Ступников Юрьевич - Всё к лучшему

• Название: Всё к лучшему
• Автор: Ступников Юрьевич
• Жанр: Историческая проза

Александр Ступников закончил факультет журналистики Белорусского университета, армейскую службу проходил в Монголии. Работал в молодежных редакциях телевидения в Заполярье (Воркута) и на Украине (Донецк). Выехал из СССР в 1985 году. Редактировал в США журнал "Новый американец», главный редактор первой в Нью-Йорке ежедневной русской радиостанции "WMNB". Почти четыре года работал в штате Русской службы "Би-Би-Си" в Лондоне Эмигрировал в Израиль из Англии. В "первой команде" телеканала НТВ (Россия) был шеф-бюро в Беларуси и Польше, затем – на Ближнем Востоке. Лауреат премии ПЭН-клубов Швеции, России и Беларуси в номинации "за гражданское мужество и профессионализм". На зарубежном вещании НТВ с начала века вел популярные авторские программы "Сегодня в Израиле", "Сегодня и сейчас". Автор документально-публицистических фильмов из Японии, Швеции, Израиля, Латвии, Литвы, Чехии, Молдовы, Германии, Греции, Китая, Камбоджи, Вьетнама, Лаоса, Азербайджана, Албании, Косово, Болгарии. Автор первого после Второй мировой войны документального фильма о еврейских партизанских отрядах Европы (2008) и Беларуси (2009). Специальный приз международного кинофестиваля в Варшаве (2010). Сборники стихов "Пятый угол" (1986) и "Комплекс полноценности" (1999). Единожды женат. Пятеро детей.

---

– Сталинка, – уважительно подумал я, – оглядывая высокие потолки и солидную казенную мебель. – Вот и посмотрел Хорватию. Нет, чтобы пробежаться по кафешкам и по блядям, как все приличные люди отмечаются. Был, мол, видел. Жизни захотелось…

– Может, посидим где-нибудь, кофе выпьем? У нас хороший кофе, – сказал следователь, записав на магнитофон, для отчета, всю мою биографию.

Его явно отпустило.

А уж меня как…

– Да нет, спасибо, в другой раз, при случае. Можно от вас заказать такси до вокзала?

Только под вечер, выйдя, наконец, на улицу и вздохнув, я позвонил Жарко, чтобы, прихватив вещи, оборваться на ближайший поезд – как можно скорее и подальше.

В тот же Белград. Где другие оторвы из организации «Белый орел» уже собирали добровольцев в сербскую Краину хорватского округа Книн на отчаянное и бессмысленное противостояние, преданные всеми и повсюду. И раздавленные потом, через четыре года, двухсоттысячной хорватской армией. Наверное, тоже имени освобождения.

И полмиллиона тамошних сербов, потеряв более тридцати тысяч человек в боях и без вести, станут беженцами, которых не покажут по всем телеканалам мира.

У этого мира другие каналы войны.

– Ты знаешь, Жарко, – сказал я, уже стоя на подножке белградского поезда. – Не закончишь ты здесь институт, не успеешь. Уезжай и как можно скорее. Может, в провинции потише, и соседи не тронут, но уезжай. Даже если некуда.

Что бы ни говорили, но выигрывают только живые…

– Ладно, – он пытался улыбнуться и в который уж раз протягивал руку. Словно не хотел прощаться.

Так я его и запомнил – с этой неестественной маской «улыбайтесь». Точь-в-точь, как у меня, еще утром, в лесочке.

Того же дня и все той же, но уже прошлой, жизни.

Поезд дернулся, как прикорнувший провинциал на скамейке лепного загребского вокзала. И перрон, и Жарко поплыли. И цыганка с сиськами наружу, отдаляясь, уже хватала его, стоящего, сзади за пиджак.

И неопрятного вида заросший проводник с густой перхотью на черной куртке налил мне в пластиковый стакан дерьмовый разбавленный кофе из горлышка большого, серого и жирного чайника, словно украденного во времени и пространстве из солдатской столовой моей юности.

– Длинный день, – вяло подумал я и вдруг испугался, увидев бегущую по траве тень вагона. – И хорошо, что длинный…

Один человек мне сказал, что курить вредно.

– Жить тоже, – ответил я и подумал: «И умереть несложно».

Надо только, как и все остальное, это пережить.

СОБАКИ

(БЕЛАРУСЬ, 1970)

Она всегда боялась собак и переходила на другую сторону улицы, если впереди появлялась даже зачуханная дворняга. Для нее не имело значения, большое это животное, бойцовское или маленькая болонка. Даже щенок.

Само понятие «собака» было чем-то враждебным и опасным. И ничего хорошего она от них не ожидала. Как, впрочем, и от людей.

Но людей еще можно было предсказать и обезопасить себя. А с собакой она чувствовала беззащитность, как ребенок перед неуправляемым животным, у которого черт его знает что варится в голове. Но уж точно не любовь к ближнему. Так ей казалось.

Она не застала еще моду на домашних собак. В ее времена люди жили небогато, но тянулись друг к другу. После работы сидели во дворах, играли в домино или шахматы, пили вместе, сообща гуляли на свадьбах и на похоронах.

Тогда жили плохо, поэтому много встречались, ходили в кружки в какие-то Дома культуры, пели хором или шили группами, принимали гостей и сами охотно ходили к соседям.

И им не нужны были собаки.

У них и так было с кем поговорить.

Поэтому она нечасто встречалась с собаками, только на улице, но там, как я уже сказал, можно было их обойти или отогнать, закричав как можно громче.

В июне 1941 года, когда началась та страшная война, ей было семь лет и она жила в Бобруйске, маленьком белорусском городке. Чистеньком и тенистом, словно их дом, который соседи разграбили сразу же, как только он опустел.

Немцы взяли Бобруйск спустя несколько дней после начала войны. Но она с девятилетней сестрой и беременной, почти на сносях, мамой, бежали на восток. Все равно какой дорогой, но на восток, куда уже отступали потрепанные советские части и тысячные рваные колонны таких же, как они, горемык-беженцев.

Ее отец, парикмахер, никогда не державший в руках оружие, сразу после объявления войны взял чемоданчик со сменой белья и пошел добровольно в военкомат за винтовкой, чтобы защищать ее, сестру, жену и Родину.

Больше они о нем не слышали. Но, собираясь, почти не глядя, словно стесняясь, он сказал, чтобы они уходили, бросив дом, все нажитое, и бежали.

Отец говорил, что немцев, если не он, то другие остановят, но только непонятно, когда. Понятно, что где-то на востоке. И они снова встретятся дома.

И ушел на фронт. И они пошли. И немецкие самолеты летали над дорогой, забитой беженцами и военными, и стреляли по ним сверху, как в кино. Но в жизни люди прятались по кюветам и затем, торопливо закопав убитых, если это были близкие, шли дальше.

Солдаты, угрюмые и уставшие, подвозили временами ее и беременную мать на телегах вместе с ранеными. Они не разговаривали даже друг с другом, но всегда давали сухари и что-нибудь поесть. Солдат она запомнила с благодарностью – на всю жизнь.

А ее сестра, на два года постарше, просто бежала, держась, за телегу, и почти никогда не ехала. Но и не плакала. Вокруг происходило что-то страшное, и надо было просто идти, чтобы выжить. И ни о чем не думать, кроме дороги и еды.

Так они шли и шли несколько дней подряд. У ее матери совсем опухли ноги, и большой живот уже не давал возможности двигаться.

А тот июнь был сухой и жаркий. И однажды мать почти свалилась без сил, и они с сестрой положили ее, пузатую, у дерева и пошли в какой-то хутор или в деревню неподалеку. То ли белорусскую, то ли уже русскую, кто там разберет. Да никто и не разбирался.

Они хотели принести матери воды, а может, если повезет, немного еды. Но главным в жару и в пути все-таки была вода.

Они зашли в крайнюю хату и постучались. На крыльцо почти сразу вышла босая, крупная, как им тогда показалось снизу, довольно молодая женщина с большими и красными ногами.

– Что? – закричала женщина на них, усталых, замученных дорогой и, наверное, грязных детей, семи и девяти лет от роду. – Что, воды захотели? Идите отсюда, жидовки, вам Гитлер подаст.

И спустила дворовых собак. И те сразу бросились, лая.

Собаки как люди, им только дай команду.

И дети бежали, шалея от страха и беззащитности, обратно к дороге, где умирала их мать и пыльные, в обмотках, уставшие красноармейцы плелись куда глаза глядят. На восток.

И с тех пор она всегда боялась собак.

И я – тоже.

Потому что матери передают нам не только свою любовь, но и свои страхи.

СТАРЫЕ ГАЗЕТЫ

(БЕЛАРУСЬ, 1970)

Сталин смотрел прямо в меня. Его портрет висел на фотографии в книге за спиной какого-то деятеля, сидящего в кабинете, где тот корпел в трудовых буднях, пресыщенных ответственной работой. Деятели всегда первыми вешают главных своих вождей. Чтобы было видно, кто за ними стоит, нависнув. И надо же, я этот портрет заметил. Аккуратно вырезал, вставил в купленный значок, состоящий из металлической основы, дурацкой картинки с веселой рожицей и стеклянной внешней планки под зажимами. Рожицу выбросил, чтобы жить было лучше и веселей. По заветам. Так получился значок Сталина. Их не продавали, и вообще его имя было не то чтобы запрещено, но и не особо упоминалось. Великий строитель государства? Да. Лидер Победы в страшной войне? Да. Какие-то «перегибы», неоправданные репрессии? Да, были. «Но попробуй, – неохотно говорили нам, – уследи за всеми». Особенно, за теми, кто старался быть святее Папы Римского – в том же тридцать седьмом году. Дата нарицательная, но эпизодическая. Вот, пожалуй, и все в целом, что мы знали.

Знание всегда преступно, потому как «отягощает ответственность». Перед собой.

Я зацепил Сталина на рубашку, взял портфель и пошел на лекции.

И сейчас, издалека, мне непонятно, чего не хватало в жизни. Ко дню рождения, к своему семнадцатилетию, поступил в столичный университет, на престижный факультет. Из далекой белорусской глубинки, где, закрывшись, жил своей жизнью военный городок авиации дальнего действия. И откуда даже Могилев или Бобруйск казались большими нескучными городами. Что еще надо? На гитаре играешь, на аккордеоне, отмучившись, тоже. Девчонки никогда не отказывают встретиться. Разряд по волейболу. Стихи…

Это вообще песня. Самый молодой, еще школьник – на слете молодых поэтов и прозаиков республики. Из своей-то глуши. Попал я туда случайно. Поскольку в местной газете уже печатались мои какие-то опусы, аж на весь район, соседи по военному городку привели свою дочку. Тоже школьницу и тоже со стихами. Она прошла местный поэтический конкурс, собиралась на областной и хотела посоветоваться, как творческий человек с творческим. Надо отдать должное: в Советском Союзе для детей и молодежи были действительно все условия и ступени для талантливых ребят. И в спорте, и в литературе, и в живописи. Во всяком случае, до того, как они с этой самой жизнью потом, со временем, сталкивались. И что важно, это были не разовые события. Похлопали – и ушли в никуда. Система помогала выстраивать первые пошаговые ступеньки, дающие нащупать свою дорогу и идти в любимом деле дальше.