Марек Хласко - В день смерти Его

• Название: В день смерти Его
• Автор: Марек Хласко
• Жанр: Современная проза

---

- Жалко, - ответил он. - Жалко. Даже больше, чем тебе. Ты ведь не сутенер. Для тебя это так, на раз. А для меня - на всю жизнь.

Он вышел. Я подождал часок или немного побольше, но Ева так и не появилась. Показывая официанту на пустую бутылку из-под пива, я сказал, что жена, как придет, заплатит, и официант успокаивающе махнул рукой, как бы давая понять, что всё в кафе к моим услугам. Я любил бывать в этой забегаловке, восемь месяцев назад я тут познакомился с Евой. Как сейчас помню: она сидела за столиком возле музыкального автомата, а я - здесь, на террасе. Я знал, что она проститутка, но все равно она мне ужасно нравилась. У меня в кармане не было и двух фунтов, но я решил попытать счастья и подошел к ней.

- Пойдем со мной, - сказал я.

- Куда ты хочешь пойти?

- Не знаю. Наверное, в гостиницу.

- А за номер заплатишь?

- Нет, - сказал я. - Вряд ли.

- Как же так? - сказала Ева. - За номер платит мужчина, так принято. Ты что, не знаешь?

- Знаю, - сказал я. - Естественно, знаю. Но у меня ни гроша. Да я и не хочу идти с тобой за деньги. Я ведь этого не говорил.

Она взглянула на меня, и тогда я впервые увидел ее глаза, хмурые, как у ночной птицы. Мне было известно, что она истеричка, и я боялся, что она шарахнет меня бутылкой по голове или выкинет еще какой-нибудь фокус. Но ничего, обошлось. Она просто глядела на меня, а я стоял и улыбался.

- Значит, - сказала она, - хочешь по любви?

- Да, - ответил я. - Именно так.

- Ты это серьезно?

- Абсолютно, - ответил я.

Словно что-то зажглось в ее глазах. Тогда я подумал, что мне, наверное, почудилось, но сейчас убежден, что так и было.

- А ты знаешь, чем я занимаюсь?

- Знаю.

- И тебе это не мешает?

- Еще как мешает, - ответил я. - Но ведь можно влюбиться в девушку, даже если что-то мешает. Впрочем, вечно что-нибудь да мешает.

- Ладно, - сказала она.

И мы пошли. Сначала прошлись по дороге, ведущей в Яффу, по тихой улочке, там молоденькие солдатики учились водить машину; пообедали в кафе, где жарят только что выловленную рыбу, а потом вернулись в Тель-Авив, и Ева привела меня к одной старой ведьме, у которой снимала комнату на день; туда приходили ее клиенты. Ева пошла в комнату, а мы с ведьмой сидели на кухне и слышали все, что происходило за стеной.

Так поступила со мной Ева; видно, подумала, что я над ней подшутил, и решила мне отомстить. Не так уж и много происходило за стенкой, но ничего приятного в этом не было. Не было.

- Почему вы такой худой? - спросила меня ведьма. - Может, у вас чахотка?

- Нет, - ответил я.

- Вид у вас такой. Мой брат тоже так выглядел. Ему было восемнадцать лет, когда он умер.

- Как жаль, - сказал я. - Зато вы хорошо сохранились.

- Скажете тоже, хорошо, - заворчала она. - У меня двусторонняя грыжа. Предлагают оперировать, но я не соглашаюсь.

- И правильно делаете, - решительно сказал я.

Она подозрительно глянула на меня.

- А почему?

Тут вошла Ева. Ее клиент мылся в туалете, фыркая как конь. Я подумал про себя, что если он начнет насвистывать арию тореадора, я не выдержу и дам ему в зубы. На Еве был незастегнутый халатик, и я впервые увидел ее ноги. Она села ко мне на колени.

- Ну как? - спросила она.

- Никак, - ответил я. - Вот разговариваем с хозяйкой.

- Поцелуй меня, - тихо сказала она, а клиент продолжал фыркать в туалете. Я поцеловал ее, но глаза у нее были открыты, все время открыты, и мне казалось, что мое лицо рассматривают в микроскоп.

Потом пришел следующий; за стеной снова торговались, Ева нарочно говорила громко, чтобы мне тоже было слышно. Она советовала ему валить к родной матушке, а он плаксиво настаивал на двадцати пяти фунтах. Наконец договорились.

- Вы, наверное, не слишком сильный, - сказала старуха, меряя меня презрительным взглядом. - Да и больной, только говорить не хотите. Но я-то вижу.

- И что вы видите?

- Будет вам, - сказала она, - это сразу видно. С моим братом тоже так было. Вы и похожи на него.

- Ах, Боже мой, - сказал я. - Страшное дело. Но в то время не было лекарств.

- Что лекарства, - сказала она. - У меня вот грыжа, никакие лекарства не помогают.

- Так сделайте операцию.

- Какая там операция, - снова заворчала она. - Мне семьдесят лет. Помирать пора.

- О Господи! - испуганно сказал я. - Не надо так говорить. Это страшно.

За стеной все закончилось, и Ева опять вышла ко мне. Теперь я сам поцеловал ее, и теперь она закрыла глаза. Старуха пошла сменить простыни, и я слышал, как она распекает незнакомого мужчину, а он тем временем ползает на карачках по комнате, пытаясь разыскать какую-то упавшую вещь.

- Ну, - сказала Ева, - любишь меня?

- Конечно, - ответил я. - От тебя зависит со всем этим покончить.

- И ты можешь это стерпеть?

- Ты и представить себе не можешь, сколько всего я могу стерпеть, - сказал я. Что-то в этом роде я слышал вчера в ковбойском фильме с Аланом Ладдом. И повторил, не сводя мрачного взгляда с масленки, стоящей на столе. - Никто не знает, сколько может вытерпеть.

Потом я опять сидел с ведьмой, и она рассказала, что лет пять назад у нее вырезали полжелудка, а может, и все три четверти, и ей приходится часто ходить в туалет, а гости Евы мешают - «интересно, чем они там занимаются». Мне ничего не стоило объяснить ей, чем они занимались, и я до сих пор не знаю, почему этого не сделал. А потом ушел третий клиент, и Ева снова вышла ко мне. На этот раз ей не хотелось, чтобы я ее целовал. Она вдруг зарыдала, сползла рыдая с моих колен и, лежа на полу, продолжала плакать - никогда ни прежде, ни потом я больше не слышал, чтобы кто-нибудь так плакал. Так могли бы плакать мертвые, приведись им восстать из смертного сна, чтобы жить по-новой.

Старуха снова поменяла простыню, а Ева все рыдала, лежа нагая на каменном полу.

Я смотрел на часы: прошел час, потом еще час. Наконец Ева сказала:

- Ни за что бы не поверила, что ты выдержишь. Ни за что.

Я поднял ее с пола и какой-то тряпкой отер ей лицо. Я и сам не представлял, что смогу это выдержать; о Господи, вот уж не думал, что я такой стойкий и что способен вынести так много чужого несчастья.

Я глянул на пустую бутылку из-под пива, помахал официанту и пошел к морю. Гришу я не застал; русский старик, который держал на пляже лавку, сказал, что Гриша был и ушел, но обещал вернуться. Я разделся и лег на песок; было жарко, хамсин длился второй день, море оцепенело - обычно в это время года волны подкатываются к бетонной набережной. Люди попрятались по домам, никто не купался, только я и еще пара-тройка туристов, не желавших признаться в своем поражении и бессильно лежавших под адским солнцем, прикрывшись газетами - «Нью-Йорк геральд трибюн» и «Джуиш кроникл». Эту публику я не терпел; они были назойливы и крикливы и в своих одеждах «сафари» выглядели смешно среди здешних уроженцев, прекрасных женщин и атлетического сложения мужчин, людей серьезных и скромных, которые знали, что такое тяжелый труд, умели веселиться как дети и молча умирали на всех границах Израиля. Глядя на тех и других, трудно поверить, что они принадлежат к одному народу. Думаю, те, кто родился здесь, тоже не очень-то верили в это, да и не удивительно. Каждый день на границе погибали молодые солдаты, я постоянно читал, постоянно слышал об этом. Если этот народ когда-то постигнет беда, то, я верю, враги войдут в пустую страну, где не останется ни мужчин, ни женщин, ни детей. Родившиеся здесь сознавали трагизм своей судьбы, хотя я ни разу не слышал сетований от них самих; и потому тем труднее было мне, чужаку, слоняться по этой стране - без работы и без ощущения причастности; я знал, что тут на меня никогда не будут рассчитывать и что я никому не нужен. В другой стране я б и задумываться об этом не стал.

Гриша пришел около трех, разделся и прыгнул в воду-он готов был плавать даже тогда, когда другой будет целый час размышлять, стоит ли повернуться с боку на бок. Я в жизни не встречал человека сильнее Гриши; он был худой, если не сказать тощий, но весь как из железа. И еще живучий как кошка, а ведь позавчерашний тип задал нам хорошую взбучку.

Гриша вышел из моря; влажная кожа блестела на солнце, от головы шел пар. Лег рядом.

- Хочешь выпить? - спросил он.

- Ясное дело, не откажусь, - сказал я. - Но хорошо бы сначала поесть.

- И не мечтай, - сказал Гриша. - Я могу выцыганить у старика бутылку коньяка. Но никакой жратвы у него в лавке нет. И вообще, зачем тебе есть? Скорее словишь кайф, если примешь натощак. У нас в Одессе, случалось, парни пили водку под горячий суп, чтобы побыстрее закосеть.

- У вас в Одессе, - сказал я. - Давай.

Гриша встал; даже не взглянув ему вслед, я продолжал лежать на горячем песке. До меня доносились их голоса. Гриша начал с подходцем, издалека, обработать человека он умел; словно большой артист, который верит в себя и знает, что ему есть что сказать, он с толком, с расстановкой разрабатывал тему.

- Жарко сегодня, - начал Гриша.

- Да, жарко, - подтвердил старик.

- У нас в Одессе-маме тоже так бывало, - говорил Гриша. Старик тоже был из Одессы.