Элджернон Блэквуд - Рассказы

• Название: Рассказы
• Автор: Элджернон Блэквуд
• Жанр: Ужасы и Мистика

В состав сборника вошли, в основном, ранние повести и рассказы (1906—1910) Блэквуда, с первых своих шагов в литературе проявившего себя тонким и своеобразным мастером в изображении тех темных сторон человеческого бытия, проникнуть в которые можно лишь с помощью традиционного знания и, прежде всего, таких сложных и неоднозначных его аспектов, как магия и оккультизм. Внимание писателя сосредоточено на идущих из глубины веков культах, колдовских практиках и паранормальных феноменах, нашедших свое отражение в легендах и преданиях так называемых примитивных народов, — впрочем, уже эти годы наметился его интерес и к дальневосточным эзотерическим доктринам. Всю свою жизнь посвятивший изучению «иной реальности», Блэквуд никогда не питал иллюзий насчет «достижений современной цивилизации», и уж кому, как не ему, знатоку экстатических шаманских ритуалов, ликантропии и вампиризма, знать, какой панический ужас охватывает современного «просвещенного» человека, когда в его привычную повседневную жизнь вторгается нечто неведомое, иррациональное потустороннее...

---

Однако в сладчайший миг, когда его когти готовы были вонзиться в плоть голубки, сон неожиданно обернулся кошмаром. Лазурь небес и солнечный свет померкли. Далеко внизу крошечная голубка заманивала его в неведомую бездну. Он мчался все быстрее, однако ему никак не удавалось ее схватить. И вдруг над ним нависла огромная тень. От взгляда хищных глаз леденела кровь, от зловещего шелеста крыльев сжималось сердце. Он задыхался. Чудовище гналось за ним, заполнив собой пространство. Он чувствовал над собой страшный клюв — острый, изогнутый, как ятаган. Он начал падать. Заметался. Попытался крикнуть.

Он падал, задыхаясь, в пустом пространстве. Исполинский призрак сокола настиг его и, схватив за шею, вонзил когти в сердце. Во сне Бинович вспомнил свои проклятия, каждое неосторожное слово. Проклятие непосвященного — пустой звук, проклятие адепта исполнено сокровенного смысла. Его душа в опасности. Он сам во всем виноват. И в следующий миг Бинович с ужасом осознал, что голубка, которую он преследовал, была просто-напросто приманкой, намеренно влекущей его к гибели… Он очнулся в холодном поту, задыхаясь от ужаса, и услышал за распахнутым окном шум крыльев, уносящийся в темное небо.

Кошмарный сон произвел на неуравновешенного, нервного Биновича огромное впечатление, обострив его болезненное состояние. На следующий день он с громким смехом, под которым некоторые люди пытаются скрыть свои истинные чувства, пересказал свой сон графине Дрюн, подруге Веры, но не встретил ни малейшего понимания. Настроение прошедшей ночи кануло в прошлое и больше никого не интересовало. Русские не допускают банальной ошибки, повторяя острое ощущение до тех пор, пока оно вконец не приестся, — они ищут свежих впечатлений. Жизнь, мелькая, проносится перед ними, ни на миг не задерживаясь, чтобы их мозг не снял с нее фотографического снимка. Однако мадам Дрюн сочла себя обязанной сообщить о видениях пациента доктору Плицингеру, ибо тот вслед за Фрейдом полагал, что во сне проявляются подсознательные стремления, которые рано или поздно обнаружат себя в конкретных поступках.

— Благодарю за информацию, — доктор вежливо улыбнулся, — но он уже сам мне все рассказал. — Секунду он смотрел ей в глаза, словно читая в ее душе. — Видите ли, — продолжал он, явно довольный тем, что увидел, — я считаю Биновича редким феноменом — гением, не находящим себе применения. Его в высшей степени творческий дух не может найти подходящего выражения, творческие силы этого человека огромны и неиссякаемы, однако он ничего не творит. — Плицингер с минуту помолчал. — Таким образом, ему грозит, отравление, самоотравление. — Он пристально поглядел на графиню, словно прикидывая в уме, можно ли ей доверять. — Итак, — продолжал доктор, — если вы найдете ему применение, область, в которой его бурлящий творческий гений сможет приносить плоды, тогда, — он пожал плечами, — ваш друг спасен. В противном случае, — вид у Плицингера был чрезвычайно внушительный, — рано или поздно наступит…

— Безумие? — спросила графиня очень тихо.

— Скажем, взрыв, — со значением поправил доктор. — Возьмем, к примеру, эту одержимость Гором, крайне нелепую с точки зрения археологии. По сути, перед нами мания величия в самой неожиданной форме. Его интерес, его любовь к птицам, восхищение ими, достаточно безобидные сами по себе, не находят себе применения. Человек, по-настоящему любящий птиц, не станет держать их в клетке, охотиться на них или откармливать на убой. Что ему остается делать? Заурядный любитель птиц наблюдает за ними в бинокль, изучает повадки, а затем пишет книгу, но такому человеку, как Бинович, этого мало — ему важно понять их изнутри, почувствовать, что чувствуют они. Он хочет жить их жизнью, хочет стать птицей… Вы улавливаете мою мысль? Не совсем. Так вот, он отождествляет себя с предметом своего страстного, благоговейного поклонения. Всякий гений стремится познать вещь-в-себе изнутри, так сказать, с ее собственной точки зрения. Он мечтает о союзе. Эта тенденция, которую он, пожалуй, сам не осознает, то есть тенденция подсознательная, коренится в самой его душе. — Плицингер сделал паузу. — И вдруг он видит эти величественные изваяния в Эдфу, свои идеи, воплощенные в граните, и вот уже одержимость птицами ищет выхода в конкретном действии. Бинович иногда чувствует себя птицей! Вы видели, что произошло прошлой ночью?

Графиня кивнула, чуть вздрогнув.

— Весьма любопытное зрелище, — пробормотала она, — но у меня нет ни малейшего желания увидеть это вновь.

— Самое любопытное в этом зрелище, — ответил доктор одно, — его подлинность.

Подлинность! — у графини перехватило дыхание. Что-то в голосе и выражении глаз доктора испугало ее. Ее ум отказывался понимать смысл сказанного, так сказать, дальше начиналась область потустороннего.

— Вы хотите сказать, что на какое-то мгновение Бинович… повис… в воздухе? — Другое, более подходящее к случаю слово она не решалась произвести.

Лицо великого психиатра оставалось загадочным. Он обращался скорее к сердцу своей собеседницы, чем к ее уму.

— Истинная гениальность, — произнес он с улыбкой, — встречается крайне редко, тогда как талант, даже большой талант, довольно распространен. Это означает, что гениальный человек, хоть на единый миг, становится всем. Становится мировой душой, целой вселенной. Происходит вспышка, отождествление с универсальной жизнью. В этот сверкающий миг он является всем, находится всюду, может все: каменеть в неподвижности с кристаллами, расти с травой, летать с птицами. Он соединяет в себе три этих мира. Вот что означает слово «творческий». Это вера. Тогда вы ходите по воде, аки посуху, двигаете горами, воспаряете в небеса. Потому что вы и есть огонь, вода, земля, воздух. Видите ли, гений — это ненормальный человек, сверхчеловек в высоком смысле слова. А Бинович — гений.

Плицингер вдруг замолчал, заметив, что графиня не понимает. Сознательно погасив охватившее его воодушевление, он продолжал, более осторожно подбирая слова:

— Задача в том, чтобы направить этот страстный творческий гений в человеческое русло, которое поглотит его и сделает безопасным.

— Он влюблен в Веру, — сказала графиня наугад, однако, верно ухватив суть дела.

— Он может жениться на ней? — быстро спросил Плицингер.

— Он уже женат.

Доктор внимательно поглядел на собеседницу, не зная, го ворить ли ей все до конца.

— В этом случае, — медленно Произнес он после паузы, — лучше, чтобы один из них уехал.

Тон и выражение лица психиатра не оставляли сомнений в серьезности его слов.

— Вы хотите сказать, что существует опасность?

— Я хочу сказать, — произнес он сурово, — что этот могучий творческий порыв, так странно сфокусировавшийся на идее Гора-сокола, может вылиться в некий насильственный акт…

—…который и будет безумием, — закончила за него графиня Дрюн, глядя на доктора в упор.

—…которой будет катастрофой, — поправил тот и, не сводя с собеседницы серьезного взгляда, медленно, с расстановкой произнес: — Ибо в момент высшего творческого напряжения этот человек может нарушить физические законы.

Костюмированный бал, устроенный два дня спустя, удался на славу. Палазов нарядился бедуином, Хилков — индейцем, графиня Дрюн появилась в национальном головном уборе, Минский был вылитым Дон Кихотом — все русские выглядели великолепно, хотя и несколько экстравагантно. Однако главный успех среди танцующих выпал на долю Биновича и Веры. Всеобщее внимание привлек также высокий человек в костюме Пьеро — несмотря на банальность костюма, он выделялся благородством облика. Однако его лицо было скрыто под маской.

И все же главный приз, если бы таковой имелся, достался бы Биновичу и Вере: они не просто нарядились в карнавальные костюмы, но мастерски играли свои роли. Бинович в темно-серой, украшенной перьями тунике и в маске сокола был стремителен и великолепен. Все в нем, начиная с коричневого изогнутого клюва и кончая острыми, торчащими из-под перьев когтями, поражало изысканностью и вместе с тем подлинностью. Вера, в голубой с золотом шапочке, из-под которой

Струились волнами распущенные волосы, с парой трепещущих бледно-сизых крылышек за спиной, легко перебирала стройными крошечными ножками. Картину дополняли огромные кроткие глаза и легкие порхающие движения.

Как ухитрился Бинович соорудить свой костюм, осталось загадкой: крылья у него за спиной были настоящими. Прежде они принадлежали одному из тех больших черных соколов, что охотятся над Нилом, сотнями кружа над Каиром и безмолвными холмами Мукаттам. Где раздобыл их Бинович, бог весть. Когда он двигался, крылья шуршали, со свистом рассекая воздух. Он танцевал с одалисками, египетскими царевнами, румынскими цыганками, танцевал превосходно, легко и грациозно. Но с Верой он не танцевал, а летал — скользил по паркету с непринужденностью и страстью, которая заставляла других провожать их глазами. Казалось, они парят над землей. Это было прекрасное, захватывающее и в то же время странное зрелище. Бьющая в глаза экстравагантность этой пары приковала взгляды. Бинович и Вера оказались в центре внимания. Вокруг стали перешептываться: