Хулио Серрано - В Гаване идут дожди

• Название: В Гаване идут дожди
• Автор: Хулио Серрано
• Издательство: Иностранка
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-389-00083-4

Герой – в прошлом преуспевающий журналист, а ныне мелкий квартирный маклер – встречает любовь не в самый лучший период своей жизни. Он не слишком удивлен, что юная и прекрасная Моника оказывается хинетерой – интердевочкой кубинского образца. Поразительно другое: она сумела разглядеть в неудачнике человека большой внутренней честности и чистоты. И ответила ему взаимностью. Между тем судьба готовит им все новые испытания, затягивая в черные водовороты современной истории. Действие романа происходит в прекрасной Гаване. Этот город многое повидал на своем веку, а сегодня в немом изумлении наблюдает за тем, как рушатся иллюзии нескольких поколений. В Гаване все чаще идут дожди, меняя облик улиц и жизнь их обитателей.

---

Моника подошла ко мне. Она за время разлуки заметно осунулась и похудела. Горестно поджатые губы ее как-то старили. В голосе слышались боль и гнев.

– Если тебе там так нравится, ты можешь тоже туда отправиться. – Неожиданно жестокие слова резанули мне слух.

– Что? И я заразился? Исключено.

– А ты не помнишь, что раза два-три, когда был совсем пьян, ты не пользовался презервативом? – Гнев Моники снова уступил место полнейшему унынию.

Острый нож, просвистев в воздухе, вонзился мне в спину. Я не знал, что ответить. Картинки из прошлого всплыли перед глазами.

Да, верно, дважды или трижды, будучи во власти дикого желания, в исступлении, в алкогольном тумане, я не предохранялся. Я об этом забыл, но она помнила. А возможно, это было больше двух-трех раз. Да, я тоже мог заразиться. Меня уже, наверное, пожирал изнутри злой, непобедимый вирус. Нет и нет, такого просто не могло быть. Подобную неосмотрительность я допускал только в самом начале, достаточно давно. Хотя кто знает, может, и недавно. Не помню. Но каким же преступно халатным идиотом я оказался. Мне хотелось кричать, бить Монику, бежать сломя голову куда глаза глядят. Но я лишь молча сел на кровать. Моника опустилась рядом и, крепко обняв меня, снова заплакала.

– Я умру, – сказала она, глотая слезы. – Мы с тобой умрем. Сначала я, потом ты.

– Мы умрем? – повторил я, чувствуя, как мурашки забегали по спине.

– По моей вине. – Она еще сильнее прижалась ко мне. – Да простит меня Бог.

Я нежно поцеловал ее в лоб. Надо было забыть собственные страхи и найти слова утешения и ободрения. Нельзя было впадать в отчаяние. Ведь возможно, она и не заразилась.

– Дело совсем не в тебе. С нами всякое могло случиться. Мы могли разбиться в машине. Могли погибнуть в авиакатастрофе… – Я сам удивлялся своим речам. Нежно гладил ее по голове и вытирал ей слезы. Уткнувшись лицом мне в грудь, она казалась маленькой девочкой, какой в сущности и была. – И потом, до того момента, как наступит… – я не смог произнести слово «смерть», – трудная пора, пройдет очень много времени и, возможно, уже получат нужную вакцину или изобретут какое-нибудь лекарство.

– Если такое произойдет, – проговорила она, немного успокоившись, – клянусь, что на коленках доползу до часовни Пречистой Девы из Кобре.

– Мы вместе поползем, – подтвердил я с уверенностью.

– Но сначала мы поженимся. Поклянись, что не бросишь меня, даже если я превращусь в страшенную ведьму, морщинистую и беззубую. Поклянись.

– Клянусь, любимая. Мы поженимся завтра же утром, и у нас народится много детей, и мы будем жить долго и счастливо.

Не знаю, поверила ли Моника моей последней абсурдной фразе, но она перестала плакать и поцеловала меня.

В ту ночь мы были близки как никогда: рука в руке, бок о бок, ее голова на моей груди.

Заразилась ли Моника? Наверняка. Инфицирован ли я? Возможно.

Такие мысли одолевали меня на другой день после того, как Моника сообщила мне страшную новость. Было воскресенье, город обессилел от жары и духоты, в воздухе пахло близким дождем.

Мы рано позавтракали и сели покурить.

– Что будем делать? – наконец проговорила она, вроде бы утешившись или владея собой гораздо лучше меня.

Я тяжело вздохнул, стараясь привести в порядок тяжелые мысли, топтавшие ростки надежды, как стадо буйволов. Стадо диких буйволов, взявших меня в кольцо.

– Надо прояснить ситуацию, сдать анализы.

– А потом прямиком в спидаторий. – Ее голос был грустен, очень грустен.

– Другого выхода нет. Откладывать нельзя. Завтра же пойдем.

– Ладно. Пойдем завтра. – В ее взгляде светилось отчаяние. Такое отчаяние во взоре, наверное, бывает у людей на плоту в открытом море.

Остаток дня в то горестное воскресенье, черное воскресенье, мы провели у меня – разговаривали, слушали музыку, стараясь не вспоминать о своей трагедии. К вечеру я что-то приготовил, и мы съели это «что-то» без особого аппетита. Моника сказала, что ей надо проведать Малу.

– Я пойду с тобой.

– Нет, пойду одна. Лу просто не в себе, и неизвестно, как она тебя встретит.

– Но тебя она никуда от себя не отпустит.

– Нет, я сегодня же вернусь. Обещаю. Но ночевать уйду к себе.

– Пожалуйста, побудь со мной. – Меня пугала мысль остаться в одиночестве.

– Мне нужно собрать кое-какие вещи и хочется ночью побыть одной. Надо кое-что продумать, – твердо сказала она. – Завтра утром зайдешь за мной, и пойдем сдавать кровь.

Видимо, она опасалась, что ее тут же запрут в спидаторий, и хотела взять с собой все необходимое, в том числе любимые книги.

– Хорошо, – сказал я. – Завтра в девять захожу за тобой.

Мы распрощались, крепко поцеловав друг друга, и я остался наедине со своими печалями и опасениями.

Я не был уверен, что инфицирован, но точно знал, что боюсь жутко, боюсь гораздо больше, чем накануне, боюсь не просто умереть, а умереть медленной смертью, тихо подступающей ближе и ближе, с болями и мучениями, неуклонно пожираемый страшным вирусом. Как при проказе. Я представлялся себе средневековым прокаженным, брошенным на произвол судьбы.

«Как могло такое со мной случиться? Почему это должно было случиться именно со мной?» – спрашивал я себя.

Я был честным, порядочным человеком, никогда не причинял никому зла, но тем не менее получал от судьбы удар за ударом. Почему жизнь моя сложилась так нелепо, так паршиво? За какие прошлые грехи приходилось расплачиваться? Ох, и велики же, наверное, были эти мои грехи.

Почему Бог, в которого я не верю, распоряжается таким образом, что негодяи, мошенники, идиоты не страдают, не мучаются, живут припеваючи и преспокойно испускают дух в собственных постелях, а мне приходится умирать так гадко?

Стоит ли при такой перспективе сокрушаться о всех своих прежних драмах и бедах, о том, что Бэби меня бросила и я потерял дочерей, о том, что какой-то подлец меня оклеветал, а другие подлецы выбили из седла и втоптали в грязь?

Перед глазами промелькнули лица моих дочерей. Красивые, веселые девочки, которых мне больше никогда не увидеть.

Взгляд упал на бутылку рома. Приложился к ней раз-другой, но ром не поднимал настроения. Я был словно пригвожден к месту, и передо мной крутилось, наезжало на меня колесо воспоминаний, которые воплощались в образы, слова, эмоции.

Вот я – честолюбивый мальчишка, всегда норовящий быть лучше других, что мне порой и удавалось. Был первым в классе, удачливым в спорте, всеми хвалимым. Хотел стать пилотом, врачом, астрономом, капитаном дальнего плавания. В юности принял участие в мятеже против диктатуры, и это смешало мои детские планы. Я стал подпольщиком, опасным для властей революционером и каждое утро, просыпаясь, не знал, доживу ли до вечера. Но не страшно сражаться и умереть за дело, которое представляется тебе самым справедливым. За поясом у меня было оружие, чтобы лишать жизни других людей или покончить с собой и не сдаться живым. Последнее оказалось невыполнимым, ибо, как всегда, мне не повезло: меня застигли врасплох, захватили спящим.

Я содрогнулся, когда воспоминание о сорокадневных пытках хлестнуло меня, как тот кнут, которым полосовали мою кровоточащую спину в полиции.

«Нет, нет!» – охнул я, отгоняя страшные видения. И снова потянулся к бутылке рома.

Я видел себя амбициозным, строящим планы и полным иллюзий парнем, но все мечты вдруг лопнули, как детский воздушный шарик, потому что такие шарики имеют обыкновение лопаться, когда их слишком сильно раздувают или когда в них швырнут острый камень. Кто погубил мой шарик? Я сам? Или кто-то сторожащий в темноте, подобно судьбе, что таится во мраке? А возможно, шарику в момент его изготовления, еще до того, как ему попасть в руки ребенка, было уготовлено лопнуть в определенный день и час, но ребенок этого не знал и поэтому льет слезы от горя.

Воздушный шарик моей юности лопнул, но жизнь не закончилась. Мало-помалу, порой из последних сил я надувал другой шарик, рождались новые планы. Я всегда был изрядным циником, но в то же время оставался и остаюсь мечтателем. Каждый человек имеет право на мечты, на иллюзии. Я выжил и живу, хотя кое-кто думает иначе. Мне хотелось любить и быть любимым. Возможно, мой маленький план, моя скромная и зыбкая мечта состояли в том, чтобы где-нибудь начать с Моникой новую жизнь. Наверное, я никогда об этом не говорил, наверное, и она об этом не знала, ибо я давно понял одно: чтобы уберечь свой шарик от порывов ветра и острых камней, надо его замаскировать, сделать невидимым.

И вот моя мечта, мой план, мой шар вдруг снова лопается, разлетается на тысячи кусков от удара неведомой силы или камня, пущенного кем-то, а может быть просто судьбой или Богом.

Я, конечно, не святой. Как и все, во многом я сам виноват; одни мои проступки можно извинить, другие – нет. Как и все, я, бывало, лез вверх, перешагивал через других; какое-то время чурался Франсиса, а позже изменил Монике с ее матерью, потом… потом…