Александр Хургин - Страна Австралия (сборник)

• Название: Страна Австралия (сборник)
• Автор: Александр Хургин
• Жанр: Русская классическая проза

---

Затем машина чуть приподняла задние колеса и вся чуть приподнялась, тут же еле заметно клюнув носом и начав опускать капот и весь передок. А колеса стали медленно отвисать от ее живота на амортизаторах и, отвиснув, обнажили наросты снега и льда под крыльями, дошли до крайней нижней точки, и показалось, что машина выпустила шасси и пошла на посадку. Хотя у самолета колеса в воздухе не вращаются, а если и вращаются, то с земли их вращения не видно. У "Жигулей", пролетевших мимо Калиночки в десяти сантиметрах, колеса вращались бешено. Если, конечно, ощущение бешеного вращения не было ложным все из-за того же близкого расстояния. На расстоянии - имеется в виду на большом расстоянии - видится не только большое, как утверждал русский поэт Сергей Александрович Есенин. На расстоянии видится много чего. Главное правильно расстояние, с которого смотришь, подобрать, а это удается не всегда и не всем. И часто бывает, что смотришь то, что тебе показывают и с того места, на котором стоял. Смотришь, а видишь не много или вообще ничего не видишь или видишь, но не совсем то, что происходит на самом деле. И видят люди "не совсем то" на каждом шагу. И разные люди видят одно и то же по-разному. Иногда - с точностью до наоборот. Почему так бывает - никто, собственно, не интересовался и с научной точки зрения проблему не изучал. Возможно, секрет кроется именно в строении человеческого глаза или других органов зрения и восприятия. Ведь если задуматься, то никто не может утверждать, что, скажем, цвета все воспринимают одинаково. И показала мама ребенку светофор, научила, что верхний фонарь красного цвета, ребенок запомнил и всю жизнь будет считать этот цвет красным. А таким ли он виделся его маме, каким видится ему - определить невозможно. Хотя при помощи всяких сложных тестов и не менее сложных машин определяют параметры и нюансы человеческих органов чувств, но машина - это машина, и особой веры ей, по крайней мере, у Калиночки не возникало. Он с некоторых пор не верил даже общепринятым аппаратам, исследующим человеческий организм. Рентгеновскому, скажем, или томографу, или тому же японскому гастроскопу. Матери его, когда она стала чувствовать себя неважно, каких только исследований не делали! И все они ничего опасного не обнаружили в ее внутренних органах, никаких болезней. Врачи говорили ему, что у нее здоровье находится в пределах возрастных норм и соответствует ее общему состоянию и степени износа всего организма. Ну и чем это соответствие кончилось? Калиночка, когда болезнь в конце концов обнаружилась и дала себя знать, и помочь матери уже ничем стало нельзя, спрашивал у врачей - мол, как же так, вы же говорили, что у нее все в пределах? А врачи ему отвечали - что ж делать, если все буквально исследования давали положительные результаты до тех пор, пока тайное не стало явным. Мы тут ни при чем. Если томограф, гастроскоп и рентген ничего не нашли, что же мы можем сделать? У нас, говорили, те же самые два глаза, что и у вас, и они сквозь кожный покров, жировую прослойку и мышечный внешний слой видеть не приспособлены, а если бы могли видеть, то, конечно, мы бы болезнь распознали и рассекретили вовремя и тогда, может быть, нам бы и удалось предотвратить неизбежный летальный исход. Если бы да кабы, сказал врачам на это Калиночка и ушел, не став с ними ругаться и добиваться правды. Он же понимал, что это бесполезно и смысла не имеет, что матери ничем не поможешь, а все другое ему нужно не было. И никому не было. И не идти же жаловаться на несовершенную технику и на плохих врачей. Тем более что жаловаться в те времена он мог лишь начальству врачей, которое, разумеется, в обиду бы своих подчиненных не дало. Так что искать на них управу и бороться за торжество справедливости было себе дороже. Кроме нервотрепки и истраченного впустую времени, это занятие ничего бы не принесло. О чем Калиночка прекрасно знал и ни с кем воевать тогда не стал, хотя мать должна была благодаря этим врачам умереть и через какое-то, отпущенное ей время, умерла. Но все равно Юрий Петрович считал, что поступил правильно. Он еще до этого случая установил, что никакой справедливости нет и быть не должно по причине изначально несправедливого мироустройства, поэтому как только где-нибудь заходила о ней речь, уходил, самоустранялся и участия не только в борьбе, но и в разговорах о борьбе за справедливость не принимал категорически. За последние годы, пожалуй, исключение из своего этого правила сделал Калиночка один только единственный раз, совсем недавно. И то, сказать, что он принимал участие в разговоре, нельзя. Но он не ушел, а сидел целый час, если не больше, и слушал. Случайно попал на разговор и не ушел. Может быть, почувствовал, что уйти неудобно, а может быть, просто из интереса. Скорее всего - из интереса.

Он себе куртку купил на улице для весенне-осеннего времени. Шел мимо универмага, смотрит, куртки продают прямо посреди тротуара. А он в тот день зарплату получил за два месяца - декабрь прошлого года и январь текущего и, значит, деньги ему оттягивали карман. А ни куртки, ни плаща какого-нибудь у него не было. Даже старых. Он уже две зимы надевал при похолодании на пиджак свою так называемую теплую куртку и ходил в ней до радикального, так сказать, потепления. И это, естественно, не было удобно. Потому что, если зимой, в холода и морозы, мог Юрий Петрович надеть под куртку что-нибудь для утепления - свитер или душегрейку на тонком бараньем меху, хоть и старинную, но все равно теплую, - то осенью, когда зимние холода еще не наступили, а летнее тепло уже ушло, или весной - когда все наоборот: ушли зимние холода, а настоящее, весеннее тепло задерживается, ходить в зимней (или пусть будет в "так называемой зимней") куртке - удовольствие ниже среднего. Потому что жарко в ней в эти переходные времена года и неудобно, и в зимней одежде начинаешь вдруг чувствовать себя неловко и неуклюже до крайности, хоть и отходил, из этой одежды не вылезая, три месяца кряду. И, увидев продающиеся на его пути легкие демисезонные куртки, Калиночка, почувствовал желание одну из них приобрести за наличный расчет. А так как подобные желания посещали его крайне редко, то он тут же куртку купил, чтобы желание свое немедленно и не сходя с места удовлетворить. Но как у всех курток, пальто, плащей, пиджаков, рубах и прочей одежды, у этой куртки были длинноваты рукава. То есть, конечно, это не рукава были длинноваты, это руки у Юрия Петровича были коротковаты по сравнению со стандартными среднестатистическими руками, характерными для мужчин его размера и роста. Но в данном случае все решалось просто и даже коротить рукава не было необходимости, так как на манжетах они имели кнопки, и если эти кнопки переставить, чтобы манжеты охватывали кисти рук потуже, все становилось нормально. Рукав по всей длине приспускался, наезжал на манжет, плотно охватывающий кисть и от этого не выглядел длинным, а выглядел свободным. Вообще-то Юрий Петрович вполне мог рукав и закатать, но уж больно ядовитого цвета была у куртки подкладка. Настолько ядовитого, что даже невнимательный и нетребовательный к своему внешнему виду Калиночка понял: так ходить по городу неприлично. Но никаких сложностей с перестановкой кнопок на рукавах теперь, к счастью, не существовало - это в старые добрые советские времена, чтобы установить кнопки, приходилось стоять в очереди, ждать, пока кнопки появятся в доме быта, а когда они появятся и появятся ли когда-нибудь, никто ответить не мог. Сейчас все это кануло, сейчас с этим свободно - иди, устанавливай. Тебе еще спасибо скажут, что пришел. А тут один из соседей Юрия Петровича - Миша Абрамкин - открыл свою частную мастерскую по установке этих самых кнопок, а также по оказанию других добрых услуг населению. Таких как заточка ножей, ножниц, маникюрных щипчиков, замена замков всех конструкций и конфигураций на сумках, кейсах, тех же самых куртках и на всем прочем. И этот Миша любил поговорить вообще и с Юрием Петровичем Калиночкой в частности, и всегда, когда встречал его, говорил "что это ты ко мне не заходишь? Заходи, если что надо заточить или замок где-нибудь заменить на аналогичный, но новый, и вообще, - говорил, заходи. Ты ж знаешь, у меня в мастерской хорошо. Кофе есть, чай, можно и чего покрепче взять в киоске. Заходи по дороге - посидим, пообщаемся на разные обоюдоинтересные темы". Миша, он был необычный тип, и Калиночка довольно часто не без интереса с ним разговаривал, хотя разобраться в нем и его понять Юрий Петрович не пытался, поскольку знал, что один человек понять другого человека не способен в силу своего строения. Ну да об этом знании Юрия Петровича говорилось уже более чем достаточно.

Необычность упомянутого Миши Абрамкина заключалась в следующем. Во-первых, он, будучи Абрамкиным Михаилом Рафаиловичем, состоял в областной организации "Руха" и не просто состоял, но активно там работал, отвечая за национальную политику и вопросы национальных меньшинств. Этими же вопросами Миша занимался в комиссии областного совета народных депутатов предыдущего созыва, ими же обязан был заниматься после прихода "Руха" к власти, но уже в масштабах страны. Кстати сказать, с Инной Калиночку познакомил именно Миша. Она, когда у всех начало бурно возрождаться национальное самосознание и национальная гордость расцвела буйным цветом, тоже почувствовала, что в ней и то, и другое есть - и пошла в "Рух", сказав, что целиком и полностью стоит на их стороне и их заранее подготовленных позициях, хотя кое с чем и не может согласиться. И в "Рухе" приняли ее с распростертыми объятиями и предложили ответственную работу в секретариате. И какое-то время она была, как говорится, визитной карточкой областной организации "Руха", и не один мужчина вступил туда, благодаря ей. Потому что мало кто из действующих, так сказать, представителей мужского пола мог устоять, увидев Инну и особенно ее ноги. Калиночка, к примеру, считал, что ноги такой длины - "це вже, як кажуть на Вкра?нi, занадто" и смахивает на ошибку природы, хотя, конечно, и очень соблазнительную ошибку и с эстетической точки зрения абсолютно безупречную. Но играть в национально-патриотические игры Инне очень скоро надоело и наскучило. Не задевали ее за душу межнациональные отношения, ее отношения полов больше задевали. А к каким национальностям принадлежали полы, Инну не заботило. Зато заботило, что труд в "Рухе" оплачивался символически и нерегулярно. А она в то время осталась одна с малолетним сыном и его надо было чем-нибудь кормить. Короче говоря, Миша знал Инну по совместной работе на патриотической ниве, и она как-то зашла к нему в мастерскую заточить маникюрные щипчики и ножницы, которые Миша затачивал лучше всех. Их и вообще умели затачивать два специалиста на город, если по большому счету считать. И к ним парикмахеры и маникюрши в очередь записывались. Ну а Инна по старой памяти и дружбе к Мише заходила, и заодно он точил ей все, что нужно было точить. Вот у Миши в мастерской Инна и встретилась с Калиночкой, и познакомилась с ним, и он ей пришелся по вкусу и по душе и, можно сказать, понравился. Так же, к слову, как и ее бывший муж-нейрохирург. С нейрохирургом ее тоже Миша познакомил. Он какой-то особо тонкий и точный нейрохирургический инструмент взялся изготовить. Тогда впервые в жизни. Этот нейрохирург стригся у своего постоянного парикмахера в салоне "Маленький Париж" и в разговоре коснулся неразрешимой проблемы с некоторыми видами инструментов для операций на сосудах головного мозга, и парикмахер посоветовал ему обратиться к Мише. Нейрохирург обратился и обзавелся не только нужным инструментом, но и женой. Инна как раз приехала к Мише в мастерскую, чтобы он важную руховскую бумагу подписал, касающуюся межнациональных отношений и отношения "Руха" к этим отношениям. Так что везло ей на судьбоносные встречи и знакомства у Миши в мастерской.