Андрей Астанин - Песни улетающих лун

• Название: Песни улетающих лун
• Автор: Андрей Астанин
• Жанр: Современная проза
• Год: 2002

Андрей АСТАНИН — родился в 1971 году в Тульской области. Окончил исторический факультет Российского государственного педагогического университета им. А.И. Герцена. Живет в Москве.

---

Человек, тяжело дыша, обернулся; остановившись, пару раз выстрелил. Тут же неподалеку вспыхнули синие огоньки, раздались ответные выстрелы.

Бежать уже не было сил. Человек лег животом в грязь; морщась от боли, переложил пистолет в правую, истекающую кровью, руку. Долго, кусая губы, прицеливался. Когда темнота, ожив, швырнула в него три белых повязки на рукавах бегущих людей, он нажал на курок.

Видно, на этот раз он не промахнулся. Краткое послышалось “ох”, один из преследователей схватился за живот, сел на землю. Его товарищ поспешно плюхнулся рядом, третий же прыгнул в чернеющие в двух шагах кусты. Угрожающе защелкали затворы винтовок. Потом из всех звуков остались только тяжелые стоны смертельно раненного да негромкий, неуверенный шум начинающегося дождя.

— Эй ты, сдавайся, тебе все равно не смыться! — крикнул из кустов полицейский, открепляя от ремня немецкую, с длинной ручкой, гранату.

Партизан молчал. Безвольней и тише становился стон умирающего; потом он и вовсе стих. Только морозное, чернильного цвета небо, шумело все злее, все непрогляднее свешивалась до земли сеть, сшитая из ледяных капель.

— Сдавайся, падла, а то мы ведь можем и гранатой тебя угостить! — опять закричал полицейский. — До трех считаю. Раз. Два…

И тогда раздался выстрел. Полицейские ткнулись головами в землю, но свиста пули не услышали.

Тот полицейский, что лежал возле раненого, тихо выругался; вскочив на ноги, в два прыжка оказался возле кустов.

— Слышь, Микола, — шепнул он, опускаясь рядом с товарищем. — Он, кажись, того, самоубился… Иван наш тоже уже не дышит.

Микола приподнял голову, вглядываясь в темноту.

— Эй ты, стрелок ворошиловский, хватит дурака валять, поднимайся!

“Все кончено, кончено, навеки, навеки, все мертвые, мертвые, мертвые…” — барабанил вместо ответа дождь.

Мертвый лежал на спине, застыв в неестественной позе. В левой его руке, приставленной к виску, чернел пистолет, правая, до кисти набухшая кровью, была откинута в сторону.

Микола, встав на колени и первым делом забрав оружие, принялся рыться в карманах покойника; второй полицейский подсвечивал ему фонариком.

— Вот, есть, — Микола достал бумажник, вытащил из него красную книжечку. — Ну-ка, дай свету… — Он долго вглядывался, потом, присвистнув, прочел. — Степунов Федор Кузьмич, капитан НКВД… Эх, жалко мы его живьем не взяли…Вроде комиссаром был у Глохмана.

— Степунов Федор Кузьмич… — повторил задумчиво второй. — Что-то знакомо мне это имя.

Он поднес фонарь к самому лицу партизана. Красный кружочек света упал на продолговатый лоб, закрытый наполовину седым чубом, потом на приподнятую губу, обнажившую влажные зубы. В глубокие провалы глазниц покойника стекал по переносице дождь.

— Э, да мы с ним старые знакомые. Это же следователь из Борисова, он у нас с Яшкой Шейнисом лютовал.

Тут полицейский резко выпрямился, рыжим от грязи сапогом ударил по трупу.

— Что, сука, получил свое!? А помнишь, как в двадцать седьмом году мне и Саньке, братку моему, ребра ломал? — Он ударил еще раз, все больше зверея. — Помнишь, как с латышами детишек малых да матерей в Сибирь спроваживал? Помнишь?!

— Ну хватит, успокойся. — Микола оттолкнул разбушевавшегося друга, снова полез в бумажник. — А это еще что? Подсвети.

С небольшой фотографии улыбалось лицо молодого военного.

— Фотка какая-то. Может, сын, может, друган какой… Ладно, приятель, сынка твоего мы тебе на память оставим. — Микола воткнул фотографию убитому за ворот, красную же книжечку сунул себе в карман. — А документики его я Розену покажу. Эх, жалко мы его живьем не взяли!

Оставив Степунова, он подошел к согнувшемуся на песке убитому другу. Сняв шапку, перекрестился.

— Царствие Небесное, — пробормотал Микола. — Надо будет до дома его дотащить. То-то Аленка убиваться будет.

Помолчал немного; поднимая голову, тихо добавил:

— Как будто и небеса плачут…

… Дождь все усиливался, стекал по лицам — живым и мертвым. Все в этом мире: залитая до краев Ужень, луна и звезды, страшные тучи и вязкая, ползущая под ногами земля — соединились на ночь шумящим потоком. За сетью дождя пропали, унося товарища, двое, — и только какое-то время на рукавах их шинелей еще белели во тьме маленькие повязки.

А дождь все не кончался, как будто на земле, опять отягощенной грехами, начинался новый потоп. Медленно, но неотвратимо захватывала пойму Ужень; лишь отдельные, самые высокие макушки лозы торчали еще на ее поверхности. Порою ветер с криком поднимал на реке горы брызг; вздувая высокие, словно морские, волны, отбрасывал их назад; то вдруг, падая головой в Ужень, соединялся с ней в новой атаке на уходящий покорно под воду берег. Иногда потоки приносили с собой куски досок, ветви ив и кустарников, клевер и порыжелый, вырванный из земли куколь. Приплыв неизвестно откуда, ткнулась носом в лозняк перевернутая лодчонка; через пару минут, поднятая водой, закружилась, исчезла в непроглядно хмурой дали.

К утру река достигла Федора Степунова; ледяными губами целовала его откинутую в сторону, полную крови руку. Ощупывая неживое тело, словно ища что-то, поползла по руке к груди; у самой шеи обнаружила воткнутую за ворот фотографию, осторожно приподняла ее.

Молодой красивый военный в фуражке со звездочкой, выскальзывая из-под свитки, улыбнулся в последний раз веселой хитроватой улыбкой…

К полудню дождь прекратился. Из-за туч выползло неохотно солнце, бросило несогревающие лучи на оцепенелую Белоруссию: на литовские и польские крепости и русские вески, на мельницы и костелы, ободранные купола церквей, сгнившие и сгоревшие хаты, опустевшие птичьи гнезда, щербатые и обрушенные заборы.

Отступающая к своим берегам река понесла фотографию за собой — над уныло торчащим из воды лозняком навстречу месяцу ноябрю, к новым дождям, к чернотропу и холоду, темному и бесконечному, с татарской саблей в руке плывущему вслед за ветрами.

Часть вторая. Возвращение к звездам

И дом упал на отроков,

и они мертвы. И спасся

я один, чтобы сообщить тебе.

Книга Иова.

Глава первая. Сны Оси Гринберга

1

— Представляешь, уже и ребенок перестал орать у Шифринских, а я все лежу с закрытыми глазами и никак не могу уснуть. И вдруг чувствую, что засыпаю… нет, не то чтобы засыпаю, а вылетаю из своего тела…

В темноте пахнет деревом и соломой. Сквозь щель в подгнившей стене полоской струится свет, падает на ее лоб, наполовину закрытый крохотными завитками. Тогда, тысячу лет назад, они приютились здесь, на мягкой соломе, наваленной в углу заброшенного сарая, и маленькая ее рука держала преданно его руку, такую горячую и беспомощную… Она продолжала рассказывать:

— Это все было будто на самом деле. Я сначала так медленно-медленно поднялась — и вижу вокруг все то же самое, как если бы я, например, на шкаф залезла: окно, две кровати, бабка спит, Зося… И я сама тоже лежу на своем месте, — ну, то есть, я как бы сверху сама на себя смотрю. А потом я вылетела на улицу — и решила тебя найти. Лечу над местечком, но уже не медленно, а с бешеной такой скоростью, только мелькают внизу крыши, и кричу: “Ося! Ося!”. А ты все не отзываешься. И мне стало так одиноко, просто ужас…

Ирка оборвала, приподнялась на локте, так что кружок света был теперь на ее плече; быстро опустив Осину руку, закрыла своей ладонью его глаза.

— А тебе вчера что-нибудь снилось? — по особой певучести ее голоса Осип понял, что она улыбается.

Осип помолчал, вспоминая. Один сон, виденный прошлой ночью, ни за что в жизни не стал бы он ей рассказывать, второй был вполне приличный, но совершенно бессмысленный.

— Угу, — ответил он, сделав выбор в пользу второго. — Мне снилось, что у меня прямо из живота выросла третья нога, а нос стал, как у Буратино.

Ирка сняла ладонь с его глаз, посмотрела на него с удивлением.

— Странный сон. — В ее голосе Осип сумел уловить особые, раздраженные нотки. — Почему это — третья нога?

Осип и сам понял, что говорит что-то не то, что говорят в таких случаях.

— Понятия не имею, — поспешно ответил он, оправдываясь. — Мне иногда снятся сны настолько дурацкие, что сам удивляюсь. Я в одной книжке прочел, что дурацкие сны бывают от нервов, ну, то есть не от нервов, а… я не помню, как это называется, что-то вроде нервов… короче, от внутреннего состояния. Со мной это так бывает. Один раз во сне я превратился в ежика, — ну то есть, не в ежика, который ползает, а в этого… короче, он тоже ползает… Короче, мы все от нервов… и точно так же у ежиков… — запнувшись, он испуганно посмотрел на Ирку.

Ирка, упав на солому, молча разглядывала потолок.

— Ирка, — растерянно произнес Осип. Он был готов вырвать себе язык за всю белиберду, которая вылезла из него только что. — Ты что, не слушаешь?