Владимир Набоков - Ада, или Эротиада

• Название: Ада, или Эротиада
• Автор: Владимир Набоков
• Издательство: АСТ
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2000
• ISBN: 5-237-03885-9

Роман «Ада, или Эротиада» открывает перед российским читателем новую страницу творчества великого писателя XX века Владимира Набокова, чьи произведения неизменно становились всемирными сенсациями и всемирными шедеврами. Эта книга никого не оставит равнодушным. Она способна вызвать негодование. Ужас. Восторг. Преклонение. Однако очевидно одно — не вызвать у читателя сильного эмоционального отклика и духовного потрясения «Ада, или Эротиада» не может.

---

Будучи приперта к стенке, Гвен, маленькая, толстенькая fille de joie[338] (по призванию, если не по профессии), настучала на нового своего обожателя, утверждая, будто умоляла его написать эту статейку, так как невыносимо было видеть «кривую улыбочку» Вана при осознании, что его так красиво и богато изданная книга встречена с таким удивительным равнодушием. Гвен также клялась, что Макс не только не подозревал, кто такой Вольтэманд на самом деле, но и романа Ванова не читал. Ван позабавился идеей вызвать на дуэль г-на Медлара (рассчитывая, что тот предпочтет драться на шпагах) на рассвете, в уединенный уголок Парка, центральная поляна которого видна с террасы пентхауса, где Ван дважды в неделю фехтовал с тренером-французом, не отказывая себе и по сей день в этой единственной, не считая прогулок верхом, физической разминке. Однако к его изумлению — и облегчению (ибо немного совестно было отстаивать свой романчик и хотелось поскорей его забыть, как и иному Вану, с нашим не связанному, мог бы опостылеть — выпади ему более долгая жизнь — его поры созревания сон об идеальных борделях) — Макс Мушмула («medlar», но по-русски) ответил на пробный письменный вызов Вана душевным заверением послать Вану очередную свою статью «Плевелы глушат цветы» («Мелвилл & Марвелл»).

Из всех этих прикосновений к Литературе Ван вынес лишь чувство вялой пустоты. Еще работая над книгой, он с болью в сердце осознал, как плохо знает свою планету, пытаясь между тем по воровато вырванным из чужой помутненной памяти кусочкам воссоздать планету иную. И решил по завершении своих медицинских исследований в Кингстоне (который считал более подходящим для себя заведением, чем старый добрый Чуз) предпринять длительные путешествия по Южной Америке, Африке, Индии. В возрасте пятнадцати лет (для Эрика Вина — самый расцвет) Ван с жадностью поэта изучил расписания трех знаменитых американских трансконтинентальных поездов, мечтая когда-нибудь куда-нибудь отправиться — и не один (ныне — один). Отправляясь из Манхэттена через Мефисто, Эль-Пасо, Мексиканск и Панамский тоннель, темно-красный экспресс «Новый Свет» прибывал в города Бразилиа и Уитч (иначе Ведьму, основателем которого явился один российский адмирал). Там экспресс разделялся на две части: восточную, устремлявшуюся дальше к Грантову мысу Горн, и западную, возвращавшуюся на север через Вальпараисо и Боготу. По нечетным дням сказочное путешествие начиналось в Юконске, двухколейный отрезок вел к атлантическому побережью, а по другому маршруту, минуя Калифорнию и Центральную Америку, поезд с ревом врывался в Уругвай. Темно-синий Африканский Экспресс начинал свой путь в Лондоне и приходил в Кейп тремя разными маршрутами — через Нигеро, Родозию или Эфиопию. И, наконец, Коричневый Восточный Экспресс соединял Лондон с Цейлоном и Сиднеем, минуя Турцию и проходя через несколько Туннелей. И, погружаясь в сон, пассажир силится понять, почему все континенты, кроме ево, начинаются с А.

Все три великолепных состава включали по меньшей мере по два вагона, где привереда путешественник мог бы заполучить спальное купе с ванной и ватерклозетом, а также гостиную с роялем или арфой. Длительность путешествия определялась настроением Вана; в возрасте Эрика, например, он грезил постоянной сменой пейзажей, проносящихся мимо его уютного, такого уютного, кресла. Сквозь влажные леса, через горные каньоны и другие восхитительные дали (Ах, назови их! Не могу… смежаются веки) медленно, не быстрее пятнадцати миль в час, плывет наша комната, но по степным просторам и монотону полей резвей, семьдесят, десятью семь, восемьсон, девятьсон, ять, он…

3

Весною 1869 года Дэвид ван Вин, преуспевающий архитектор фламандского происхождения (никоим образом не связанный родством с Винами из нашего бессвязного романа), нисколько не пострадал, когда на обледенелом шоссе у легкового автомобиля, на котором он ехал из Канн в Кале, лопнула передняя покрышка и тот врезался в стоявший у обочины грузовик, перевозчик мебели; сидевшая рядом дочь скончалась на месте — переломило шею рухнувшим сзади чемоданом. Ее муж, психически нестойкий художник-неудачник (десятью годами старше своего тестя, которого презирал и кому завидовал), получив из нормандского селения со зловещим названием Deuil[339] телеграмму с печальным известием, застрелился у себя в лондонской мастерской.

Инерция несчастий лишь набирала обороты, поскольку и Эрик, отрок пятнадцати лет, невзирая на всю любовь и заботу, которой окружил его дед, не смог избежать престранной участи, удивительно сходной с участью его матери.

После своего перевода из Нота в маленькую частную школу в кантоне Во, а также спровоцировавших чахотку летних каникул в Приморских Альпах, Эрик был отправлен в Экс-ан-Вале, чистейший воздух которого, как считалось тогда, способствует укреплению юных легких; однако там разразился мощнейший ураган и прямо на голову мальчику роковым образом грянула с крыши черепица, размозжив ему череп. Среди вещей внука Дэвид ван Вин обнаружил немного стихов и набросок эссе «Вилла Венера: воплощение мечты».

Говоря без обиняков, то было стремление отрока пригасить свои ранние плотские муки идеей и детальной разработкой проекта (возникшего в результате чтения не в меру многочисленных эротических трудов, обнаруженных в доме, который дед вместе с обстановкой купил ему вблизи Венеции у графа Толстого, то ли русского, то ли поляка): так вот, задумывалась целая цепь борделей дворцового типа, которую наследство позволило бы разбросать повсюду «в обоих полушариях нашего венеро-каллипигийского глобуса»{107}. Юный мечтатель представлял себе каждое заведение в виде модного клуба с филиалами — «любоцветами», как он поэтически их поименовал, располагавшимися по соседству с большими городами, а также курортами. Членами могли быть исключительно дворяне, «красивые и обеспеченные» люди в возрасте не свыше пятидесяти (что, надо признать, со стороны бедного мальчика было весьма великодушно), ежегодный членский взнос составлял 3650 гиней, не считая стоимости цветов, ювелирных изделий и прочих галантных подношений. Женский медицинский персонал заведений, состоящий из хорошеньких молоденьких девиц («типа американских секретарш или медсестер зубоврачебных клиник») проверял бы физическое состояние «ласкающих и ласкаемых» (еще одна терминологическая находка), а также при необходимости и собственное. Один из пунктов «Правил Клуба» как бы намекал, что Эрик, будучи отчаянным гетеросексуалом, ловил-таки порой удовольствие от нежных ersatz-пощупываний одноклассников в Ноте (школы тем, кстати, печально и известной): по крайней мере двое из пятидесяти, максимального состава главных «любоцветов», непременно были хорошенькие мальчики в налобных повязках, в коротких блузах, блондины — не старше пятнадцати, брюнеты — не старше двенадцати лет. Однако, дабы исключить регулярный приток «закоренелых педерастов», пресытившийся клиент мог бы побаловаться мальчиком для утех только меж двух циклов, по три девочки каждый, и на все выделялась только одна неделя — оговорка несколько комичная, хотя и не лишенная смысла.

Набор в каждый «любоцвет» должен был производиться Комиссией Членов Клуба, которая бы принимала во внимание ежегодный учет отзывов и поступлений, заносимых клиентами в специальную Перламутрово-Розовую Книгу. «Красота и чуткость, благосклонность и уступчивость» — вот качества, которые требовались от «стройных нордических куколок» в возрасте от пятнадцати до двадцати пяти и «знойных чаровниц-южанок» от десяти до двадцати лет. Они, всегда нагие и всегда готовые любить, резвились бы и нежились в «будуарах и зимних садах»; что никак не относилось бы к прислуге, к служанкам — девицам более или менее экзотического происхождения в привлекательных платьицах, «недоступным для вожделения клиентов, а если да — то лишь с санкции Правления». Мой любимый пункт (ибо я имею фотостат образчика каллиграфии бедного Эрика) такой: всякая девица могла бы в свой менструальный период единодушно избираться Управительницей своего любоцвета. (Понятно, что эта идея не сработала, и комиссии пришлось идти на компромисс и ставить во главе коллектива лесбиянку приятной наружности, укрепляя власть вышибалой, необходимость которого Эрик не учел.)

Эксцентричный поступок — великое средство от великой скорби. Дед нашего мальчика немедленно принялся воплощать в кирпиче и камне, бетоне и мраморе, во плоти и в ее утехах фантазии Эрика. И постановил в последнем отстроенном доме стать первым дегустатором первой же гурии, которую наймет, а до того обречь себя на трудовое воздержание.

Должно быть, выглядело это до трогательности впечатляюще: пожилой, но все еще полный сил голландец, белый как лунь, с морщинистой крокодильей физиономией корпит при содействии дизайнеров-авангардистов над проектами тысячи и одного любоцвета-мемориала, которые он решил насадить по всему свету — быть может, даже и в дикой Татарии, которой, по его убеждению, управляли сперва «обамериканившиеся евреи», но в конце концов «Искусство искупило грехи Политики», и это глубоко оригинальное суждение можно бы и простить нашему любящему старику. Он начал с английской глубинки и с американского побережья и увлекся сооружением в духе Роберта Адама{108} (безжалостно прозванного местными остряками «Адам-ДомВамДам, Мадам») неподалеку от Ньюпорта, на острове Родос, в несколько старомодном стиле: с мраморными колоннами, выуженными из древнегреческих морей и все еще хранившими вкрапление раковин Этрурии, — как вдруг внезапно, помогая поддержать пропилон, скончался от удара. А ведь строился всего лишь сотый из домов!