сильнее пульсировал какой-то поток, буквы зажигались и гасли ему в такт, будто раскаленные угольки, которые кто-то тщательно раздувает. Каждый раз, когда они зажигались, меня охватывало неведомое прежде и все более сильное блаженство, пульсация головокружительно учащалась, но потом сияние внезапно погасло, черные буквы лежали теперь на страницах книг, как отвратительные дохлые жуки, блаженство сменилось отвращением и ужасом. Я услышал глухой рокот, выглянул из окна и увидел за Петршином волну цунами высотой около километра. Она медленно приближалась, вот она уже перевалила через петршинский холм, снеся при этом обзорную башню. Я закрыл глаза в ожидании удара страшных вод. Грохот все усиливался, но потом неожиданно прекратился. Какое-то время я еще постоял с закрытыми глазами, прислушиваясь к странной мертвой тишине, а потом открыл глаза и увидел: темная водяная стена замерла за окном на расстоянии вытянутой руки. Я высунулся наружу и погрузил пальцы в прохладную воду.

Научный сотрудник изобразил, как он протягивал руку, и при этом опять задел кипу книг, на этот раз они плавно съехали вниз, причем некоторые по замысловатой траектории спланировали со стола и, призрачно взмахнув в воздухе белыми страницами, глухо шлепнулись на пол. Ученый не стал поднимать их и продолжил свой рассказ:

– Из водяной стены высунула голову большая черная рыба, она долго хрипло смеялась, а потом ехидно заявила: «Ты всю жизнь пытался забыть о том, как сидел в одиночестве в зале грязного кинотеатра на окраинной улочке Радлиц и смотрел журнал, где показывали снятые на морском дне кадры, на которых над мягким песком плыла стая маленьких блестящих рыбок. Внезапно рыбки скучились и сотворили зыбкую скульптуру, изображающую, как ты целовался в привокзальном ресторане в Бакове-над-Йизерой с красивой искусственной девушкой (тебя всегда влекло именно к таким женщинам, ты умилялся перестуку их колесиков, когда они лежали рядом с тобой в ночной тишине), с девушкой, которая жила – сообщая при этом в длинных письмах своему создателю, что находится на пути к Истму, – в разных неприглядных общежитиях вместе с чешскими чертями, которые хрустели печеньем и кивали, когда она простодушно рассказывала им о розовых лампах, светящихся подо льдом пруда среди ночных полей, чтобы было потом что вспомнить на далеких темных звездах, но при этом тайком сговаривались разобрать ее на части и составить из них скульптуру своей Матери, вернее даже, создать саму эту Мать. Из фойе кинотеатра доносился чей-то кашель. Это было похуже того хмурого ноябрьского дня, когда ты прогуливался по пустынной площади какой-то деревеньки под Прагой и вдруг услышал из репродуктора на столбе голос, иронически читавший твое исследование о Граале деревенских почт, которое лежало на дне ящика твоего письменного стола и которое ты никому не показывал, потому что только здесь ты открыто назвал (используя даже те омерзительнейшие согласные, что рождаются из ленивых и порочных движений языка во влажной тьме рта) то, что с хлюпаньем вылезает из глубокой ямы посреди твоей квартиры. Нечто вроде храма Святого Вита, только еще больше того, что на Градчанах, движется по Собеславскому краю со скоростью двести семьдесят километров в час, Истм высится над светящейся гладью двух морей. Пианино превратилось в крабов и расползлось по комнате, еще не наступил подходящий момент для того, чтобы зазвучала музыка, нет, еще не пора, богини в серебряных футлярах еще не провалились сквозь потолок прямо в парламент чудовищ. Чтобы прочитать вслух пиктограмму со спиралью посредине, которая нарисована тушью на спинах резвых пианинных крабов, надо произнести звук, похожий на чиханье в бетонном бункере и означающий: забудьте о плавных движениях руки, унизанной зелеными кольцами, в неосвещенной комнате в доме над озером. (Существует много разных Китаев, на окраине которых мы живем; во всех комнатах соседней квартиры расстилаются рисовые поля.) Ты хотел убежать из зала, но двери были заперты; когда ты принялся стучать в них кулаком, приковыляла старая билетерша и сквозь щель в дверях сказала тебе, давясь смехом, что ты проведешь в темном грязном зале тысячи лет и все это время будешь пересматривать самые мучительные сцены твоей жизни, которые воспроизведут для тебя на экране скопления подвижных рыбок».

Больше я ничего не помню. Я очнулся в больнице: оказалось, что в стеклянной банке было какое-то химическое вещество, которое под влиянием света с определенной длиной волн выделяет некий газ – сильный галлюциногенный наркотик. Мне повезло, что соседи почувствовали странный запах и вошли в квартиру: меня нашли лежащим без сознания на ковре. Врачи сказали, что если бы я вдыхал дым чуть подольше, то никогда бы не пробудился от страшных снов, жил бы себе в Праге, которой постоянно угрожают цунами, зарождающиеся за Петршином и Градчанами, и меня бранили бы черные рыбы. Книга, украшенная рубинами, исчезла из комнаты и так и не нашлась. И до нынешнего дня мне не приходилось заглядывать в книгу, написанную такими буквами. Однако сами буквы я как-то видел: они были вырезаны на стене мужского туалета в пивной Старого города под Ландштейном, рядом с изображением спрута, душащего своими щупальцами тигра.

Некоторое время мы оба молчали; библиотекарь, растопырив руки, пытался успокоить волнение книг на столе, но его прикосновения еще больше раздражали их, наконец он сдался и просто молча сидел за столом, глядя вниз на заснеженный двор.

– Вы никогда не пытались раскрыть эту тайну? – спросил я его.

– Конечно пытался, сначала я всюду расспрашивал о книге, рисовал каждому буквы, так, как я их запомнил. Никто ничего не знал ни о книге, ни о неведомом алфавите, но почти каждому приходила на ум какая-нибудь давно забытая история, странная встреча, нечаянно приоткрывшая дверцу в иной мир, он начинал рассказывать об этом, но обычно запинался, прерывал рассказ на середине и заговаривал о чем-нибудь другом. Кто-то утром нашел в своей комнате на влажном ковре живую извивающуюся морскую звезду, кто-то ночью дождался на маленькой станции поезда, вошел в вагон и оказался в холодной готической часовне. Я слушал это, и во мне крепла уверенность, что совсем рядом с нами существует некий удивительный мир. Я не знаю, как он выглядит и кто в нем живет, не знаю, как к нам относятся его обитатели: может, мы с ними равнодушно соседствуем, может, наш ограниченный мирок – это чья-то колония, а может, за стеной идет подготовка к войне. И я стал внимательнее прислушиваться к историям, которые рассказывали в столовой библиотекари из абонемента и которые прежде я не воспринимал всерьез; это были жуткие рассказы о встречах со странными существами в неизведанных диких закоулках библиотеки. Тогда я впервые попросил проводить меня в те мрачные края. Я смотрел на коридоры, которые вели во тьму, и думал: завтра же отправлюсь в путь, дойду до конца коридора и пойду дальше, но постоянно откладывал начало своего странствия. Каждый день я думал: завтра, завтра – до тех пор, пока вообще не забыл и о библиотечных тайнах, и о книге, инкрустированной рубинами, и о злобном смехе черной рыбы. Теперь я едва ли не ежедневно прохожу вдоль глухих окраин библиотеки, даже не заглядывая в те зловещие коридоры и не обращая внимания на загадочный вой, доносящийся из их недр. Я больше не стремлюсь пересечь границу, мне уже поздно отправляться в экспедицию.