Андрей Астанин - Песни улетающих лун

• Название: Песни улетающих лун
• Автор: Андрей Астанин
• Жанр: Современная проза
• Год: 2002

Андрей АСТАНИН — родился в 1971 году в Тульской области. Окончил исторический факультет Российского государственного педагогического университета им. А.И. Герцена. Живет в Москве.

---

Звезда моя, брови твои в сурьме, губы измазаны спелой вишней; груди твои — нераспустившиеся цветы, соски их темны, как медоносные пчелы, тверды, как речные камни; руки твои — потоки золотого дождя, бедра твои — водопады, косы твои — Северным Ветром скрученные облака. Вот ты идешь по рекам; на грудь твою падает летний ливень, о соски твои разбиваются капли на тысячу мелких брызг, на щеках твоих — знаки утра. В реках твои отраженья: Орлога, Зрога, Варрога, Йвога — это все ты; пение соловья, стрекот кузнечика, голос реки — это твой голос. Ветра несут тебя на руках, сосны кланяются тебе, осокорь ждет тебя по ночам, неясыть умолкает, видя тебя, звезды, тая над лесом, боятся глядеть на тебя, луны, улетая, над реками поют тебе свои песни.

Звезда моя, дикий шиповник меня не колол иголками, — что ж больно мне? Пыльца, ветром сдуваемая с цветов, не попадала в глаза мне, — что ж я лью слезы? Брызги реки Орлоги, волнуемой лебедиными крыльями, не достигали меня, — что ж я хожу, как окаченный? Серые от пыльцы, не разу не жалили меня пчелы, — что же я горестно вскрикиваю? На красных крыльях заката приходит тьма, — что ж не ложусь я спать, что ж я зажег свой факел, освещаю свой дом, разгоняю злых духов вздохами, что ж, обливая дощечки слезами, вывожу до утра слова: “Когда ты придешь, Тайвога?”

— Я приду скоро, — стрекочет в траве кузнечик. — В полях весь день искала я любимого моего, и никто не сказал мне, где он. Южный Ветер сорвал с меня платье, Северный Ветер закрыл мое тело косами, Западный Ветер бил меня по ланитам, Восточный Ветер целовал меня в губы, шептал мне в уши, что я не найду его.

Я приду скоро, но когда я приду, на лице твоем будет снег, в ладонях твоих — земля, вместо ног твоих — травы, глаза твои — пустота; голос твой будет забыт, любовь твоя станет ветром, имя твое перейдет к ручьям, они понесут его к рекам.

— Тайвога! — кричит Толкователь Птиц; крики его уносит к лесу Северный Ветер. — Когда ты придешь, Тайвога?

Звезда моя, слышишь? Юность моя уходит. Первый седой мой волос я бросил в реку и посмотрел на воду: может, уже пришла ты, второй же седой мой волос отдал я ветру и посмотрел на небо: может, уже летишь ты; третий седой мой волос не буду трогать: глаза закрою и прошепчу в печали: “Звезда моя, лето мое уходит и наступает осень!”

Звезда моя, осенью я умру. Магорда споют печальную песню, положат меня в челнок, ива последними листьями коснется лица моего, река понесет меня в Дррох. Впереди меня — венки из лесных цветов, принесенные летом, за мною плывут листья ив, погибшие осенью. Страхи мои поднимут в прощании руки, грехи мои будут стрелять горящими стрелами, любовь моя южным ветром разметает мне кудри, смерть моя будет смотреть на меня с деревьев.

Звезда моя, вот наступает вечер, на крыльях летят кошмары, ищут меня, смеются. Я обернулся бы волком, — страхи мои, словно охотники с факелами; я превратился бы в сокола, — грехи мои, словно силки с приманкой. Затравленным серым волком буду бежать к рассвету, раненым соколом буду лететь над лесом, кричать деревьям: “Сколько осталось ночи?”, спрашивать у реки: “Когда ты придешь, Тайвога?”

— Я приду скоро, — журчит под холмом река. — На небе всю ночь я искала любимого моего, и никто не сказал мне, где он. Живые звезды шептали чужое имя, мертвые звезды упали в чужие реки, — а я на небе искала, искала любимого моего; восход освежил мне ноги, луна опалила мне лоб, — а я в воде искала, искала любимого моего. Поет ли на дереве соловей, плачет в реке русалка, — это я годами ищу любимого моего, и мне говорят года, что я не найду его; губы ли ночью коснулись губ, пальцы ли вайделота утром легли на струны, — это я веками ищу любимого моего, и мне говорят столетья, что я не найду его.

Я приду скоро, но когда я приду, исчезнет все, что придумала ночь: звезды и стаи лун, ночные мечты и ночные кошмары, тени деревьев и свет светил, пасти волков и глаза медведей, крылья летучих мышей и когти совы, злобный хохот сыча и жалобный плач кукушки, тучи, несущие град и ветер, несущий тучи, Северный Ветер, гонитель птиц, и ты, Толкователь Птиц, последний поэт магордского племени”…

5

— Сумасшедшая! — Зося никак не могла успокоиться. — С глузду от страха съездила? Еще обратно хотела идти, героиня. Ну что стоишь, пошли уже! — крикнула она застывшей оцепенело сестре.

Ирка, растерянная, не видящая ничего перед глазами, подошла к брату. Вместе с Зосей они подняли Семена на руки, потащили по склону к закрывающему шлях шиповнику.

Старуха полезла тоже. Она первой выбралась из зарослей на дорогу; сестры, осторожно перетаскивавшие брата через колючие ветки, услышали ее вскрик. Сразу за этим коротким вскриком обе сестры различили нарастающий шум машины…

— Погибли! — Старуха метнулась обратно, под защиту кустов, отчаянно забормотала: — Заметили меня! Прямо на грузовик вылезла! Погибли мы все!!!

Первой из четверых пришла в себя Зося, громко и злобно выдохнула:

— Ложитесь же!

Они с Иркой опустили поспешно, почти уронили на землю Семена, потом повалились и сами. Старуха шлепнулась рядом; не в силах сдержать испуга, закрыла лицо руками.

Следующая минута была бесконечной и страшной. Колючие и густые, в зажженных гирляндах ягод, кусты шиповника дрожали мелко, ловили шепчущими губами растущие огоньки фар. Над ними раскачивалась, торжествуя, луна — выглядывала желтым блестящим глазом из проплывающих туч, касалась прозрачной ризой распластанных возле кустов людей. Сразу четыре сердца, разрываясь, ломая грудные клетки, выстукивали одно и тоже:

— Погибли — погибли — погибли — погибли — погибли…

Машина, судя по хищному громыханью, была уже совсем рядом.

Зося, повернув голову, увидела с ужасом, как между кустов к оврагам прыгнули лучики фар… зеленый светящийся круг стремительно побежал к Ревекке, лежащей чуть в стороне от самых густых, скрывающих внуков зарослей… он был все ближе, ближе… и вот, — “Аденой Цвоойс! Готеню таерер!! Господи, спаси и помилуй!!!” — выхватил из темноты траву у ее ног…

…но саму ее не задел; уходя в сторону, пропал, наконец, за стеной почерневших веток.

Грохот, достигнув высшей, самой страшной своей точки, медленно шел на убыль.

Четверо лежали не шелохнувшись. Холодная сырая земля освежала горячие лбы и руки; оплетая травой, звала, не разрешала подняться.

Семен нашел в темноте плечо Ирки. Одною рукой обнял сестру и, улыбаясь, шепнул ей на ухо только два слова:

— Борех Гашем.

…В эту минуту наперерез удалявшемуся грузовику на дорогу выскочили двое…

Глава пятая. Мохту, Прран и Ужень

1

Короткая, седьмая после бегства Шейнисов ночь приближалась к концу; истончался завесивший местечко полог. Бледнели в прохладном пепельном небе нечастые звезды; между землей и ними тянул назойливую песню ветер. Над рекой, с горизонта подкрашенной суриком, прохаживался туман и, прижимаясь к меловому отвесу, взбирался к одиноким деревьям.

Туман этот смутно напоминал дракона: как будто чья-то рука изваяла из белых клочьев сомкнутую щучью пасть, костлявую гриву в зубцах, скрещенные вдоль хребта крылья и изобилье похожих на старую черепицу спинных чешуй. От дуновения ветра к туловищу начинал подбираться хвост, потом подбиралось брюхо и выгибался хребет; когда же ветер усиливался, чудище трепетало; растягиваясь в нить и разевая рот, сползало к излуке…

Недалеко от Ужени спряталась в яблонях аляповатая хата; двумя квадратами застыла в оконцах тьма. Но нет, вот в одном окне робкий зашевелился огонек: кто-то в доме не спит, кто-то поднес к стеклу мерцающую лучину. Легко разглядишь ее от реки в еще не рассосавшемся мраке. Поглядел огонек на сад — и пропал, прикрытый торопливой ладошкой; лишь прежняя темнота царствует в рамах.

И через миг, снова освобожденный, прыгнул из окна свет и так же пропал, притулился в черном квадрате.

У самого косогора наклонила к реке Ужени макушку засохшая плакучая ива. Оттуда-то, от спускающихся к воде меловых глыб и вынырнул силуэт. Бледная скользнула к дереву тень, слилась с его длинной раскоряченной тенью.

Между хатой и деревом — пустырь шагов в пятьдесят. Быстро метнулась из-под ивы фигура, заскользила по траве тень и, оторвавшись от своей горбатой подруги, покатилась по пустырю: под защиту щербатого частокола.

Подсвечивается пустырь зарею и, случись тут быть постороннему, высмотрел бы: уминает бурьян сапогами некто широкоплечий. Новенький свитер перетянут солдатским ремнем с гранатой, в правой прочно зажат автомат.

Добежал ночной гость до частокола, остановился. Взметнулась над головой и плеснула в воздухе рука: “Давай сюда!”

И вот еще один бежит через пустырь, рыжие подпрыгивают на бегу кудри. От карабина, прикладом бьющегося о бедро, чуть позвякивают лежащие в кармане патроны.