Виктор Лихачев - Единственный крест

• Название: Единственный крест
• Автор: Виктор Лихачев
• Жанр: Детская проза

Любовь к родному краю «томит и жжет» многих героев новой книги Виктора Лихачева. Несмотря на высокое художественное достоинство романов «Единственный крест» и «Возвращение на Мару», книгу хочется назвать краеведческой: это яркие увлекательные, остросюжетные произведения, в которых дышит современная жизнь со всеми ее страстями и противоречиями. Новизна же книги Лихачева в том, что ее герои ответственны не только за будущее, но и за прошлое.Книга рассчитана на самый широкий круг читателей — от школьников и студентов, которые в захватывающих приключениях своей сверстницы Маши из романа «Возвращение на Мару» найдут черты анти-Потера, до представителей старшего поколения, взыскующих истины.

---

— А говоришь, Разумовский не прав.

— Нет, я так не говорил… Я сказал, что доля истины…

Такого славного ужина давно не было в семье Сидориных.

***

Храма в Упертовске никогда не было, но святое место все-таки имелось. Для многих упертовцев таким местом являлся рынок. Впрочем, местному люду нравилось другое слово — базар. Каждое воскресенье сотни, если не тысячи жителей Упертовска — мал и велик — шли сюда. Людей посмотреть, себя показать, узнать последние новости, наконец, прикупить чего-нибудь. Поэтому Асинкрит, ковавший железо, пока оно горячо, знал, что делает, отправляясь рано утром на рынок. А на ловца, как известно, и зверь бежит. «Зверем» оказалась учительница русского языка, нагруженная как хороший тяжеловоз. Женщина она была нрава крутого, но не злопамятного, учителем не блестящим, однако не плохим. Асинкрит, обгоняя ее, очень естественно не заметил свою наставницу, затем, случайно обернувшись, «заметил».

— Валентина Матвеевна, здравствуйте.

— Здравствуй, Сидорин.

— Сумок-то сколько… — И, якобы раздумывая, — Можно я помогу вам?

— Они тяжелые, Сидорин.

— Ничего! — и взял у нее все сумки.

— Тебе же в другую сторону, Сидорин, — после минутного молчания произнесла Валентина Матвеевна.

— Пустяки. Да и не в другую вовсе: я в библиотеку. Вы нам столько поназадавали — только успевай бегать.

— Что же ты, милый хотел? В выпускном классе учишься. Неужели за ум решил взяться?

— Жизнь заставит, возьмешься, Валентина Матвеевна. Впрочем, пустяки все это.

— Почему пустяки?

— Возьму сегодня Шолохова, хоть ночью, но этот «Тихий Дон» прочитаю. Другое хуже: совесть мучает.

— В каком смысле? — от неожиданного поворота разговора учительница даже остановилась.

— В прямом, Валентина Матвеевна. Вот говорят Бога нет, значит, и души нет. Если бы не ваша картошка, я бы показал, что вот здесь у меня… болит.

В этот момент Асинкрит по лицу учительницы понял, что переборщил со своим лицедейством. И поспешил закончить свой «перл» с самым что ни на есть скромным выражением лица:

— Это я от смущения стал болтлив, Валентина Матвеевна. А если серьезно, помните, как вы мне сочинение вернули?

— Как не помнить? — нахмурилась учительница.

— Хочу, чтобы поняли меня: вовсе не собираюсь за четыре месяца до экзаменов свои грехи замаливать. Я тогда все искренне писал, но обиделся на вас. Как же, меня не поняли. И только совсем недавно уразумел, что вы мне помочь хотели.

Валентина Матвеевна опять остановилась и пристально посмотрела на Асинкрита.

— Ты и вправду это понял, Сидорин?

Асик смотрел на Валентину Матвеевну своими честными голубыми глазами.
Разумеется, в библиотеку он не пошел, тем более, что «Тихий Дон» был у них дома.

— Хорошо погулял, сынок? — спросила его мать.

— Отлично, мамуля, — ответил Асинкрит, не сомневавшийся, что «тройку» в аттестат Валентина Матвеевна ему точно не поставит.

***

Вскоре он разошелся не на шутку, уж больно ему по нраву пришелся пункт № 15 кодекса. Мудрецы были правы: отмычку можно подобрать к каждому. Другое дело, что в случае с простоватой Валентиной Матвеевной для этого потребовалось десять минут разговора и десять килограммов картошки, а вот учительницу математики пришлось обхаживать почти до окончания школы. Разумеется, извиняться перед Антониной Сергеевной Асинкрит не собирался. Тем больше удовольствия ему принесла многоходовая комбинация, ключевой фигурой в которой оказался сосед Сидориных Коля Батурин. Его все звали Коля, хотя Батурину было уже за сорок. Семейная жизнь у Коли не сложилась, жил он тихо и скромно вместе с мамой, такой же тихой и незаметной. Самой большой его отрадой была дача. Отработав смену на шахте, Коля спешил на свой участок. И, надо признаться в садово-огородном деле достиг немалых успехов. У него первого в Упертовске появились самые диковинные и редкие виды растений, от гонобобеля до физалиса. Вот физалис и сослужил ему добрую службу. Случайно проходя мимо учительской, Асинкрит услышал, как Антонина Сергеевна, тоже заядлая огородница и тоже холостячка, рассказывала кому-то об удивительном физалисе и о том, как он полезен. Но, добавила Антонина Сергеевна, говорят семена можно достать только на ВДНХ. Словно вспышка молнии ослепила Асинкрита. Комбинация, причем гениальная, мелькнула в голове мгновенно: физалис — дача — Коля — Антонина — опять физалис — дружба — любовь — брак — его законная «четверка» (будучи скромным от природы, на большее он не претендовал). Проблема, как выяснилось позже, оказалась в Коле. Если Валентина Матвеевна была нрава крутого, то Антонина Сергеевна была крута в кубе. Чтобы понять, чем однажды рисковал Асинкрит, вступив с ней в конфликт, надо знать историю, известную всему Упертовску. Еще будучи молодой учительницей, Антонина Сергеевна спустила с лестницы ухажера, пришедшего к ней на свидание навеселе. Коля Батурин почти не пил, но, услышав впервые от Асинкрита о своих перспективах, сказал фразу, которую наш герой сразу же записал в свой заветный дневник: «Асик, разве я тебе сделал что-то плохое? Я не понял: ей очень нужен физалис или тебе нужна пятерка в аттестат?» Слава Богу, что Асинкрит не растерялся, хотя был близок к этому. Оказывается, простосердечные люди могут быть проницательнее искушенных.

— Коля, я не знал, что ты еврей.

— Когда это я успел стать евреем? — у меланхоличного Батурина на лице возникло что-то вроде удивления, — с чего ты это взял?

С чего, с чего… — Асинкриту нужно было время, чтобы взять ситуацию под контроль. — Ты со мной разговариваешь, или только вопросы задаешь? И еще: зачем всех людей считать корыстными?

— Хорошо, ты не корыстный, тебе не нужна «пятерка». Ты просто неудачно пошутил, Асик.

— Мне не нужна «пятерка» — совершенно искренне сказал Асинкрит, которому было достаточно, как вы помните, четверки. — И не шутил я вовсе. Просто…

— Что — просто?

— Просто все гораздо сложнее. Мать рассказывала, что Нина Николаевна…

— Ты мою маму не трожь.

— А я и не трогаю. Констатирую факт: она мечтает, чтобы ты счастлив был. Я случайно и подумал: ведь у Антонины Сергеевны тоже мама есть, и она тоже мечтает. Понял меня?

— Ну, допустим…

— Что — допустим? Ведь сходится все: дачи у вас рядом, у обоих мамы… мечтают, а она… она ведь такая от одиночества. Как роза.

— Кто роза — Антонина Сергеевна? — совсем очумел Коля.

— Ну да. Ты же сам их садишь… содишь, сеешь одним словом.

— Сеют овес, розы высаживают.

— Тем более. Растет она вначале — дикая, вся скукоженная.

— Какая?

— Колючая, то есть. Не ухватишься — колючки одни. А солнышко ее согреет, дождик того… омолодит — и перед нами бутон.

— Слушай, Асинкрит Васильевич, помяни мое слово: ты будешь великим человеком.

— Я знаю, — скромно ответил Сидорин-младший.

— Нет, серьезно. Я после твоих слов Антонину Сергеевну по-другому увидел… Завтра передам тебе физалис.

— Так не пойдет. Давай сделаем по-другому…

И они сделали. И у них все получилось. К удивлению Асинкрита, Антонина Сергеевна на самом деле оказалась совсем другой, но это, как сейчас принято говорить, совсем другая история. Да, чуть не забыл: свою «четверку» Асинкрит получил.

***

Вопреки ожиданиям, проще всего было в Москве. Во-первых, Виктор Иванович искренне любил племянника, во-вторых, в отличие от провинциального брата, он, будучи столичным жителем, гораздо гибче относился к принципам, и в-третьих, даже при столь благоприятных для себя изначальных условиях, Асинкрит сумел очаровать дядю. Началось все с шахмат. Виктор Иванович почему-то считал себя очень сильным игроком. Асинкрит, наоборот, играл совсем неплохо, но играть не любил. Шахматы на него наводили зевоту. В свое время увлекся ими потому, что в них играл Шерлок Холмс.
Спокойно выиграв у дяди первую партию, Асинкрит с удивлением обнаружил, что Виктор Иванович разволновался не на шутку. «Я просто не настроился» — после этих слов еще пару месяцев назад Асинкрит во второй партии не оставил бы от дяди живого места, невзирая на то, что за встречей наблюдала Ольга. Но сейчас он вспомнил кодекс и… проиграл вторую партию. А затем и третью, решающую. Правда, для этого ему пришлось почти открыто подставить своего коня. Но торжествующий дядя этого не заметил. Впрочем, Виктор Иванович оказался великодушен: «Для своих лет, Асик, ты неплохо играешь. Много времени уделять тебе не обещаю, но когда ты скоро будешь жить у нас, я постараюсь кое-чему тебя научить».
«Жить у нас» — только на мгновение, на одно мгновение радостно вздрогнуло сердце Асинкрита. «Значит, дядя не сомневался, что он будет учиться в медицинском. Это здорово!» Но уже через секунду ему стало грустно. Казалось бы, все хорошо. Все эти комбинации, отмычки — все сработало. Но… Его смущало, что люди, которых он уважал и даже любил — отец, например, — оказывались какими-то игрушками в его руках.
«Тоже мне, Демиург нашелся» — продолжал думать об этом Асинкрит, которого автобус вез обратно в Упертовск. Он решил немножко остепениться. Да и кодекс учил этому: «Будь человеком удачного завершения»… И вновь непонятные тревожные мысли лезли в голову. Вот именно — непонятные. «Будешь учиться в Москве, в престижном вузе. Будешь ходить по выставкам, музеям, концертам… Черт побери, ты же победил, чего тебе еще надо?»
Вот беда, в кодексе об этом ничего не было написано. А когда через несколько месяцев ему торжественно вручили свидетельство о том, что он, Асинкрит Васильевич Сидорин, является студентом первого курса медицинского института, наш упертовский Демиург понял, что не хочет учиться здесь, не хочет быть врачом, и что десять-пятнадцать лет для накопления писательского опыта — это слишком высокая цена за исковерканную жизнь. Но было уже поздно.

***

Годы студенчества прошли для Сидорина вполне банально, как и для большинства из нас, то есть беззаботно и бесшабашно. Много приятелей и немного друзей, студенческие пирушки и первая влюбленность. Потом вторая, третья… Бессонные ночи перед экзаменами с вечной печалью о том, что, как всегда не хватило одного дня. Особым рвением к наукам Асинкрит не отличался, но при этом, как ни странно, считался очень способным студентом. Впрочем, о каких странностях может идти речь применительно к человеку, твердо освоившему для себя, что хорошая отмычка иной раз в стократ надежнее многомесячной зубрежки. Вместо анатомического театра он предпочитал посещать театры драматические, вместо научных библиотек — художественные.
Москва поначалу оглушила Сидорина, но все же не засосала, как фрегат, попавший в гигантскую океаническую воронку. Причины тому были две. Асинкрит отнесся к столице не с робостью провинциала, а с высокомерностью эмигранта-аристократа, изгнанного из Лондона или Парижа и оказавшегося где-нибудь в Парагвае. И это было совсем не трудно, ибо в Москве по сути дела Сидорин оставался таким же одиноким, как и в Упертовске. Только там он долгими осенними вечерами бродил в одиночестве по городским улочкам среди маленьких домиков, а здесь убивал время в кинотеатрах или музеях.
А еще Асинкриту удавалось, как гениальному резиденту, заброшенному в самое логово врага, продолжать жить двойной жизнью. В первой он был улыбчив и весел, общителен и доступен, во второй со страхом ждал ночи, ибо, засыпая, ему чудилось, что сердце его остановилось. Спасительный вдох не приходил — и это была страшная секунда. А может только ее маленькая доля… Асинкрит резко поднимался в постели, ловя ртом воздух. Сердце начинало бешено биться, словно догоняя себя само… Но в той, второй жизни были и дорогие сердцу книги, и обязательные свечи, зажигаемые в полночь и любимая музыка — благо, в огромной квартире Виктора Ивановича для Сидорина-младшего нашелся уголок, ставший почти на шесть лет его собственным маленьким миром.
Только не надо считать, пожалуйста, Асинкрита эдаким Чайльд Гарольдом второй половины двадцатого века. Прежде всего — и в этом было его главное отличие — он не презирал людей. Ему было противно, когда в каком-нибудь модном кафе до него доносились обрывки разговоров, которые вели между собой пьяненькие представители элиты, и он слышал — «быдло», «толпа», «чернь». Асинкрит понимал тогда, что речь идет о его народе. Как он мог презирать семью своего дяди, своих новых друзей по институту Вадика Глазунова, Гальку Савчук, Гришу Степанова? Приехавшие из глубинки, учившиеся, в отличие от него, до посинения — их ли ему презирать? Конечно, можно относиться к народу почти мистически, можно обожествлять или чернить его, а можно отнестись к нему, как к сумме личностей, живущих на одной территории. А потому народ — это и Коля Батурин, подкармливавший бродячих собак и строящий для детей зимние горки и снежные крепости, и отец Светки, убивший свою жену за то, что та не дала ему рубля на опохмелку. И оба, между прочим, жили в одном доме. Кто из них народ — Коля или этот несчастный убийца? Кстати, к таким как он Асинкрит тоже не испытывал презрения и ненависти. Чувство было другое, очень странное — веселая жалость. Или жалостливая веселость. Так жалеет и одновременно веселит вас вечно пьяный бомж, просящий у вас три рубля, чтобы купить хлеба. Вы даете ему эти деньги, хотя прекрасно понимаете, что не хлеб нужен этому бедолаге. Впрочем, так же Сидорин относился и к тем людям, на чьих чувствах и страстях он играл. Играл уже искусно — и без угрызений совести. Да и к себе самому он с недавних пор относился с этой веселой жалостью.
Еще одно отличие нашего героя от героев романтических — он не собирался никуда убегать от людей, хотя ничего от жизни и не ждал. Ни хорошего, ни плохого. Его сокурсники, приехавшие из провинции, мечтали о распределении в Москве или, на худой конец, в каком-нибудь областном городе. Асинкрит не понимал, какая разница, где вырезать аппендицит и штопать порезанных алкашей — в Москве или Кологриве. И там, и там людям больно, и там, и там ты получишь за свою работу 120 рублей. В Москве, правда, колбасы легче купить, но разве смысл жизни состоит в еде? А посещения театров, музеев, выставок — это, по правде говоря, ерунда. Покажите мне москвича, у которого на все это остается время. А еще и там, и там — холодное и зябкое одиночество…

***

Любовь… Обожавший Грина Сидорин, ждал ее прихода как Ассоль: только алые паруса — и никак иначе. Только гром посреди ясной лазури июльского полдня — на меньшее он не был согласен. Но шло время, грома не было, и алых парусов тоже. И кровь не отливала от лица, и не хотелось пройти колесом, как это сделала Дэзи из «Бегущей по волнам». Но, самое грустное, девушки, которых он встречал, совсем не походили на Дэзи, Ассоль или Джоанну из «Черной стрелы» Стивенсона, не говоря уже о Маше из «Капитанской дочки» — единственного произведения Пушкина, которое Асинкрит любил.

— Старик, очнись, — захмелевший от пива Вадик, поучал Сидорина. Они сидели на футбольном матче, а наступивший перерыв требовал дать выход эмоциям, — посмотри, сколько вокруг нас девушек. Умных, красивых…