Анатолий Азольский - Маргара, или Расстреляйте меня на рассвете

• Название: Маргара, или Расстреляйте меня на рассвете
• Автор: Анатолий Азольский
• Жанр: Современная проза
• Год: 2007

---

Такое счастье было в глазах Ани, такое биение радости, что светлое платьице ее показалось мне темным.

Мужчина лет на десять постарше меня, одет очень прилично, явно не для Дома культуры, заговорил на чистом русском языке, но проскальзывал — искаженным эхо — акцент, некоторые слова как бы делились двумя ударениями. Представился: иностранец, офицер, учится на курсах “Выстрел”, ему очень интересен русский язык и русские люди, а уж о культуре и говорить нечего; зовут его…

То ли Янек, то ли Янош, то ли Яцек — никто из нас толком не расслышал, да и надо ли точно знать, ведь в любом случае — наш, из стран народной демократии, из государства, что в Варшавском договоре, и удобнее показалось называть его так: Яша. Мы назвали себя, а как Яша оказался в захудалом Доме культуры — никто и не спросил, потому что виделось и понималось: надежный человек, настоящий мужчина со спортивной закалкой, что-то благодарно ищущий в быте и нравах столицы. В частности, спросил он, эти картины на стенах — творения самих строителей или профессионалов, нанятых местным профсоюзом?

Тут-то и подала голос моя дорогая Рита: она превращалась в Маргару, в первую линию обороны, в сторожевое охранение, собой заслоняя Аню, а к той не раз уже подкатывалось мужичье до и после кино.

— Из малярного цеха!

Это было принято за шутку… Минут десять длился ознакомительный треп, Яша равно почтительно относился к обеим девушкам, но — я с радостью отметил — Аня казалась несколько смущенной, как-то виновато улыбалась… Незанятых мест в зале полно, Яша получил разрешение сидеть рядом с нами. Свет погас, фильм недурен, наш, почти забытый, было уже около десяти вечера, пешком шли по Хорошевке, я у платформы “Беговая” простился, Яше пожал руку: “Надеюсь на встречу…” С утра начальство навалило на меня кучу дел, не удалось даже позвонить Рите, вечером помчался на Беговую, вышел из лифта и принюхался, а потом — прислушался. Пахло очень хорошими и явно не советскими сигаретами. Из-за двери доносились голоса сестер и — о, радость! — знакомый мужской баритон вчерашнего иностранца. Волновал и аромат чего-то винно-коньячного. Дверь не закрыта, меня ждали, я осторожно приблизился. Яша по-восточному сидел на ковре перед подносом с пузатой бутылкой иноземного происхождения, а сестры полулежали, щелкая орешки и потягивая нечто им нравящееся. Чуть слышно наигрывала радиола, фото с черной лентой Аня с серванта не убрала, но по тону витавшего над ковром разговора понятно было: Яша здесь — уже свой человек, всегда будет желанным гостем, и погибший летчик как бы освящает сплетение двух сердец… К ликеру добавили вино, орешки догрызли, тут Яша и предложил (язык он хорошо освоил) “смотаться” в ресторан, а неизбежные финансовые расчеты предрешил признанием: он приглашает, он, а у него много, много денег, через две-три недели он покидает СССР, так не тащить же ему с собой советские рубли.

Ближайший ресторан — “Динамо”, туда поехали на трамвае; и не мог я не отметить: ресторан классом выше — не так уж далеко от Беговой, и был, значит, у Яши какой-то смысл “мотаться” по скромным заведениям. Посидели, выпили, потанцевали и расстались, проводив сестричек до их дома: я на трамвай и к электричке, Яша на троллейбусе куда-то в центр.

Так и повелось: сходились к половине седьмого, потом кино, скромные питейные заведения, стадион… И в один из этих дней кончилась моя любовь к Рите-Маргарите, которую воистину правильно называли в институте Маргарой. Она, любовь, казавшаяся мне полноводной шумной рекой, иссякла, испарилась, обмелела, и не быть ей уже водопадом, не увлажнять земли плодородной влагой.

Аня и Яша сидели в тот вечер на балконе, а я, вдохновленный коньяком и шартрезом, решил объясниться наконец в любви по всем правилам давно ушедшего галантного века, вплоть до опускания на колени. Я говорил — на кухне это произошло — так громко и страстно, что вспугнутая Рита, кипяток в заварочный чайник наливавшая, едва не обожгла себе руку. Наложив ладошку на мои губы, она вывела меня на лестницу, толкнула в лифт, спустила кабину вниз и заставила повторить — на дворе, на скамейке под луной — объяснение в любви, но не сумбурно, не вообще, а конкретно: почему я люблю ее глаза, нравится ли мне ее походка, в какой степени сводят меня с ума ее губы; не кажется ли мне, что ножки ее много лучше тех, коими обладали все те девушки, с которыми я общался…

Я говорил, говорил, славословил, восхищался каждым квадратным дециметром ее тела, восхвалял подмышечные впадинки, глазу не доступные; я благословлял тот миг, когда впервые увидел Риту в ЛТИ, уверяя, что умираю от счастья, — и голос мой становился все тише, я сникал, я выдыхался, я не мог уже понять и тем более поведать, чем прельстили меня ресницы ее и брови…

Луна светила над головами нашими, над безлюдным тихим ипподромом, откуда-то донеслось ржание гуляки жеребца, а я продолжал молчать, я не мог собрать воедино разделенные вопросами Маргариты части ее лица и тела, не мог себе представить ее целиком, хотя она и была рядом… Страшная мысль-догадка пронзила меня: да не любил я ее вовсе, а если пылал какими-то чувствами, то нет их уже, Маргара растоптала идиотскими уточнениями.

Молчание длилось, я изнемогал, мне уже до лампочки были ее губы, ножки, ресницы и прочее, я разлюбил Риту мгновенно, и железная Маргара горько вздохнула, потом потрепала меня по затылку, обняла, поцеловала и сказала, что она — подождет, найдутся у меня еще слова. Какие — спрашивать не хотелось. Впереди простиралась безжалостная, как Луна, жизнь, она была отражением чужого света. Где, счастье, где — это вопрошал не я, а рыжий диск спутницы Земли.

Но Маргара услышала, деловитая Маргара сказала:

— Пойдем чай пить.

Вот на чае этом кто-то подал идею: а не сходить ли в театр? Я промолчал, я еще не пришел в себя после сцены под Луной, да мне эти ритуальные хождения в храмы искусств с детства не нравились. А идею бурно поддержала Маргарита, с пылом, и я ее понимал: старшей сестре так хотелось вывести младшую “в свет”, туда, где много празднично одетых людей, чтоб вспомнились времена, когда она, студентка, брала с собой в театр школьницу, такую же театралку, как и она. Не на ипподроме же предъявлять миру юную и горько прелестную сестру?

Я глянул на Аню и согласился. И Яша тоже. Решено: в театре — быть! Но в каком и как достать билеты?

Выручил Яша. Развернул газету, а там репертуар всех московских театров; билетами, сказал, в “Современник” он всех нас обеспечит, их в кассах нет, но для иностранцев всегда в СССР исключения, так на какой спектакль пойдем?

Вот тут-то и проявилось более чем тревожное обстоятельство: у Ани на работе взяли подписку — никаких контактов с иностранцами, никаких! Не допускались даже случайные знакомства, не говоря уже о… Но раз уж познакомилась — будь добра, заяви, сообщи, с кем и когда, кто такой. В самой подписке, Аня призналась, сильно покраснев, было упоминание о наказании, приводилась дата Указа Президиума Верховного Совета СССР, но что в самом Указе — Аня уже не помнила. “Расстреляйте меня на рассвете!” — рассмеялась она, тут же посерьезнела и объяснила: это их прибаутка, девушки на работе придумали. Зато, в тексты Указов не глядя, можно предположить почти наверняка: из комсомола, в лучшем случае, вытурят с треском, а это уже волчий билет, пятно на всю жизнь. Самое минимальное — увольнение с работы по инициативе администрации. (НИИ, где работали мы, я и Маргарита, режимный объект, но никаких подписок с нас не брали.)

Яша удрученно молчал. Я — тоже, хотя и знал, в какой библиотеке Аня работает. Подаренные мне книги я не так давно просмотрел и на титульном листе первой же увидел штамп Главного разведуправления при Генштабе Министерства обороны. Догадался и о том, кто устроил Аню на работу в ГРУ: Главком ВВС, когда жених ее грохнулся на необлетанном “МиГе”.

Положение безвыходное. К тому же, Яша произнес это с глубоким вздохом, на него тоже наложены особые запреты, ему, короче, как и всем иностранным слушателям военно-учебных заведений, рекомендовано не знакомиться с обладателями гостайн СССР.

Первой пришла в себя Маргарита. Встала, пошла выключать телевизор. Стали вчетвером обдумывать — вполголоса, — как обойти неожиданное препятствие. В “Современник” рвалась “вся Москва”, не побывать там — преступление. Все большей славой окутывался Театр на Таганке. Что делать? Не гримироваться же!

Маргарита наслаждалась нашим недомыслием. Она предложила простейшую комбинацию. Яша покупает две пары билетов, на разные места.

— Какой смысл? — удивился я.

— А такой… — На меня глянули чуть ли не с презрением. — Яша со мной сидит, к примеру, в пятом ряду, а ты с Аней — в седьмом. Вы нас не знаете — и мы вас тоже.

Не понравилась мне чем-то перестановка эта, веяло от нее опасностью…

Какой — понять не мог. Поэтому согласился.