Нуэль Эммонс - Чарльз Мэнсон: подлинная история жизни, рассказанная им самим

• Название: Чарльз Мэнсон: подлинная история жизни, рассказанная им самим
• Автор: Нуэль Эммонс
• Издательство: ИП Клепиков М. В.
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: 5-91007-002-9

 В конце июля и в августе 1969 года произошли восемь весьма загадочных убийств. Они были совершены со зверской жестокостью, только вот дикие звери не пользуются ножами и пистолетами, а после убийства не оставляют посланий, неровно выведенных кровью жертв. Среди убитых были беременная Шэрон Тейт-Полански и ее друзья. Через короткое время полиция арестовала нескольких человек, оказавшихся связанными тесными узами "семьи", которую возглавлял Чарльз Мэнсон. Все они были осуждены на смертную казнь, которую впоследствии заменили пожизненным заключением. Обстоятельства происшедшего были раздуты СМИ в грандиозный скандал, что во многом и сделало Мэнсона всемирно известной культовой фигурой: если "фрукт - это яблоко", то "жестокий убийца - это Мэнсон".

Нуэль Эммонс познакомился с Чарльзом Мэнсоном задолго до этих событий, угодив в тюрьму за автомобильную кражу, но первоначальное их знакомство было недолгим. Второй раз их пути пересеклись в 1960 году, когда Эммонс вновь оказался в тюремной камере. После этих перипетий Эммонс стал заниматься фотожурналистикой и сотрудничать с несколькими американскими и европейскими журналами. В 1979 году он вышел на Мэнсона, отбывающего пожизненное заключение, и стал брать у него интервью. Продолжительные беседы Эммонса с Чарльзом Мэнсоном и стали этой книгой.

---

Следующие года два мы колесили по Индиане, Кентукки, Огайо, Западной Вирджинии и, быть может, еще паре штатов, сменив бог знает сколько городов. К тому времени, когда мне исполнилось двенадцать лет, я отставал в учебе, побывал в нескольких исправительных домах для несовершеннолетних и перестал верить, что все любовники моей мамочки были просто ее «дядями». По большому счету я стеснял маму. Кому-то из «дядей» я нравился, кому-то нет, но что касается меня, я их всех терпеть не мог. Думаю, моя ревность и обида на «дядей», спавших с мамой, были заметны, и между нами пролегла трещина. Когда мне было двенадцать, очередной мамин любовник довел дело до конца. В отличие от обычных двух- или трехдневных маминых интрижек этот парень задержался у нее на несколько недель. Как-то ночью меня разбудил шум их пьяных голосов. Они спорили. Большая часть запомнившихся мне слов была сказана мужчиной: «Говорю же тебе, я сваливаю. У нас с тобой все могло быть просто чудесно, но я не выношу твоего мерзкого детеныша». Потом я услышал мамин голос: «Не уходи, потерпи. Я люблю тебя, и мы что-нибудь придумаем».

Бедная мама, мы с ней уже давно истощили гостеприимство родственников и друзей, готовых оставить меня у себя на любое время. Я испортился и привык почти всегда вести себя так, как мне нравилось. Я попробовал пожить в парочке семейных приютов, но был явно не тем ребенком, за которого приемные родители хотели нести ответственность.

Спустя несколько дней после подслушанного мной спора мы с мамой стояли перед судьей. Устроив одно из лучших своих представлений, мать жаловалась на тяготы жизни. Она сказала судье, что ей приходится бороться за существование и не получается обеспечить мне подходящие условия. «Пока мать не сможет достаточно зарабатывать и найти приличный и надежный дом, куда Чарльз может вернуться, я отдаю его под опеку суда и отправляю в приют для мальчиков», — постановил судья. В тот момент эти слова ничего для меня не значили. Я злился на маму и не хотел жить вместе с ней и ее любовником. Я не чувствовал себя ни подавленным, ни обеспокоенным. Потрясение ждало меня лишь на следующий день.

Суд определил меня в религиозную школу — воспитательный дом Гибо в Терр-От, штат Индиана. Со мной все было в порядке, пока меня оформляли в школьной канцелярии, но после оформления документов в моей голове и желудке стали происходить странные вещи. Когда меня проводили в общую спальню, где мне предстояло провести следующие десять месяцев, мне стало плохо. Я не мог дышать. Слезы градом катились у меня по щекам, ноги стали резиновыми, и я едва был в силах переставлять их. Какая-то невидимая сила сжимала мне грудь и вытягивала из меня жизнь. Я любил свою мать! Я хотел быть с ней! «Ну почему, мама? Почему все так происходит? Приди и забери меня отсюда, просто разреши мне жить с тобой. Я не буду мешать тебе!» Мне было очень одиноко — такого приступа одиночества я еще не испытывал. С тех пор я никогда не чувствовал себя так одиноко. Я больше не сердился на мать. Я лишь хотел быть с ней рядом, жить вместе с ней — на любых условиях. Я не хотел, чтобы меня заперли в какой-то школе, отгородив от всего.

Потом шок прошел, и все стало не так плохо. Монахи-католики, управлявшие школой, были вполне добры ко мне, но требовали неукоснительного соблюдения дисциплины. За малейшее нарушение установленных правил пороли ремнем или били палкой и вдобавок лишали привилегий. Поскольку я писался в постель, мне доставалось больше, чем надо, причем за то, с чем я не мог справиться.

В свои двенадцать лет я не был самым младшим в этом заведении, но, имея рост меньше ста пятидесяти сантиметров, а вес — меньше тридцати килограммов, я был мелочью и легкой добычей для задир. Хотя воспитательный дом Гибо не считался исправительным учреждением, за исключением изучения религии, там все было так же. И хотя жившие здесь мальчики не обязательно были малолетними преступниками, они точно так же обижались на родителей, закон и возмущались ограничением свободы, как и обитатели реформаториев. Я навидался в этом приюте всякого такого, чего обычный ребенок видеть не должен, пока не вырастет. Хотя со мной этого не делали, но я видел, как других детей принуждали к гомосексуальным актам. Я узнал, как обходить закон всевозможными способами, и научился держать свои чувства при себе, потому что если уделять слишком большое внимание какой- то одной стороне твоей жизни и привычкам, то окружающие могут воспользоваться этим и поднять тебя на смех. Воспитательный дом Гибо научил меня тому, что друзья могут быть жестокими, а враги — опасными.

Мама приезжала ко мне иногда, но не слишком часто. Если она обещала приехать на следующей неделе, в лучшем случае она появлялась через пару месяцев. Навещая меня, она і оворила: «Уже совсем скоро у меня будет постоянная работа и хорошее жилье. Тогда я приеду и заберу тебя домой». Мы рассуждали о том, как будет здорово, когда мы снова будем имеете. Я начинал взрослеть и уже кое-что понимал. Мне казалось, что я мог стать ей большим подспорьем, забери она меня. На словах все выглядело замечательно, и я хотел поскорее начать ту жизнь, которую мы с мамой нарисовали. Она уезжала, а я мчался к своим друзьям и хвастал им, что очень скоро уеду домой, как сказала мама. В следующий мамин приезд все повторялось в точности. «Уже скоро, Чарли», — говорила мне мать. Я все ждал, но она так и не забрала меня из приюта.

Устав от житья в школе и от напрасного ожидания, я сбежал. Разумеется, я поехал прямиком к маме. Я хотел показать ей, что стал совсем взрослым и могу помогать ей. Я не чувствовал себя виноватым из-за побега. Я был уверен, что мама распахнет мне свои объятия и будет так же рада видеть меня, как я — ее. Она бы отвела меня к судье и сказала ему, что в состоянии позаботиться о нас. Все было бы в порядке. Боже, я витал в облаках! Мать выдала меня, и на следующий день меня вернули в воспитательный дом. Но я перестал быть маленьким мальчиком — слез уже не было. По крайней мере, щеки у меня были сухие. Я не чувствовал ни слабости, ни тошноты, но в то же время знал, что уже не смогу улыбаться и быть счастливым. Горечь переполняла меня, и я узнал, что такое настоящая ненависть.

Возвращение в приют Гибо было пустой тратой бензина и времени. Я сбежал оттуда снова при первой же возможности. Прощай, Гибо. Прощай, мама.

Глава 2

Я выучил урок. Запомнив на всю жизнь, как собственная мать оттолкнула меня и вернула в приют, я решил больше никому не доверять и ни от кого не зависеть. Что же до места, куда я намеревался отправиться, мне казалось, что мои шансы не попасться на глаза полиции будут выше в каком-нибудь крупном городе, чем в небольшом городке. Я остановился на Индианаполисе.

Терр-От и воспитательный дом Гибо находятся примерно в ста шестидесяти милях от Индианаполиса. После побега из приюта я прекрасно понимал, что добираться до места лучше не дорогами и крупными шоссе. Так что я пробирался полями и холмами, стараясь оставаться незамеченным. Иногда я шел по железнодорожным путям и запрыгивал на товарный поезд, чтобы сократить себе путь. Я спал в лесу и под мостами. Встречные бомжи, алкоголики и бродяги давали мне поесть. Для большинства людей все эти отщепенцы одинаковы, но я обнаружил между ними разницу. Бомж — это человек, у которого ничего не осталось, ему может быть настолько лень работать, что он нищенствует. Алкоголик так подсаживается на выпивку, что становится изгоем. Его заботит лишь спиртное и способ его раздобыть. А бродяга оказывается на дороге потому, что сам выбирает эту жизнь. Среди этих людей попадаются честные малые. Они кое-как перебиваются и подрабатывают то там то сям. Зато другие идут на все, чтобы обеспечить себе средства к существованию — красть и обманывать для них так же естественно, как дышать. Я жил и делил пищу с этим людом, пока не добрался до самого Индианаполиса. От новых знакомцев я много чего узнал о выживании без такой роскоши, как дом и разные современные удобства.

В Индианаполисе я спал в переулках между домами и старых сараях. Но однажды мне повезло. Забравшись в бакалейную лавку в поисках еды, под прилавком я наткнулся на коробку из-под сигар, в которую были спрятаны деньги из кассы. Их явно оставили там до утра. Когда я открыл коробку и увидел лежавшие в ней деньги, то подумал: о, да я теперь богат, и мне не нужно больше волноваться даже о том, что надо таскать с собой ворованные продукты. В коробке было немногим больше сотни долларов. Столько денег я в руках еще ни разу не держал. Я снял комнату в каком-то притоне, купил себе одежду, ел сколько влезет и тратил деньги без оглядки на завтрашний день. Через несколько дней я был без гроша и с пустым желудком. Я стал браться за любую работу, которая была мне по силам: подметал улицу перед магазинами, мыл витрины, вычищал мусорные баки, в общем, делал все, за что мог получить хотя бы несколько центов. Вдобавок я воровал все, что попадалось под руку, и продавал украденное кому попало за любую цену. Сомневаюсь, что при такой продаже выручал хотя бы цент с доллара, но мне казалось, что это довольно круто для такого сопливого ребенка, каким я был тогда, и что я потихоньку встаю на ноги. Я не голодал, у меня была комната, и я был сам себе хозяин.