Владимир Набоков - Ада, или Эротиада

• Название: Ада, или Эротиада
• Автор: Владимир Набоков
• Издательство: АСТ
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2000
• ISBN: 5-237-03885-9

Роман «Ада, или Эротиада» открывает перед российским читателем новую страницу творчества великого писателя XX века Владимира Набокова, чьи произведения неизменно становились всемирными сенсациями и всемирными шедеврами. Эта книга никого не оставит равнодушным. Она способна вызвать негодование. Ужас. Восторг. Преклонение. Однако очевидно одно — не вызвать у читателя сильного эмоционального отклика и духовного потрясения «Ада, или Эротиада» не может.

---

— Хотелось бы узнать и подробности супружеской жизни — как то: частота совокуплений, ласкательные клички потайных бородавок, любимые ароматы…

— Платок моментально (handkerchief quick)! Левая ноздря у тебя забита нефритовой жижей! — сказала Ада и тут же отвлекла его внимание круглой, обведенной красным табличкой при газоне с надписью «Chiens interdits!»[514] под какой-то немыслимой черной дворняжкой с белой ленточкой вокруг шеи. Это что, подняв брови, сказала Ада, швейцарские городские власти запрещают горным терьерам скрещиваться с пуделями?

Средь скромного цветения ярче всего выделялись последние бабочки 1905 года — медлительные «павлиний глаз» и «красная великолепная», вот «королева Испании» и вот дымчато-желтая. Прокатился трамвай слева, вблизи от променада, где они, присев на скамье, украдкой поцеловались, едва стих визг трамвайных колес. Рельсы красиво отсвечивали на солнце кобальтовым блеском — отражая полуденный свет полированностью металла.

— Пойдем под той колоннадой возьмем вина и сыра, — предложил Ван. — Виноземским нынче обедать à deax[515].

Некое музыкальное устройство что-то со звяканьем наигрывало; в неприятной близости стояли раскрытые сумки какой-то тирольской четы — и Ван сунул денег официанту, чтоб вынес их столик наружу, на настил заброшенного причала. Ада в восхищении следила за водоплавающими: черные утки-хохлатки с контрастно белыми бочками, делавшими их похожими (данное сравнение, как и прочие, принадлежит Аде) на покупателей, уносящих под мышкой длинные, плоские картонки (новый галстук? перчатки?), ну а черный их хохолок вызывал в памяти мокрую голову четырнадцатилетнего, только что вынырнувшего из ручья Вана. Лысухи (в конце концов заявившиеся) плыли, смешно кивая головами на манер идущих шагом лошадей. Маленькие чомги, а также крупные, с хохолком, тянущие высоко кверху шеи, скользили даже несколько величественно. Говорят, есть у них удивительный брачный ритуал — придвинутся, нос к носу, друг к дружке, вот так (указательными пальцами изображает закрытые скобки) — как две книжные подставки без книг, и поочередно мотают головой, вспыхивая медным опереньем.

— Я спросил тебя про ваши ритуалы с Андреем!

— Ах, Андрей с такой радостью любуется всеми этими европейскими пернатыми! Он завидный любитель пострелять, и все разнообразие западной дичи ему удивительно хорошо известно. Есть у нас на западе одна прелестная маленькая чомга с черной опоясочкой на толстом, плоском клюве. Андрей называет ее пестроклювая чомга. А вон ту крупную чомгу он зовет хохлушка. Если еще раз нахмуришься, когда я рассказываю о чем-то невинном и в целом весьма увлекательном, непременно чмокну тебя при всех в самый кончик носа!

Просто крохотный элемент комедии, не в лучших виновских традициях. Но она в момент перестроилась:

— Ой, смотри, чайки играют в «кто храбрей»!

Несколько rieuses[516], y иных еще сохранились черные облегающие летние шапочки, расположились хвостами к дорожке на алых перилах, протянувшихся вдоль озера, выжидая, сколько их останется стойко сидеть на перилах при приближении очередного прохожего. Большинство порхнуло к озеру, едва к ним подошли Ада с Ваном; одна подернула хвостовым опереньем и изобразила нечто вроде «подгибания коленок», однако усидела, не покинула перил.

— По-моему, мы только однажды видели эту разновидность чаек в Аризоне — в местечке под названием Солтсинк, — там что-то вроде искусственного озера. У наших обычных кончики крыльев совсем другие.

Плывущая чуть в стороне хохлатая чомга стала медленно, очень медленно погружаться, как вдруг, выдав кувырок, подобно рыбе-летунье, мелькнула белым глянцевым брюшком и исчезла.

— И все-таки почему ты, — спросил Ван, — так или иначе не дала ей знать, что на нее не злишься? Она ужасно переживала после твоего дикого письма.

— Фуй! — вырвалось у Ады. — В какое жуткое положение она меня поставила! Я вполне могу понять то, что она разбушевалась по поводу Дороти (из лучших побуждений жалкая идиотка — безграничная идиотка вздумала уберечь меня от возможной «инфекции», как то: «лабиального лесбианита». Лабиального лесбианита!), но это вовсе не давало права Люсетт искать Андрея в городе, чтобы сообщить ему, будто она в близких отношениях с мужчиной, которого я любила до замужества! Андрей не осмелился нервировать меня своим возросшим любопытством, но пожаловался Дороти на неоправданную жестокость (unjustified cruelty) Люсетт.

— Ада, Ада! — простонал Ван. — Прошу тебя, отделайся от своего муженька, а также его сестрицы, и немедленно!

— Дай мне две недели! — сказала она. — Мне необходимо вернуться на ранчо. Гадко представить, как она роется в моих вещах.

Сперва, казалось бы, все шло по указаниям неведомого доброго гения.

К превеликому Ванову ликованию (вульгарное изъявление которого его возлюбленная не поощряла, но и не порицала), Андрей почти на неделю слег в постель по причине простуды. Дороти, прирожденная сестра милосердия, значительно превосходила Аду (которая, сама в жизни ни разу не заболев, одного вида хворого постороннего не выносила) в смысле готовности сновать у постели больного — например, читать задыхающемуся, в испарине страдальцу старые номера газеты «Голос Феникса»; однако в пятницу гостиничный доктор направил Андрея в ближайшую американскую клинику, где даже сестре не разрешалось его посещать «по причине постоянной необходимости плановых обследований» — или скорей всего потому, что бедняга решил переносить невзгоды в стойком одиночестве.

Все последующие дни Дороти, чтобы убить время, шпионила за Адой. И сделала для себя три бесспорных вывода: у Ады в Швейцарии любовник; Ван — брат Ады; и что он организует для своей неотразимой сестрицы тайные встречи с тем самым, кого та любила до замужества. То забавное обстоятельство, что каждая версия в отдельности была справедлива, но в смеси они являли полную ахинею, служила для Вана дополнительным источником ликования.

Крылья «Трех лебедей» со всех флангов прикрывали их бастион. Кто бы ни интересовался, лично или по телефону, всякому швейцар или его подручные отвечали, что Ван отсутствует, кто такая мадам Андре Виноземски неведомо и что, мол, оставьте послание, больше ничем помочь не можем. Спрятанная в уединенной роще машина Вана выдать его не могла. В первой половине дня он регулярно пользовался служебным лифтом, сообщавшимся непосредственно с задним двором. Люсьен, не чужд остроумия, скоро научился распознавать контральто Дороти: «La voix cuivrée a téléphoné», «La Trompette n'était pas contente ce matin»[517] и т. п. Но вот ангелы-хранители решили взять тайм-аут.

Первое обильное кровотечение случилось у Андрея где-то в августе, во время деловой поездки в Феникс. Человек упрямый, независимый, не слишком сообразительный оптимист, он отнес это к изменившему русло носовому кровотечению, скрыв от окружающих во избежание «глупых пересудов». Куря по две пачки на день, он уж давно заходился влажным кашлем, но когда через пару дней после «за-носового кровостекания» он сплюнул в раковину алый сгусток, то решил отказаться от сигарет и ограничиться цигарками (cigarillos). Очередной contretemps[518] выдался в присутствии Ады, как раз накануне отъезда в Европу; ему удалось спрятать с глаз запачканный кровью носовой платок, но Ада услыхала, как он озабоченно произнес: «Вот те на! (well, that's odd)». Полагая, как и большинство эстотийского населения, что лучшие доктора обитают непременно в Центральной Европе, Андрей решил обратиться к некому специалисту в Цюрихе, имя которого узнал от одного члена своей «ложи» (места общения братьев-стяжателей). Американская клиника в Вальве, рядом с русской православной церковью, построенной его двоюродным дедом Владимиром Шевалье, оказалась заведением, вполне способным определить диагноз: прогрессирующий туберкулез левого легкого.

В среду 22 октября сразу после полудня Дороти, «отчаянно» тщившаяся «засечь» Аду (которая после привычного визита в «Три лебедя» пару часов весьма плодотворно проводила в Салоне «Прически и красота» Венеры Пафосской, оставила Вану записку, которую тот прочел лишь поздно вечером, возвратившись из поездки в Сорсьер, находившийся в Валэ, примерно в ста километрах на восток, где купил виллу для себя et та cousine[519] и отужинал с ее бывшей владелицей, вдовой банкира, любезной мадам Скарлет, а также ее дочерью Эвелиной, прыщеватой, однако хорошенькой блондинкой, при том что обеих молниеносность сделки, судя по всему, возбудила эротически.

Он все еще был спокоен и уверен в себе; старательно изучив истерический донос Дороти, он все еще считал, что их судьбе ничто не угрожает, что Андрей, в лучшем случае, вот-вот умрет, избавив Аду от неудобств развода; а в худшем — беднягу придется отправить, как в романе, в высокогорный санаторий{164}, чтоб дотянул там последние пару страниц всеочищающего эпилога вдали от реальности их соединившихся судеб. В пятницу, в девять утра — как было оговорено накануне, — он выехал на автомобиле в Бельвю, предвкушая, что повезет ее в Сорсьер, покажет дом.