Элис Хоффман - Практическая магия

• Название: Практическая магия
• Автор: Элис Хоффман
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-98358-172-2

Роман "Практическая магия" сразу стал бестселлером - магические чары этой блистательной прозы ни кого не оставили равнодушными. Роман лег в основу одноименного фильма компании "Warner Bros." с участие таких звезд мирового кино, как Сандра Баллок и Николь Кидман. Житейская история трех поколений семейства Оуэнс по женской линии разворачивается, главным образом, в наши дни. Героини ее владеют от рождения неким мистическим даром, все они в той или иной мере ворожеи, знахарки и вещуньи, потому, отчасти, повседневные обстоятельства их жизни, любовно и "вкусно" выписанные автором, овеяны таинственной романтикой, а будничные подробности наделены магическим смыслом.

---

Раз в неделю звонила Джиллиан, неизменно по вторникам, в десять вечера, — единственное, в чем она за столько лет соблюдала твердый распорядок. Салли, приложив к уху трубку, слушала, но по-прежнему ни­чего не говорила.

— Тебе нельзя раскисать, — внушала ей Джиллиан своим настойчивым, звучным голосом. — Это моя пре­рогатива!

И все же именно Салли отказывалась принять душ, или поесть, или поиграть с ребенком в ладушки. Это она проливала такие реки слез, что не могла иной раз поутру разлепить глаза. Каждый вечер она пыталась отыскать в столовой жука-точильщика, который, как было ей сказано, и накликал столько горя. Найти, конечно же, не нашла и веру в сказанное потеряла. На самом деле такие вещи скрыты от нас — в складках вдовьего черного платья, под белой простыней, где кто-то спит в одиночестве и видит в беспокойном сне все, чему нет возврата. Со временем Салли потеряла способность верить вообще во что бы то ни было, и мир вокруг окрасился в серое. Она перестала различать оранжевый и красный цвета, определенные оттенки зеленого — как у любимого свитера или листьев весен­него нарцисса — пропали напрочь.

— Пробудись! — говорила Джиллиан, звоня ей точно в назначенное время. — Какими словами мне вытрях­нуть тебя из этой спячки?

На самом деле таких слов не существовало, но Сал­ли все-таки продолжала слушать. И задумывалась над советами Джиллиан, потому что с некоторых пор голос сестры был единственным звуком, который ей хоте­лось слышать, — он, как ничто иное, нес с собой утешение, и Салли незаметно приучилась подсаживаться по вторникам к телефону в ожидании звонка от сестры.

— Жизнь предназначена для живых, — говорила ей Джиллиан. — Как ею распорядишься, такой и будет. Давай же! Слушай, что я тебе говорю. Пожалуйста!

Каждый раз, повесив трубку, Салли глубоко и надолго задумывалась. Думала о девушке из магазина аптекарских товаров, о том, что по лестнице бредет к себе Антония — укладываться без материнского поцелуя на сон грядущий. Размышляла о жизни и смерти Майкла, останавливаясь на каждой секунде, проведенной ими вместе. Перебирала в памяти каждую его ласку, каждое обращенное к ней слово. Все по-прежнему оставалось серым — рисунки, которые приносила из школы Антония и подсовывала ей под дверь, бумазейные пижамки, в которых по утрам ходила в холодную погоду Кайли, бархатные шторы, которыми удобно отгораживаться от внешнего мира. Но теперь Салли начала мысленно располагать все в определенном порядке — горе и радость, доллары и центы, плач малышки и выражение ее личика, когда пошлешь ей в ветреный полдень воздушный поцелуй. Возможно, такое чего-то стоило: взгляда мельком — искоса — пристального взгляда...

А когда минул ровно год с того дня, как Майкл шагнул на мостовую с тротуара, Салли впервые заметила за своим окном зелень листвы. То была гибкая плеть, которая росла на этом месте постоянно, карабкаясь вверх по водосточной трубе, но лишь в тот день Салли обратила внимание, до чего нежен, первозданно юн каждый листик, так что и зелень-то отдает желтизной, а желтизна лоснится, точно масло. Салли большую часть времени проводила лежа в постели, и дело было за полдень. Она увидела, как сочится сквозь занавески золотистый свет, распределяясь полосами по стене. Салли вскочила с постели и принялась расчесывать щеткой длинные черные волосы. Надела платье, не надеванное с той весны. Сняла с вешалки у черного хода свое пальто и пошла на улицу.

Снова была весна, и небо — такой синевы, что грудь перехватывало. Синий цвет — она видела его, синий, как его глаза, как жилки у него под кожей; цвет надежды. Цвет рубашек, вывешенных сушиться на веревке. Салли различала почти все краски и оттенки, отсутствовавшие целый год, — кроме, правда, и уже навсегда, оранжевого, слишком похожего на цвет выгоревшего «стоп-сигнала», который проглядела компания подростков в тот день, когда погиб Майкл. Впрочем, особого пристрастия к оранжевому Салли никогда не питала, так что потеря — тем более учитывая все прочие — была невелика.

Она шла дальше, по центру города, в своем старом шерстяном пальто, в черных сапогах. Веял легкий ветерок, но день был теплый, и Салли, одетой не по погоде, стало жарко; она скинула на руку пальто. Солнышко прогревало ее сквозь платье, припекало, пробирало до костей. Салли шла с таким ощущением, что словно бы воскресает из мертвых, и, возвращаясь в мир живых, все в нем воспринимала обостренно: прикосновение ветерка к своей коже, мошкару, что роилась в воздухе, запахи, исходящие от земли и молодой листвы, прелесть зелени и голубизны. В первый раз за кои-то веки ей подумалось, как славно будет вновь заговорить, почитать дочкам сказки перед сном, разучивать с ними стишки, называть им весенние первоцветы: аризему, ландыш, сине-лиловый гиацинт. И еще тот беленький, как бишь его, колокольчик, — тут Салли, сама не зная почему, свернула налево, на улицу Эндикотт, ведущую к парку.

В этом парке был пруд — полновластное владение четы довольно-таки противных лебедей, была детская площадка с качелями и горкой и зеленое поле, на котором ребята постарше проводили серьезные футбольные матчи и баскетбольные игры, которые затягивались дотемна. До Салли доносились голоса играющих детей, и она прибавила шаг. Щеки у нее разрумянились, длинные черные волосы лентой развевались позади, — к собственному изумлению, она вспомнила, что все еще молода. Она собиралась пойти по дорожке, ведущей к пруду, но, увидев впереди чугунную скамью, остановилась. На скамье, следуя ежедневному своему обыкновению, сидели тетушки. Салли в голову не приходило поинтересоваться, чем они занимают детей весь день, когда она сама, не в силах выбраться из-под одеяла, лежит в постели, пока до ее подушки не дотянутся долгие вечерние тени.

На сегодняшнюю прогулку тетушки взяли с собой вязанье. Они вязали из черной тончайшей шерсти покрывало на кроватку Кайли, такое мягонькое, что под ним Кайли непременно будут сниться черные ягнята на лугу. Рядом с тетушками, чинно скрестив ноги, сидела Антония. Кайли посадили на травку, там она и оставалась, не меняя положения. Вся компания была в черных шерстяных пальто, лица у всех в предзакатном освещении имели землистый оттенок. Ярким пятном выделялись на солнце рыжие волосы Антонии, такого насыщенного, необычного цвета, каких, казалось, от природы не бывает. Тетушки не переговаривались друг с другом, девочки явно ни во что не играли. В том, чтобы дать им попрыгать через веревочку или поиграть в мячик, тетушки не видели смысла. Такого рода занятия, считали они, — пустая трата времени. Лучше понаблюдать, что происходит вокруг. Сидеть себе, смотреть на лебедей, на синее небо, на других ребят, что носятся с криками и смехом, играя в кикбол и салочки. Лучше учиться быть тихой, словно мышка. Сосредоточиться, пока не станешь неслышной, как паучок, который пробирается сквозь былинки.

Ватага возбужденных мальчишек с азартом гоняла мяч, и наконец кто-то саданул по нему ногой, не рассчитав своей силы. Мяч взмыл в ясную синеву, упал и покатился по траве мимо цветущей айвы. Антония в эти минуты воображала себя голубой сойкой, что перепархивает с ветки на ветку белой плакучей березы. Она радостно соскочила со скамейки, подобрала мяч и побежала навстречу мальчику, которого за ним послали. Мальчишка был лет десяти, не старше, но при приближении Антонии он переменился в лице и стал как вкопанный. Она протянула ему мяч:

— На, бери.

В эти мгновения все дети в парке притихли, прервав свои игры. Лебеди с шумом расправили прекрасные могучие крылья. Салли поныне снятся эти лебеди, он и она, неусыпно охранявшие пруд, словно пара злобных доберманов. Снится, как сокрушенно поцокали языком тетушки, заранее зная, что сейчас произойдет.

Бедняжка Антония глядела на мальчика, который так и стоял, не трогаясь с места и, кажется, даже не дыша. Она наклонила набок головку, как бы соображая, дурачок он или просто такой невоспитанный.

— Тебе он что, не нужен? — спросила она.

Лебеди плавно поднялись в воздух; мальчишка подбежал к Антонии, выхватил мяч и толкнул девочку наземь. Черное пальтишко вздулось на лету пузырем, черные туфельки соскочили с ног.

— Не смей! — крикнула Салли.

То было первое слово, произнесенное ею за год. Его услышали все дети на площадке и дружно припустились бежать как можно дальше от Антонии Оуэнс, которая в отместку за обиду может тебя сглазить, от ее теток, с которых станется подложить тебе в кастрюльку с тушеным мясом жабу, от ее матери, способной за свою дочечку заморозить тебя со злости во времени, замуровать на веки вечные в десятилетнем возрасте прямо на зеленом футбольном поле.

В тот же вечер Салли сложила вещи. Она любила тетушек и знала, что они хотят как лучше, но ей было нужно для девочек такое, чего тетушки обеспечить не могли. Нужен был город, где на ее дочерей не показывали бы пальцем на улице. Свой дом, с гостиной, в которой можно справлять дни рождения — с бумажными гирляндами и клоуном, нанятым по такому случаю, и именинным тортом, — в квартале, где все дома похожи друг на друга и нет ни одного с шиферной крышей, под которой гнездятся белки, с летучими мышами в саду и деревянными панелями, на которые не садится пыль.