Анатолий Хруцкий - Окаянные дни Ивана Алексеевича

• Название: Окаянные дни Ивана Алексеевича
• Автор: Анатолий Хруцкий
• Жанр: Русская классическая проза

---

Капал дождь, реденький и слабый, но зато не переставая. Неприкрытый хворост, заготовленный для отбрасывания дымами газов, если применят, чего всегда ждали, намок и в дело не годился. Однако никто не беспокоился - авось! Год уже армия перестала воевать. За всех воевали штабы: приказывали вниз и доносили наверх. А до этого учились воевать. И когда научились, то оказалось, что воевать уже не за что и не за кого. Россия стала такой похабной, что будто ее и не стало. Снижение духа армии шло быстрее, нежели увеличивались поставки оружия. То есть опять - и с оружием - опоздали. И хворост непригоден, и окопы перестали рыть добротно. Так, абы начальство не лаялось. Занятно объясняли свою леность солдатики: "Австрияк, ваше благородие, оттого и бьется худо, что хорошие окопы роет. Из хороших окопов кому ж охота на рожон вылезать!"

Вторую неделю Мещерский ездил к полковнику отнекиваться от навязываемого ему отпуска. Но те из Петербурга, кто ходатайствовал об отпуске, и мысли не допускали, что это Мещерский отказывается, а не начальство ему препятствует, и оттого хлопотали не уставая. Его принуждали в отпуск к женщине, которую он не желал видеть. И не оттого, что разрыв произошел или Мещерский был оскорблен, или обижен ею, а по той же причине, что и к любой иной женщине он не поехал бы.

"Кажись, заканчивают", - заметил Попов, отодвигаясь по бревну опять же с помощью пяток. Серьезная конспиративность была у него с Мещерским...

Женщина та была какой-то боковой ветвью председателю Думы, а ее двоюродный брат служил адъютантом у военного министра. Мещерский видел этого брата зимой. Военный министр - давно за семьдесят, других уже не находили - умел одно: обойти задние окопы и заглянуть в котлы, распекая в любом случае, клали в котлы корову целиком или только копыта. С трудом выпрямившись после заглядывания в котел, старик - не будь обшит золотом, самое место ему на печи сидеть - говорил о будущем захвате войсками, что доверены ему государем, Константинополя, Армении и Северной Персии. Еще он собирался расчленить Австрию и Турцию. А ее двоюродный брат в это время шептал Мещерскому на ухо, что устав джентльмена требует непременно ехать в отпуск и объясниться с сестрой, а если не с сестрой, так в самом крайнем случае с опекуном, поскольку родителей у сестры нет.

А Мещерский и думать не мог, чтобы вернуться в ту, довоенную жизнь. Задолго до войны она стала такой же глупой, серой, невыносимой бесконечностью своих будней, сколь стала невыносимой и эта, окопная, через три года после начала.

В той, довоенной болтливо-блудливо-банкетной эпохе было так: чем муторней становилась жизнь, тем больше экипажей выстраивалось возле ресторанных подъездов. Хмельным головам отчего-то необыкновенно нравились негр в красной ливрее с позолоченным треухом на голове, пальмы в кадках, наркотические певцы и новый танец "танго", когда прилюдно женская распутная нога просовывалась между мужскими и терлась там. Та жизнь не сильно отличалась от нынешней, в которой плохо присыпанные землицей ноги да руки покойников да прибитая снарядом корова, которую спешат разделать впрок. Там: жаждущие быть разгаданными женщины и знатоки их загадочных душ, мастера разгадывания. Здесь: "кузины милосердия". Из-под платка - кудряшки, ниже - напудренное до мертвенной белизны лицо и непомерно разрисованные красным губы. Там стихи: "Идем свивать обряд не в страстной, детской дрожи, а с ужасом в глазах извивы губ сливать!" Здесь песенка: "Как служил я в дворниках, звали меня Володей, а теперь я прапорщик, ваше благородие!"

И тех загадочных женщин, и нынешних "кузин милосердия" Мещерский брезгливо обходил стороной.

Чувства понизили в чине, их уравняли с ощущениями. Все стало просто, как, должно быть, и задумано творцом. На хуторе, что был рядом с летними еще позициями, старый дед оберегал от греха свою сноху. Сын деда, взятый в солдаты, третий год воевал где-то в Эстонии. Сладилось до жуткости упрощенно, никаких предварительных слов. Она пристально поглядела на Мещерского и быстро пошла прочь, всей спиной, развитыми бедрами, голыми икрами сильных ног показывая, что ждет от Мещерского действий решительных и быстрых. И Мещерский тоже молча, на ходу стаскивая портупею, двинул за ней. И, упав на спину и едва успев разбросать ноги, она тут же и забилась в судорогах. И он сразу присоединился к ней... А на дворе уже обеспокоенно кликал сноху бдительный, но очень старый дед.

Старший телефонист Попов был в некотором роде революционер. С началом войны он принялся спешно - до этого не баловался - распространять листовки с намерением непременно попасться и стать неблагонадежным. Так поступали многие. Их ловили, объявляли чуть не государственными преступниками, в армию не брали, а использовали на работах в тылу. А уж вовсе отчаянных даже в Сибирь, подальше от фронта отсылали.

Однако пришел шестнадцатый год и пришло лихо. Кадровых офицеров заменяли разночинцами, сверхсрочных унтеров - обученцами из нижних чинов. Из самого уж последнего запаса призывали стариков - прапорщиков, их и за офицеров не почитали. Полк пополнялся в третий раз. И первых перебили, и вторых.

Дошла очередь и до Попова оказаться в окопах. Прежние товарищи, однако, и там его отыскали и принялись снабжать чем надо для продолжения его революционной деятельности. Но раздавать листовки Попов на позициях не осмелился - под военно-полевой суд угодить можно было, - а стал сдавать их Мещерскому. Тот же прежде, чем кинуть в топку, - начальство баламутить лишним не стал, - просматривал эту литературу. И надо сказать, чтение это доставляло ему даже некоторую остроту, схожую с теми ощущениями, когда в банке крупная сумма и подошла очередь брать карты... "Чаша терпения переполнилась! Тронулась река народного гнева!" "С быстротой молнии движется вперед колесница русской революции! Растут и ширятся повсюду отряды революционных бойцов!" "Вопрос стоит так: или мы дадим убивать себя в интересах буржуазии, или мы будем захватывать банки и экспроприировать буржуазию!" Порой попадалось черт знает что: "Гражданская война против буржуазии является демократически организуемой и ведомой войной масс бедноты против меньшинства имущих"... Это сочиняли, это распространяли, это намеревались сделать. К нескончаемым мерзостям собирались присоединить еще одну.

Тогда-то он и попытался кончить все разом. По глубокому снегу меж елями он отошел поглубже в лес и стал вытаскивать из кармана трофейный шпеер. Но тот зацепился курком за подкладку и не выходил. Этих лишних секунд душе и хватило, чтобы передумать расставаться с теплым уютным телом. Ибо стояли холода...

В начале этой зимы Мещерский после ранения долечивался в Москве. Там, в больничной палате, она и явилась перед ним. Священника сопровождали две черницы с серебряными иконами. Батюшка благословлял болящих на преодоление болезней, чтобы с новыми силами оборонять царя и отечество. Мещерский же в это время разглядывал одну из черниц, изумляясь и красоте ее, и желаниям, которые еще не совсем потухли в ее глазах. Позже-то он понял, что не черница это, а сестрица очередная.

В один из последних дней пребывания в Москве перед отправкой на фронт повез он ее в ресторан, а потом, и согласия не спрашивая, в гостиницу, где остановился. И пока Мещерский откупоривал шампанское и резал ананас, она была уже под одеялом, натягивая его до глаз, и дрожала там от холода, - так подумал Мещерский. Он поглядел на эти ее занятия и не шампанское ей в бокал налил, а теплую мадеру. И когда помогал выпить, пролил мадеру ей на грудь и стал целовать ее затвердевшие соски, а она, будто впервые ее так целуют, испуганно прикрывала груди ладошками. И только обнажив темный треугольник, по тому, как отчаянно она сжимает бедра, Мещерский понял, что такое свидание у нее впервые. И надо было остановиться, пожалеть ее, но остановиться Мещерский был уже не в силах. Хорошо, хватило разума не говорить ей потаенные сладкие слова, от которых женщина учащает движения, чтобы побыстрее закричать....

Вот и была только эта сумбурная ночь да еще две. И еще помнил Мещерский сладким пахнувшую ему в лицо муфту, когда склонился на вокзале поцеловать у нее на прощание и для прощения руку. Хотя у барышень руку не целуют...

А теперь звонки ее высоких родственников с настоятельными требованиями объясниться, да еще явившись для объяснений в какую-то глухую тьмутаракань. Все посходили с ума: в рушившейся стране ехать с позиций объясняться по поводу потери невинности одной из подданных его императорского величества!

Из окопа поднялись веселые офицеры. "Мещерский! Вы прикупили совсем новые шпорные ремни и кожаное пальто!" За вещи покойного старались заплатить побольше, вырученное пойдет его нуждавшейся матери. Она не узнает, что в атаке сына убили свои же солдаты, мстя за придирки и глупую требовательность. Но офицеры это знали. Однако первого же еще до поминок намекнувшего на это обстоятельство прервали: "О покойниках только хорошее!" "О покойниках только хорошее? Да что за чин такой, позвольте спросить, - покойник?"