Виктор Лихачев - Дневник путника

• Название: Дневник путника
• Автор: Виктор Лихачев
• Жанр: Детская проза

---

Так вот, если продолжить аналогии с картиной, мне предстояло из ее левого нижнего угла дойти до правого нижнего, обязательно при этом пройдя центр. То ли оттого, что солнце катилось к западу, то ли от дум и воспоминаний, заставивших учащенно биться сердце, усталость как рукой сняло. Через час я подходил к хуторку. Вот и дом тети Шуры. Но вместо маленького, полуразвалившегося домика, открытого всем взорам, передо мной стоял основательный домище, огороженный высоким забором. На цепи, более подходящей для молодого бычка, рвалась с лаем огромная овчарка. Я оглянулся назад. За спиной, смотря на меня крошечными окошками, стоял дом тети Вали. Дом не изменился, только постарел малость. Света в окнах не было, никто не вышел на крыльцо. Но вскоре ближние кусты, форпост обступившего хутор леса, раздвинулись, и на поляну вышла старушка, в окружении коз. Господи, да это тетя Валя! Она и тогда держала коз, и тогда она пасла их довольно своеобразно: собирала грибы, а козы шли гурьбой за ней, пощипывая травку. Но уж что-то сильно изменилась моя добрая старушка: двумя руками опирается на палку, согбенная почти пополам, не идет, а скорее передвигает ноги. Подхожу.

— Здравствуйте.

— Здравствуй, милый. Что-то слепа нынче стала. Ты не к Юрке? — (Юрка — это ее сын).

— Тетя Валя, вы не узнаете меня? Помните, лет восемь назад жил у тети Шуры… Она узнала меня сразу. И здесь же, на поляне, пока мы медленно шли к ее дому, рассказала о том, что два года назад умерла баба Шура, царство ей небесное, что в бабкином доме живет старший сын, приезжающий на лето из Мценска. А сама она тоже одной ногой в могиле, да и ноги-то совсем, окаянные, не ходят. "И в больницу не могу: куда ж коз брошу?"…

А козье молоко у нее по-прежнему вкусное. Годы же, изменив внешность тети Вали, не изменили характер. Как и в те добрые времена она достала бутылочку крепкого вина, как и тогда огорчилась моему отказу пить, как и тогда лихо опорожнила пару стаканчиков. Налила и сыну — жилистому загорелому мужчине, работавшему пастухом в колхозе. Но по всему было видно, что бабка сердита на сына. Вино и одиночество развязали ей язык, и тетя Валя спешила выплеснуть переполнявшие ее чувства.

— Витя, милый, ох и маюсь я. Поверишь, жить не хочется. Парень-то мой совсем от рук отбился. Ты же помнишь его, он всегда непутевый какой-то был. А сейчас вообще по страшному пьет. Я не против, купи бутылку, выпей опосля работы, так он пропивает почти все. Почему я его кормить должна, это он меня должен кормить, я уже старая. Совсем больная, Витя, совсем! Прошу его: Юр, отвези меня к какойнибудь бабке-знахарке, вдруг да поможет. Засмеется, будто я притворяюсь. А я, поверишь, ходить совсем не могу. — И старушка заплакала. Чем я мог утешить ее, когда она повторила несколько раз: "Ну за что мне все это?" Юрка был действительно добрый парень. Ко всем, кроме своей матери. Для любого он мог расшибиться в доску., а с матерью почему-то воевал. Война была скрытая от посторонних глаз, но все-таки это была война. Я наблюдал ее и восемь лет назад. О причинах мог только догадываться. Когда-то тетя Валя жила в большом городе, вырастила Юрку без мужа, одна. Сам Юрка тоже хлебнул в своей жизни, но зачастую от собственной непутевости. Была когда-то жена, родила она ему трех девочек. Старшая недавно замуж вышла. Но жена не выдержала Юркиного характера, бросила его. А он теперь работает до одури среди этих красот природы, да и пьет тоже до одури, умудряясь пропивать все заработанное в два-три дня. Интересно, почему мы всегда мучаем больше всего тех, кого любим? Почему мы не находим добрых слов для близких наших, хотя слова эти нам ничего не стоят? Знаю, что мать и сын, живущие в этом убогом домике, по-своему любят друг друга. Но отчего любовь перерастает в непонимание, непонимание во враждебность, враждебность в ненависть? Оттого, что десятки лет эти неизменные дом, поляна, лес этот, а самое интересное в жизни вино, которое придает краски серому, унылому миру? Юрка спит на топчане. Спит одетый, сняв только сапоги. Даже одеялом не укрылся. Мать все горячо рассказывает о своих обидах. Бережно разглаживает фотографии, с которых смотрят симпатичные белобрысые девчушки, так похожие на отца. А я буду спать на роскошной, с огромными перинами кровати. Она для гостей, но гости так редки. Рядом с постелью хозяйки — прялка. Под ее жужжание я и засыпаю. Но спал недолго. Как-то тяжело было на сердце. Из памяти не выходили слова тети Вали: "Зачем я его родила?" Завтра, вернее, сегодня утром, я пойду дальше. Увижу ли их когда-нибудь еще? И, дай Бог, чтобы источниками этих слов были только минутная обида и одиночество. Бывает со всеми. И, кто знает, может быть, однажды возьмется за ум добрый деревенский пастух Юрка Морозов, достанет из комода белую рубашку, оденет костюм, который не надевал лет десять, и поедет, как раньше, в Воронеж, к дочкам. Подлечит мать — не лекарствами, нет, добрым словом, которого ей так не хватает.

А на поселок Революция легла летняя ночь. Звезд не было. Слепой пес, принюхиваясь, подошел ко мне. Он был так стар, что уже не лаял. Ночами он выходил из будки и жадно вдыхал лесные запахи: по-другому он уже мир не мог воспринимать. А я помнил его большим, веселым, с громким лаем носившегося за лошадьми по лесистому всхолмью…

Какая тихая ночь! Все так и дышит покоем. Я решил немного пройтись. Вдруг в лесной прохладной мгле засветился крошечный, чуть зеленоватый живой огонек. Светляки! Один, второй, а вскоре я стоял на волшебной поляне, сплошь усеянной огоньками. Угрюмый ночной лес словно ожил. И вот светляк у меня на ладони — это маленькое чудо природы. Мне подумалось: этот фонарик не поможет заблудившемуся человеку выбраться из леса, но он даст ему надежду. Прощаюсь со светлячковой поляной. Когда-то, очень давно, я принес из леса светляка. Принес в спичечном коробке, неся, как самую драгоценную вещь на свете. Найдя укромное место в саду, положил туда лесного гостя. Но он больше не светился. На моей ладони лежал обыкновенный маленький червячок. И тогда я понял: до сказки нельзя дотрагиваться руками.

25 июня. Степь, забытая Богом.

Тропинка, отходя от дома тети Вали, весело и беззаботно ныряла в лесную чащу, затем поднималась вверх по склону, чтобы затем стать полевой дорожкой. Лес прощался со мной. Слева его грозная стена таяла в дымке, справа сосновая роща устремлялась верхушками деревьев в высокое небо. Начиналась лесостепь, по моим расчетам войти "в ее объятия" я должен был часа через три-четыре. И судя по всему, объятия предстояли жаркие: было раннее утро, а дышалось уже трудно. А что будет в середине дня?

От деревни Полтево, куда вскоре привела меня дорожка, до большака, ведущего в Чернь, ходьбы было не более двухкилометров, но мне показалось, что все шесть, так тяжело я шел. А когда все же вышел на большак, то пришлось остановиться в раздумье. Вообще-то мой путь лежал прямо, уходя в бездорожную степь, в самую глухомань Тульщины — Арсеньевский район. Я и не собирался менять маршрут. Но если по Чернской дороге пройти километров пять, а затем повернуть направо, можно прийти на большой луг, по которому катит свои воды речушка с удивительно красивым названием — Снежедь. Обычный луг, на Руси их пока что много — не все еще распаханы. Но Тургенев обессмертил его, сделав символом крестьянской России, мирного трудана любимой земле. Бежин луг. Как хочется прийти на берега Снежеди, просто посидеть, вспомнить тех деревенских ребятишек, о которых когда-то поведал нам Иван Сергеевич. Но такая жара, а намеченный путь я должен пройти… И вдруг на обочине, справа от меня я увидел маленькую серо-черную птаху с трясущимся хвостом. Надо же! Словно та старая знакомая, встреченная мною в самом начале пути. Трясогузка вспорхнула и полетела в сторону Черни, в сторону Бежина луга. Если это не знак, то я тогда ничего не понимаю. Решено. Когда я пришел на Бежин луг, солнце стояло в зените. По пути мне попалась афиша, приглашающая на праздник, который должен состояться на Бежином лугу в ближайшую субботу. Праздник традиционный. В Черни гордятся им и, надо сказать, по праву. Знаю, что через три дня высокий правый берег Снежеди будет заполнен народом. Кто приедет сюда ради буфета, кто послушать русские песни в исполнении фольклорных ансамблей, кто посмотреть на столичных гостей — поэтов и прозаиков. Но все равно для каждого их них это будет праздник, саму атмосферу которого, негромкую и задушевную, трудно передать словами. Но это будет только через три дня. А сегодня здесь тишина. Высоко в небе парит ястреб. Говорят, у хищных птиц прекрасное зрение. Интересно, а каким он видит меня, одиноко стоящего на зеленом поле? Маленькой точкой, несущей груз на спине? Скажите, у вас не было такого: неожиданно, словно какая-то волна нахлынет и кажется, что уже где-то, когда-то с вами все это уже происходило. Так случилось и со мной. Мне кажется, или на самом деле была такая изнуряющая жара, огромное поле, я, такой маленький, тихая речка в солнечных бликах. И еще эта птица, парящая в небе… Со мной часто случалось такое "узнавание". Обычно через минуту-другую это проходило. А сегодня, сейчас я был уверен, я чувствовал, что докопаюсь до истока. Все это уже было. Правда, почему нет лошадей? Маленького табунка, двух ребят погонщиков? Лошади с разбегу врезаются в водяные струи, брызги искрятся на солнце, солнце искрится в брызгах. Да ведь это было ровно год назад, день в день, 25 июня! Здесь же, на Тульской земле. Куликово поле. Место впадения Непрядвы в Дон. Другое поле, другой символ России. Символ силы духа, единения всех русичей перед врагом… Табун умчался, я лежал на речном берегу, а в расплавленной выси бесшумно парила птица. Я уже говорил, какая это мука горькая — искать дороги на стыках областей, районов, вдали от больших населенных пунктов. В деревне Дьяконово соглашались, что где-то есть деревня Меркулово, но как туда пройти… Поле. Кругом посевы. Под ногами пыль в пятнадцать-двадцать сантиметров. Я иду, а за мною тянется облачко поднявшейся пыли. Встречаются островки зелени — пятьшесть деревьев, словно сбившихся от испуга в кучу. И еще зной. Фляжка моя пуста. Пыль лезет в нос, горло. Самое заветное желание — броситься в холодную воду и плескаться в ней до вечера, пока это убийственное солнце не скроется. Куда ни глянь — поле, поле, поле. Бескрайнее. Но даже там, где небо соединяется с землей, даже там ничего похожего на жилище человека. Ну где же ты, Меркулово? Все. Сил идти больше не было. Я шел, но сам не понимал, как я это делаю. Господи, а какой громоздкий у меня рюкзак! Не думал, что он такой тяжелый. Интересно, а когда я упаду в эту пыль… О чем это я? Да, если я упаду в эту пыль, то как буду падать — на спину или вниз лицом? Лучше на спину, когда будут подбирать тело, не так буду жалко выглядеть. Кстати, сколько я пролежу в этой глуши, неподнятый? Все, начинается что-то похожее на бред. Точно. А вот уже и мираж: я вижу маленький лесок, на его опушке озеро. Темная, тихая вода. Ветви ив склоняются к воде. Нет, это не мираж. И в правду, озеро! Прозрачная холодная вода сделала чудо. С каждым ударом сердца в тело вливаются силы. Раскаленное мое тело блаженствует. Позже узнал, что купался я в Арбузовом пруду. Где-то совсем рядом отсюда находилась деревенька, ныне не сохранившаяся. Жила в ней барыня. Имени ее, отчества не сохранилось в памяти, а фамилия, благодаря появившемуся по ее воле пруду, дошла до нас. Еще один повод поразмышлять о бренности человеческого существования, о памяти, какую мы оставляем после себя. Я ничего не узнаю о барыне Арбузовой: когда жила, в каком возрасте и при каких обстоятельствах отдала душу Господу, остались ли у нее потомки. Но не было бы ее, и просто не существовало б в природе этого чудесного оазиса посреди бескрайнего поля. И сколько людей найдут на берегах Арбузова пруда радость, возьмут от прохладных вод бодрости и новой силы. Я уснул под черемухами. Спал долго и крепко. А встал таким отдохнувшим, что ноги сами просились в дорогу, и самый дальний путь меня не страшил. Но до Меркулова оставалось идти совсем немного.