Энцо Руссо - Мафия изнутри. Исповедь мафиозо

• Название: Мафия изнутри. Исповедь мафиозо
• Автор: Энцо Руссо
• Жанр: Детектив
• Год: 1991
• ISBN: 5-250-01446-1

В середине 1988 года в Италии вышла книга, наделавшая много шума: анонимный автор предложил читателям выполненную им литературную запись воспоминаний неизвестного мафиозо по имени Джованни. Поисками автора книги и ее героя занялась полиция. Эффект был неожиданным: автором оказался известный писатель, мастер детективного жанра Энцо Руссо, герой книги — вымышленным персонажем, плодом писательской фантазии. Перед нами детективный роман, но вместе с тем и плод тщательного многолетнего изучения писателем документов о мафии. Это подлинно художественное произведение, биографический роман, в котором раскрывается личность, характер мафиозо Джованни, его психология.

---

— Браво, Джованнино, браво. А как чувствует себя твой отец?

— Все болеет. Не работает, денег в доме нет.

— Вот поэтому-то я и подумал о тебе. Потому что ты парень что надо и действительно нуждаешься в помощи. Иди и ни о чем не беспокойся.

Я поцеловал ему руку, и сердце у меня перестало колотиться как бешеное. Да какое там сердце, какое волнение: это был мой шанс, и я во что бы то ни стало должен был его не упустить. Пусть со мной делают что хотят, — я должен был помочь матери, этой несчастной мученице. А кроме того, ведь я хотел чего-то достичь в жизни, ну хоть еще разок увидеть море. И на сей раз обязательно выкупаться.

Рыжеусый велел мне явиться в Рьези в субботу утром, на площадь. Больше он ничего не сказал, но я уже твердо усвоил правило не задавать вопросов. Дзу Вартулу говорил, что если один человек задает вопросы другому, то он хочет узнать о том, о чем другой не сказал. «Но если тот не сказал, значит, он не хотел этого говорить, а в таком случае какой смысл его расспрашивать?»

Однако следует уточнить, что отношение ко мне на усадьбе постепенно изменилось. Старшие по возрасту уже не обращались со мной, как с мальчишкой, а те, что младше меня, уважали. В полдень или вечером, за трапезой, если на столе не оказывалось воды или соли, Старший уже никогда не беспокоил меня и посылал кого-нибудь другого.

Даже сам дон Пеппе на глазах у всех иногда беседовал со мной, и видно было, что относится он ко мне по-особому. А я, со своей стороны, старался оправдать такое отношение, даже в мелочах, стремясь показать, что мужчина: ходил степенной походкой, никогда не суетился, не бегал, не кричал, не хохотал во все горло.

Когда же доходило до дела, я старался исполнить все как следует, не заслужить замечания или упрека, не только выполнить порученное, но если возможно, то и перевыполнить. И всегда стремился поменьше трепать языком: если надо было сказать одно слово, я говорил половину, а если два, то одно. Всякий, посмотрев на меня, должен был понять, что я человек серьезный и на меня можно положиться.

В то субботнее утро в Рьези было холодно, но небо чистое, без единого облачка.

Городка я почти не знал. Еще мой покойный дядюшка говорил, что люди здесь живут опасные — надо быть осторожным, думать не только о том, что им говоришь, но и то, как на них смотришь. Поэтому когда мы, молодежь, получали разрешение и в кармане у нас имелось несколько бумажек по полсотне, то мы спешили сесть в автобус, шедший в Кальтаниссетту, которая казалась нам большим городом. Сперва мы гуляли по проспекту Витторио Эмануэле и глазели на женщин — пялить на них глаза там не возбранялось — и на витрины магазинов, где были выставлены такие вещи, что я часто даже не знал, для чего они. Потом мы подкреплялись хлебом и гороховыми котлетами с пылу с жару и закатывались в кино. Всегда в «Диану», где давали по два фильма.

Это случалось не так часто, и притом всегда зимой, потому что летом было выше головы работы, но это была прекрасная жизнь. И если после кино у нас не хватало денег на публичный дом, то на улице Фиренце жила одна еще не слишком старая женщина без двух передних зубов. Это не была настоящая «профессионалка». Она была поденщицей, но к нам относилась с симпатией, никогда не отказывала, и, даже если мы являлись вдвоем-втроем, она брала, как с одного, так, как ныне делают в супермаркетах…

Рыжеусый подошел ко мне, не поздоровавшись, и сказал, чтобы я шел за ним, будто его не знаю. На какой-то улице неподалеку от площади он посадил меня в серый «тополино»[17]. Мы поехали по шоссе, ведущему к рудникам, потом, когда дорога пошла под гору, свернули налево. Местность была унылая, каменистая, только изредка попадались миндальные деревья. Мы подъехали к маленькому домику с одной дверью и крошечным окошечком. Сразу было видно, что домик заброшен и сюда давно никто не приходит.

— Сегодня ты переночуешь здесь. А завтра рано утром я за тобой приеду: ты должен быть уже готов.

— Хорошо, — ответил я. Он бросил на меня злобный взгляд, потому что, наверно, ждал, что я добавлю «ваша милость». Но я уже это обдумал заранее: наверно, он был «Старшим», но, однако, не моим.

Из машины он вынул сумку с едой и бутылкой вина. Потом извлек из кармана бумажный пакет. В нем был пистолет.

— Умеешь пользоваться этой штукой?

Он мне не объяснил ни как он устроен, ни как заряжается, а только показал, как стрелять. Увидев, что рука у меня твердая и я сохраняю спокойствие, он немного смягчился и начал шутить, рассказывая мне разные смешные случаи, которые приключались даже с людьми, хорошо умевшими обращаться с оружием.

Расстреляв вторую обойму, мы уселись на широкий плоский камень за домом и он сказал мне одну вещь, которую я навсегда запомнил.

— Целиться из пистолета ни к чему, если есть возможность выстрелить в упор. Запомни вот что: когда кто-то говорит, что с двадцати шагов попадает в воробья, возможно, он и не врет, но все же он всегда может промазать. С расстояния же одного шага не промахнется даже слепой: одной рукой он до тебя дотронется, чтобы узнать, где у тебя сердце или голова, а другой спустит курок. Конечно, обрез надежнее и достает издалека, но это оружие для открытого поля, с ним не походишь среди людей. А такой маленький пистолетик, как этот, ты спокойно можешь засунуть в трусы, и кто тебя увидит, подумает, что у тебя стоит…

После полудня он уехал, захватив с собой пустую сумку и пистолет. Солнце начало приятно припекать, но оставаться снаружи было нельзя — меня мог кто-нибудь увидеть. Поэтому я зашел в дом, оставив открытой дверь. Я не знал, что меня ждет завтра, но это меня не волновало. Я знавал людей, которые никак не могли заставить себя отогнать какую-то неотступно мучившую их мысль. Для меня же это было самое простое дело.

Может, я унаследовал это качество от отца, которого всегда заботили только самые неотложные дела. Как-то вечером я слышал, как он говорил с матерью о долге, который не мог вернуть, — урожай слишком скуден, а одолжить не у кого. Так как срок уплаты истекал уже через месяц, мать была в отчаянии: сложив руки, шепотом, чтобы не услышали соседи, она взывала к господу, вопрошая, что же нам делать, когда настанет срок возвратить эти деньги. А отец: «Сперва еще надо дожить до того времени».

Я поужинал чем бог послал и, едва стемнело, улегся спать. Солома была свежая и ароматная. От холода и сырости нет ничего лучше соломы. А главное — мне оставили прекрасное солдатское одеяло, благодаря одеялу, соломе и вину я спал в тепле, как граф, до самого утра.

В воскресенье утром на площадях всех селений Сицилии, неторопливо беседуя друг с другом, взад-вперед прогуливаются мужчины. Они заходят к парикмахеру еще разок провести бритвой по и без того гладко выбритым щекам и подбородкам, пропустить рюмочку в бар — все эти мелкие дела помогают скоротать время до обеда.

Рыжеусый высадил меня из «тополино» в безлюдном месте у въезда в селение. Потом, проехав немного вперед, остановился и вышел сам, и я пошел следом за ним к площади.

Так как погода вновь разгулялась, там было много народа, и я, чтоб не потерять его из вида, держался от него совсем близко.

Вдруг он остановился. Четверо стоявших кружком и разговаривавших между собой мужчин враз все обернулись, чтобы с ним поздороваться. Они перекинулись парой слов, потом Рыжеусый одного из них — высокого, худого, который носил траур, взял под руку. Это был условный знак, о котором мы договорились в машине. Я хорошенько всмотрелся в него, но так, чтобы тот не заметил. Рожа у него была бандитская, а глаза узкие, как щелки, их почти не было видно. Он дважды утвердительно кивнул, попрощался и вернулся к трем остальным.

Я минутку обождал, чтобы посмотреть, что они будут делать дальше. Гулять они, видно, не собирались, и, так как продолжали стоять на месте, я подошел к ним, сжимая пистолет в кармане пальто. В этот момент он вдруг повернулся ко мне спиной и я подумал, что меня заметил кто-то из его приятелей и предупредил об опасности. Однако все четверо продолжали как ни в чем не бывало болтать и смеяться. В метре от него я остановился и окликнул:

— Ваша милость!

Едва он повернулся в мою сторону, я выбросил вперед руку, так что ствол пистолета уперся ему в грудь. Я выстрелил всего один раз, желая сберечь патроны, чтобы защититься от его друзей и всех, кто может вмешаться.

Но я еще не знал, как бывает в таких случаях. Кто бросился на землю, кто пустился наутек, кто попытался спрятаться: обо мне они думали меньше всего. Те же, что находились вдалеке, не понимали, что происходит, — сначала они пытались подойти поближе, потом, увидев бегущих, тоже бросились удирать. Воспользовавшись таким замешательством, я свернул в полную прохожих улочку. Какой-то парень остановил меня, схватив за плечо.

— Что там случилось?

— Кого-то убили, — ответил я.