Лев Жданов - Былые дни Сибири

• Название: Былые дни Сибири
• Автор: Лев Жданов
• Жанр: Историческая проза

Среди исторических романистов начала XIX века не было имени популярней, чем Лев Жданов (1864 — 1951). Большинство его книг посвящено малоизвестным страницам истории России. В шеститомное собрание сочинений писателя вошли его лучшие исторические романы — хроники и повести. Почти все не издавались более восьмидесяти лет. В третий том вошли историческая повесть `Во дни смуты`, роман — хроника `Былые дни Сибири`, а также документальные материалы по делу царевича Алексея, сына Петра I.

---

Миг… Петля обвилась вокруг шеи, врезалась веревка в жирные ее покрова, сдавила сосуды, нажала на гортань…

Вытянулось, потом изгибаться, корчиться стало короткое грузное тело, словно большую рыбу на крюке вытащили из воды… Ноги задергались, заплясали в последнем отчаянном танце смерти.

И через 10 минут врач, присутствующий при казни, мог заявить, что «преступник мертв».

Но и после смерти не оставлено было в покое тело Гагарина.

Когда уж совсем разлагаться стало оно и отвратительный запах душил сенаторов, заседающих за своим судейским столом, едва упросили они Петра убрать этот страшный и омерзительный «пример».

Но недалеко был убран труп. Высокую виселицу поставили на ближней площади, и туда подвесили снова полусгнившие останки бывшего всемогущего царька Сибири. Народ с ужасом и отвращением глядел на это варварское зрелище.

В Сибирь хотел послать остатки тела Петр, чтобы там, в Тобольске, повисели они до окончательного распада на устрашение тамошним ворам и казнокрадам.

Но уж коснуться нельзя было трупа, не только везти за тысячу верст.

И тогда на рогожах перенесли эту груду гнили и костей, поместили на том же каменном столбе, где еще раньше водружены были на спицах и дотлевали теперь головы преступников, казненных по делу царевича Алексея.

Эпилог ЖИВОЙ В МОГИЛЕ

Испуганная, проснулась среди ночи Агаша, почувствовав во сне, что кто-то стоит у ее постели.

— Хто тут!? — громко крикнула она, различив в полумгле черную высокую постать, склоненную над ней.

— Тише, я… Аль не узнала? — прозвучал знакомый голос.

— Сережа!.. Откуда? Жив еще… Господи! Два года не было. Я уж думала…

— Радовалась, што не вернусь, как и твой князь-старичина. А ты тут?.. Я, слышь, все знаю… И нынче шел, думал, застану с тобою энтого… красавчика Фединьку, офицерика, щеголя пригожего… Ну уж тогда бы…

Не договорил Задор. Но вся задрожала девушка.

— Убить его хочешь! За што?.. Господи!

— За то, не ходи пузато, не сиди на лавке, не гляди в оконце… в чужое ошшо! Да и не убил бы я ево, нет… А помаленечку, по кусочкам бы тельце белое, дворянское, холеное строгать бы стал тупыми ножами. Деревянной пилою распилил бы после пополам… А тебя заставил глядеть на забаву… Да и попу-батьке от меня не поздоровится, што дочку-шлюху унять не умеет.

— Што ты?.. Как смеешь?

— Как смею? Дура! Не смел бы, не сказал бы. Я не зря два года пропадал! За мною такая сила стоит… Свистну — и не то ваш дом, Тобольск целый по бревнушкам разнесут, подпалят мои люди со всех четырех концов и выйти никому из пожарища не дадут!.. Не то свои — и калмыцкие народы, и киргизы меня слушать станут, ежели я их на доброе дело, на разграбление города поведу. На Томский городок и то уже 5000 косорылых войной идти изготовилось. От меня знаку ждут. Да я их попридержу пока. Иное я решил теперь повершить… Старое, большое дело доделать хочу.

— Старое дело?

— Али забыла! Какая ты нынче стала беспамятная! Ласки барича ум отщибли, зацеловал девку навовсе! Ха-ха-ха…

— Оставь, Сережа. Не кори! Ежели и было што… сам подумай… Тебя нету… Слышно, убили тебя коряки, когда бунт у них был. А тут я одна. Знаешь, наше дело женское, девичье… Могла ли я противиться? Есть ли сила? Ну и…

Слезами залилась она. Не от мысли о том, как ее взяли силой, не от страха перед этим человеком, который Бог знает чего может потребовать теперь…

— Вот как! Не мил тебе энтот… Фединька-хват… Так, значит, полусилом, полуохотой побаловалась, покуль меня не было! Верить будем, девушка, што правда, коли не врешь. Да энто скоро объявится. Слушай, за каким я делом к тебе! Для подъему людей, для того, чтобы волю хрестьянскую сделать, штобы не крепи да цепи, а раздолье привольное узнали души хрещеные. На все на это денег много надо — кого задарить, чего закупить. Потому, ежели и отымем мы склады ружейные и зелейные тут и в иных городах, все мало нам будет! А я уж и пути наладил, как получить оружие и припасы воинские из чужих краев. Только денег надо… А я прослышал, клад великий положил князенька смышленый перед отбытием своим на муку и на смерть. И про те клады ты знаешь, батько твой и Юхимко-дед. Да я уж был у него.

— У деда?.. Болен он, недужен давно… помирает…

— Помер уж! Я было его спрашивать стал… Пригрозил… А он, старый сыч, возьми и помри… тут же, в одночасье… Я тогда к тебе и пробрался. Слушай! Знаешь меня! Не откроешь клада мне, созову своих дружков, вольницу удалую. Всю Салду спалим. Попа запытаю, ежели не скажет. Дружка твово вытяну из пасти у черта, не то из его жилья в Тобольске. При тебе замучаю… Ежели ты сейчас не скажешь: как взять добро гагаринское?.

Громкий веселый смех, которым разразилась девушка, поразил даже Задора.

«С ума сошла от страху!» — мелькнуло у него в уме.

Но Агаша, весело смеясь, вдруг притянула его к себе, крепко обняла, жарко зашептала:

— Глупый… милый! Столько не видались, а он пугает ранней всего… О кладах выпытывает… Да ты обойми лучше… Приласкай… Ждала ведь как… Истомилась вся! Ночей не спала. Вот и в сей час… Тебя во сне видела, а ты и разбудил. Брось… Целуй! Обнимай! Тебе ли не скажу? Все укажу, нынче же. Особливо для дела для такого. А ты меня не покинешь после?

— Кралюшка! — искренне обрадованный, полный страсти и восторга, зашептал Задор, сжимая крепко до боли в объятиях девушку. — Тебя ли кину? Сказывал и опять говорю: первою женою будешь… Царицей сделаю… Кралюшка…

Стиснув зубы, крепкими поцелуями отвечает девушка на бешеные ласки друга…

Со свечами в руках стоят оба: Задор и Агаша в первом подземелье, в недрах могильного холма. Озирается Задор: пусто кругом.

— А где же клады?..

— Здеся, здеся, миленькой… Вот я свечу подержу, а ты маленьким ломом нажми, посунь кверху энту середнюю доску в той двери тяжелой… Потом я подержу ломик, а ты и потяни за кольцо… Дверь раскроется… А тамо…

Не слушает Задор. Охваченный лихорадкой ожидания, чуя, что еще миг — и огромные богатства станут его добычей, вонзил он острый конец лома в указанное место, приподнял бревно-запор. Всею силой помогать стала ему теперь Агаша, придерживает на весу тяжелое бревно, ушедшее немного кверху…

Потянул, раскрыл дверь Задор. Пахнуло тлением из второго подземелья. Но он ничего не слышит, выхватил одну свечу из рук Агаши, зажег еще пару, вроде воскового факела, озаряет внутренность пещеры, заставленную сундуками с золотом и серебром. И вдруг блеск золота из двух каменных гробов ударил ему в глаза.

Кинулся туда хищник и даже замер от восторга. Он хорошо знает стоимость этих редкостных вещей, этих огромных самоцветов, которые и оценить трудно даже целыми грудами золота… Жадно забрал он в охапку все, что лежит в первом гробу, вместе с костями и прахом, и кинулся за дверь… к ногам девушки, которая следит за каждым его движением…

Из второго гроба вторую охапку выбросил он на первую груду сокровищ… потом дернул один небольшой ящик, с огромной натугой поднял его на грудь и кинул у самой двери, только поправее, чтобы не стояла помеха на ходу, когда потащит он другие ящики и сундуки…

Но, взявшись за второй сундук, силач понял, что не справится с этим грузом. Тогда, схватив свой ломик, Задор с сокрушающей силой обрушил первый удар на крышку тяжелого сундука, чтобы раскрыть, выбрать содержимое и увезти в мешках, которые тоже не забыл принести с собою.

Второй удар прогрохотал по сундуку… И, словно отзываясь ему, грохнула тяжелая дверь, отпущенная Агашей, захлопнулась, заключив в древней, ограбленной, поруганной могиле живого человека, оскорбителя мертвецов…

Спокойно, словно не слыша криков и стуков там, за толстой, крепкой дверью, куда безнадежно ударял заключенный своим жалким ломиком, Агаша собрала все украшения, лежащие грудой, сложила их в мешок, связала; потом сгребла в одну кучу к дверям толстый слой хвои, который за три года снова набрался здесь, насыпался через широкое отверстие дупла. Затем девушка прошла по узкому ходу и в самое дупло, оттуда еще нагребла и спустила в пещеру побольше хвои, подожгла кучу, которая весело затрещала, зазмеилась огоньками, закурилась густым, черным дымом, и сама быстро скрылась в темном ходу, волоча за собою мешок с драгоценностями.

По веревке с узлами, привязанной снаружи к ветвям Задором, выбралась она из дупла на холм, отвязала веревку, сложила ее в мешок. Еще нагребла несколько охапок хвои, бросила в дупло, наполнив его почти на аршин, затем свечой, которую осторожно несла перед собою, подожгла несколько сухих ветвей, бросила их в дупло, на хвою и скоро увидала, как густой, удушливый черный дым повалил оттуда, изо всех щелей, из-под камней, лежащих на могиле, там, где под плитами скрывался второй ход в подземелье…

Тогда только разжались побледнелые, стиснутые крепко губы девушки.