Ступников Юрьевич - Всё к лучшему

• Название: Всё к лучшему
• Автор: Ступников Юрьевич
• Жанр: Историческая проза

Александр Ступников закончил факультет журналистики Белорусского университета, армейскую службу проходил в Монголии. Работал в молодежных редакциях телевидения в Заполярье (Воркута) и на Украине (Донецк). Выехал из СССР в 1985 году. Редактировал в США журнал "Новый американец», главный редактор первой в Нью-Йорке ежедневной русской радиостанции "WMNB". Почти четыре года работал в штате Русской службы "Би-Би-Си" в Лондоне Эмигрировал в Израиль из Англии. В "первой команде" телеканала НТВ (Россия) был шеф-бюро в Беларуси и Польше, затем – на Ближнем Востоке. Лауреат премии ПЭН-клубов Швеции, России и Беларуси в номинации "за гражданское мужество и профессионализм". На зарубежном вещании НТВ с начала века вел популярные авторские программы "Сегодня в Израиле", "Сегодня и сейчас". Автор документально-публицистических фильмов из Японии, Швеции, Израиля, Латвии, Литвы, Чехии, Молдовы, Германии, Греции, Китая, Камбоджи, Вьетнама, Лаоса, Азербайджана, Албании, Косово, Болгарии. Автор первого после Второй мировой войны документального фильма о еврейских партизанских отрядах Европы (2008) и Беларуси (2009). Специальный приз международного кинофестиваля в Варшаве (2010). Сборники стихов "Пятый угол" (1986) и "Комплекс полноценности" (1999). Единожды женат. Пятеро детей.

---

«Ну и фантаст», – только и подумал я тогда, прагматичный.

Один человек летом 1988 года мне сказал, что Советский Союз развалится через несколько лет.

Ленин умер.

Сталин умер.

Что-то и я себя плохо чувствую…

ЗАБАСТОВКА

(АНГЛИЯ, 1989)

Мы выходили и входили в здание через единственный вход, скользя, глядя под ноги и не оглядываясь. Быстро-быстро…

Узкую дорожку от двери с массивной надписью «Би-Би-Си» на позолоченной доске оставляли нам кричащие коллеги с плакатами, самым мягкими из которых были «позор» и «крыса». Они бастовали, требовали прекращения увольнений и привязки зарплаты к повышению цен. Для всех. А мы думали только о себе, нас эти сокращения не касались. И зачем злить начальство, пока оно тебя не трогает и занято, по счастью, другими?

Но нас называли штрейкбрехерами. Тогда это считалось нехорошим, постыдным словом.

Подчиненные, при этом, смотрели на руководителей без ненависти и не снизу вверх, а как на других работающих, которые тоже выполняют свое дело в соответствии с их профилем, опытом и профессией.

Все понимали, что те, кто проводил сокращения или платил меньше положенного, сидят не рядом, в кабинетах, а где-то в других местах. И под охраной. Как высокооплачиваемые зэки.

Власть – это, прежде всего, страх. И им, наверное, было кого бояться и что терять.

А работающие, в свою очередь, тоже боялись, но только увольнений, и знали, что их задача – не дать тем, кто сверху, окончательно сесть себе на голову.

Но это можно сделать только сообща. Так их научила русская революция, как я не раз слышал, и к ней англичане относились уважительно. И к русским тоже – хотя бы поэтому.

В те времена забастовщики из профсоюза нередко проводили акции под названием «дикая кошка». Это когда все выходят на работу, что-то делают, но в определенное время, по звонку организаторов, оставляют свои места и уходят. Забастовка могла длиться пару часов, смену или несколько суток. Получался резкий и неожиданный удар, как у дикой кошки. Штрейкбрехеров просто не успевали набрать или запустить на работу.

Начальство заранее проходило по кабинетам и вежливо спрашивало, кто из нас, если начнется, будет бастовать. Ничего личного. Оно просто хотело знать, какие дыры в рабочем процессе могут возникнуть, и не более. Никакими последствиями это не грозило.

Но все понимали, что контрактникам могут в один день просто не продлить договор. И со временем, уже потом, набирая новых сотрудников, начальники почти всех работников сделали контрактниками.

Зато имеющие «постоянство» и состоящие в профсоюзе увольнений особо не боялись. Те, кто работал до нас, уже добились, тоже не сразу, но вместе, что даже при сокращении предполагалась приличная денежная компенсация, и на нее можно было жить долго, не нервничая о скорейшем трудоустройстве.

Я еще был контрактник и потому забастовку игнорировал. Нахлебавшись мутной воды первых лет эмиграции, я держался за место всеми уцелевшими зубами. Как и большинство работающих рядом – в национальных службах разных стран и языков.

Но, пройдя через строй с плакатами в солидное здание Буш-хауса «Би-Би-Си», я так и не смог тогда заставить себя после смены снова выйти на улицу. И на сутки остался в офисе, переночевав на стуле у компьютера.

Мне было стыдно пройти тот десяток метров к тротуару среди незнакомых кричащих коллег с плакатами, самыми мягкими из которых были «позор» и «крыса». Ладно, там кто-то из отсталой труднопроизносимой и продажной страны.

«Русский» и «штрейкбрехер» казалось постыдным вдвойне. Но это было давно – во времена, когда крысы считались маргиналами, еще не расплодились и их было относительно мало.

ГЛОТОК ШАМПАНСКОГО

(АНГЛИЯ, 1989)

Для меня было большим сюрпризом, что на Западе много лет спустя после войны существовали реальные посольства республик стран Балтии. Нет, не советской Литвы, Эстонии или Латвии. А тех, что были до 1940 года.

То есть уже полвека как эти страны были стерты с карты мира, а в столице Англии, занимая приличный старинный особняк, работало посольство независимой и давно несуществующей той же Латвии.

Впервые я приехал туда, чтобы взять интервью для программы актуальных новостей с двумя лидерами от едва народившегося Народного Фронта, которые в этом доме, в посольстве, нашли кров на время своей поездки в Европу. Комнаты для гостей там не было, и мужчины спали в походных условиях, на раскладушках, а днем, приодевшись, встречались с земляками-эмигрантами и английскими политиками.

Главное, что я вынес из разговора, так это ощущение, что Советскому Союзу все-таки придется отцепить вагоны с его Прибалтикой.

Вообще, тогда, в конце восьмидесятых годов уже прошлого века, мне казалось, что советская держава, в конце концов, трансформируется в то, что представляет сегодня Европейский Союз. Территориально, экономически, политически. С единым координирующим, но не диктующим центром в Москве. И сделает подобное первой в мире.

Тем более, что в Европе о каком-либо объединении в то время всерьез и не говорили.

Вскоре меня пригласили в это виртуальное, но существующее посольство на прием в честь Дня независимости Латвии. 1918 года. В основном там были эмигранты послевоенной волны.

– Я боролся за свою страну до сорок восьмого, – объяснил один дедушка на почти родном английском, подхватив для нас два бокала шампанского.

– Партизанили в «лесных братьях»?

– В Латышском легионе. Мы воевали против Красной Армии и стояли насмерть под Псковом. Надеюсь, что скоро сможем вернуться на уже независимую Родину.

– В независимую – возможно. Но не думаю, извините, что легионеров Ваффен СС там примут с радостью. Есть ошибки, которые не прощают ни история, ни люди.

– Разве вы не из русского Народного Трудового Союза? – ощетинился дедушка, показав на знакомого мне представителя этой организации со значком бело-сине-красного российского триколора на лацкане. – Цели и враги у нас одни и те же.

– Я из русской службы «Би-Би-Си»…

– А… – Облегченно протянул он. – Тогда понятно. Либералы. Вас в Англии много. – И добавил, пригубив шампанское: – Слишком много…

«ПЕШМАРГА» – «ИДУЩИЕ НА СМЕРТЬ» (АНГЛИЯ, 1989)

Выходил я на него непросто и конспиративно. Время было такое. Для него и для его людей. Их душили газом, расстреливали, пытали в Ираке. Даже их язык, принадлежащий к индоевропейской группе языков, запрещали в Турции, наказывая от штрафов до тюремного заключения. Разгромленные когда-то, они затихли в Иране. Хотя Тегеран поддерживал их борьбу, давая оружие и возможность для тайных баз. Просто курды десятилетиями оттягивали на себя значительные силы иракской армии.

И все новые и новые волны молодежи шли в их боевые отряды. Их называли «пешмарга». Что значит «идущие на смерть».

Джалал Талабани, ныне президент Ирака, тогда даже и не помышлял о подобном повороте своей судьбы. Ему было трудно и вести, как сегодня бы сказали, сепаратистскую борьбу, и искать поддержку Запада. Ни поздний Советский Союз, ни потом Россия на курдов не ставили. Предпочитали тех, кто у власти.

Плевать, что кто-то диктатор. Зато при нефти и щедрых госзаказах под «откаты». Деньги для чиновников не пахнут. Ничем. Кроме крови. Но она для них пахнет иначе, чем для подданных.

Мне никто не давал редакционного задания на «Би-Би-Си» работать с курдами. В то время почти все темы и возможные интервью мы предлагали сами. Только те, у кого не было своих идей, получали задание. Или когда не было, что предложить.

Я сам сходил в арабскую редакцию и спросил, кто ведет дела курдов. Мне хотелось рассказать русским об этом народе и его борьбе. Там ничего об этом не знают.

Худощавый и эмоциональный Саид, специалист по Ираку, сам курд, пригласил сначала посидеть в баре и в конце знакомства предложил для интервью Джалала Талабани. Он руководил народно-патриотическим фронтом иракского Курдистана и объединял левые и центристские партии. Но, самое главное, именно Талабани тогда смог заставить Саддама Хуссейна пойти на переговоры по установлению автономии для своего народа и прекращению карательных операций против мирного населения курдского региона.

Он как раз тайно приехал в Лондон на переговоры с британским правительством о поддержке их борьбы в Ираке и Турции. После газовой атаки карателей Хуссейна на курдский город Халаджа, где погибли от пяти до восьми тысяч жителей, мир снова на время обратил на них внимание. Талабани, как оказалось, был прав, полагая, что военная конфронтация Запада с режимом Хуссейна может привести к решению курдской проблемы. Хотя бы в Ираке.

После первого моего контакта сначала была череда нескольких «третьих» телефонов. Наконец мне позвонили и сказали, что через несколько часов Талабани сам приедет на встречу. Иначе и быть не могло. Накануне в Вене, в гостинице, был убит один из лидеров иранских курдов, и обычная схема договоренностей об интервью здесь не работала. Только спонтанно, неожиданно, быстро и с инициативой их стороны.