Джей Рейнер - Доизвинялся

• Название: Доизвинялся
• Автор: Джей Рейнер
• Издательство: ACT. ACT Москва, Хранитель
• Жанр: Современная проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-17-033173-8

Приносить извинения – это великое искусство!

А талант к нему – увы – большая редкость!

Гениальность в области принесения извинений даст вам все – престижную работу и высокий оклад, почет и славу, обожание девушек и блестящую карьеру. Почему?

Да потому что в нашу до отвращения политкорректную эпоху извинение стало политикой! Немцы каются перед евреями, а австралийцы – перед аборигенами.

Британцы приносят извинения индусам, а американцы… ну, тут список можно продолжать до бесконечности.

Время делать деньги на духовном очищении, господа!

---

Я проглотил еще кусочек.

– Возможно, попозже.

– И уровень холестерина у меня… Ну, скажем так, будь это олимпийский вид спорта…

– Вы завоевали бы золото?

– Вот именно. Врач велел отказаться от выпивки, жирного, мясного, соли. Короче, всего вкусного. Если бы я еще тянул прежнюю лямку, у меня не было бы и шанса. Мертв. Труп. Памяти Гарри Бреннана посвящается. Вы оказали мне услугу. Сейчас, на новой диете, я чувствую себя отлично. И правду сказать, живу так уже несколько лет. В отличной форме. Радуюсь жизни. Большей рекомендации раннему уходу на пенсию и не пожелаешь.

– Что ж, очень рад, – сказал я, собираясь атаковать вторую половину пирожного.

– Знаете, что меня доконало? Я вам скажу. – Кончиком чайной ложки он постучал по моей тарелке. – Десерты. От них все зло. Они-то и стали бы мне смертным приговором.

Медленно и очень решительно я положил вилку возле последних хлопьев хрустящего теста и завитков густого крема. Перед глазами у меня замаячили облепленные бляшками артерии, и на долю секунды закружилась голова.

– Доедать не собираетесь?

– Пожалуй, нет, – сказал я. – Очень вкусно, но…

– Жирно?

– Да, вот именно. Жирно.

– Наверное, оно и к лучшему, милый мальчик.

– Да. – Я отодвинул тарелку. – Значит, вы правда на меня не сердитесь? – Мне хотелось вернуться на более безопасную почву нашего прошлого.

– Отнюдь. Интересная история. Рад, что вы мне ее рассказали. Даже тронут. Я на вас зла не держу.

Меня охватило то же легкое тепло, которое охватило меня после разговора с Фионой Гестридж. Я расслабился, был в мире с самим собой. У меня возникло отчетливое ощущение, что я залечил старую рану.

Гарри Бреннан откинулся на спинку стула.

– Что, приятно снять камень с души, а?

– А ведь знаете, действительно приятно! – с жаром ответил я. – Не подумайте, что вы всего лишь один из списка, но недавно я попросил прощения у нескольких человек. Нет, если быть честным, только у одного. Но главное, какое замечательное чувство! Просто потрясающее. Я совершил хороший поступок, и, оказывается, это само по себе награда.

Гарри поднял косматую седеющую бровь.

– Милый мальчик, судя по вашим словам, выходит, вы обрели призвание.

– И самое главное, старик Бреннан прав. Совершенно прав. Я нашел что-то, во что могу верить.

– Марк, милый, это чудесно. Я очень за тебя рада. Но это еще не объясняет, почему, вернувшись домой, я застала тебя посреди комнаты в одних трусах, причем всего в пыли и грязи.

Я опустил взгляд. Линн была права. Зрелище не из приятных.

– Из-за спешки, наверное. Мне просто хотелось поскорее приступить.

– Но к чему именно?

– К их разбору. – Я указал на две ветхие картонные коробки со стянутыми скотчем углами, которые я только что притащил с чердака. В потолке был открыт люк, и в комнате витал запах старой бумажной пыли. – На мне был костюм, и мне не хотелось его пачкать. А какой смысл надевать джинсы, если и их измажешь, поэтому…

Телевизор у меня за спиной был включен и настроен на канал новостей. Мое внимание привлек голос Льюиса Джеффриса III. Переговоры по репарациям за рабство в Алабаме опять прерваны, толпа афроамериканцев с темными кругами под мышками некогда накрахмаленных рубашек сгрудились вокруг главы своей делегации, который как раз готовился сделать заявление для прессы.

– Мы не перестанем искать способ залечить раны истории, тем более что эти раны глубоки и вопиют…

– А ведь он первостатейный актер, верно?

– Марк!

– Подожди секундочку.

– …но пока наши собратья-американцы не признают, что на их прошлом лежит позорное пятно, не может быть надежды на примирение…

Подойдя поближе, я всмотрелся в экран.

– Знакомое лицо, – рассеянно сказал я. – Не знаю почему, но… – Белая женщина, приблизительно одних со мной лет, одетая в деловой синий костюм, слишком теплый для летнего дня, из задних рядов наблюдала за происходящим. Коснувшись пальцем экрана, я почувствовал, как на кончике собирается статика. – У вас чертовски знакомый вид, дамочка…

– Марк!

– …кто же вы такая будете?

– Господи боже мой! Марк!

Раздался щелчок, и экран погас. Я, выпрямившись, повернулся. Линн стояла, выставив вперед бедро и весь вес перенеся на одну ногу, в лице у нее читался едва сдерживаемый гнев. В вытянутой руке она держала пульт от телевизора, который теперь нацелила на меня, точно это было оружие.

– Будь добр, скажи, пожалуйста, что такого чертовски важного в этих коробках?

– Ах да. Конечно. Ладно. – Подойдя к дивану, я начал рыться в одной и вдруг осознал, что практически голый и что мне холодно. – Фотографии, – объяснил я. – Старый хлам. Я с друзьями в школе. Пикники. Потом дурачества на подростковых вечеринках. – Достав стопку фотографий, я начал пролистывать снимки, роняя их назад в коробку с хлопьями пыли и бумажных снежинок. – Я на каникулах. – Над одним снимком я помедлил: я и Люк в жарком сосновом лесу, каждого из нас держит за руку мой огромный, голый по пояс отец, и мы все трое улыбаемся в камеру. Мне, наверное, лет семь, Люку – пять…

– Марк? – Ее голос смягчился, стал почти молящим, точно она пыталась выманить зверька из темной норы.

Повернувшись, я успокаивающе улыбнулся.

– Нет, честно, все в порядке, любимая. Постой. – Я продолжил рыться в коробке. – Ведь иногда, чтобы вспомнить все, что ты сделал, нужны фотографии, верно? Всех людей, которым ты сделал гадость. Все проступки, которые совершил.

Линн стояла теперь рядом со мной, а я стремительно тасовал мою юность, сохраненную стопкой безвкусных, мятых карточек.

– Понимаю, – только и сказала она.

Наконец я нашел фотографию, которую искал. Ее сняли на вечеринке у одного моего приятеля. Гостиная, из которой вынесли мебель (обычно из комнаты убирали все, что можно, на случай, если ее погромят). Мои друзья разлеглись на полу, поставив так, чтобы были под рукой, банки пива и бутылки дешевого вина. По углам – несколько парочек в той или иной разновидности боксерского клинча. В центре снимка (по всей видимости, повод для этой фотографии) – куча мала подростков, которые ухмыляются в камеру. На самом верху – Стефан. Меня в куче мале не было, а значит, снимал скорее всего я, но уверен, что эта гора тел и мне представлялась чертовски смешной. Нам тогда, наверное, было по четырнадцать или пятнадцать лет, а в таком возрасте, особенно если сперва достаточно выпить, груда сидящих друг на друге друзей заставляет хохотать до колик.

Но на снимке меня заинтересовало другое, то, что находилось чуть справа от горы тел: темноволосая, хорошенькая, довольно крупная девочка сидит спиной к стенному шкафу и с полнейшим пренебрежением смотрит в объектив.

– Вот она, – сказал я, ткнув указательным пальцем в слегка смазанный овал лица.

Линн прищурилась, чтобы разглядеть получше.

– Кто она?

– Кое-кто, кого я знал ребенком, – снова рассеянно отозвался я. И услышал, как Линн раздраженно выдохнула.

Я повернулся к ней.

– Эту девочку, которую я когда-то знал, зовут Венди Коулмен, – сказал я. – И мой долг – перед ней извиниться.

Глава седьмая

Моя мать родом из той категории английских семей, которые всегда так же свято верили в служение государству, как Папы Римские в Бога. Всякий раз, когда находилась колония, которой требовалось управлять, или война, которую требовалось вести, или народ, который требовалось подавить, эксплуатировать или насадить ему наши идеи, будьте уверены, всегда под рукой был какой-нибудь готовый помочь Уэлтон-Смит. Уэлтон-Смиты сражались при Трафальгаре, при Балаклаве и при Лейдисмите. В 1649 году они помогали Кромвелю бесчинствовать в Дрохеде и Уэксфорде, что не помещало им несколько лет спустя ликовать на коронации Карла II. Они вели рабовладельческие корабли на Ямайку, управляли табачными плантациями в Кентукки и добывали алмазы в Южной Африке. Может, они и были пиратами и героями, но уж ни в коем случае не радикалами. В моем семействе до сих пор кое-кто считает, что зря мы позволили женщинам голосовать на выборах.

Изо всех, кого произвела на свет эта семья, больше всего походила на революционерку моя мать Джеральдина. Подумать только, девчонка выскочила замуж за иностранца! Впрочем, на звание мятежницы моя мать, конечно, не претендовала. Думаю, ей вообще не приходило в голову предъявлять на что-нибудь права. Во всяком случае, ее бригадир-отец делал это за нее. О «непригодности» ее брака по любви Роджер Уэлтон-Смит заявлял до самой своей смерти, случившейся через несколько лет после кончины зятя, на которого он так негодовал.

А вот моему отцу нравилось считать себя диссидентом только потому, что он уехал из Швейцарии. Его семья так и не поняла, почему он это сделал. Кто по доброй воле покинет страну, столь богатую пейзажами, травой, коровами и колокольчиками, которые можно на этих коров повесить? Помнится, его брат-близнец Мишель, которого я никогда не видел, написал ему письмо. Кое-что из него отец прочел мне вслух: «На лугу за домом распустились желтые горечавки, хотя маман утверждает, что это просто сорняки». Скомкав письмо, отец швырнул его в корзину.