Виктор Лихачев - Ангелы уходят не прощаясь

• Название: Ангелы уходят не прощаясь
• Автор: Виктор Лихачев
• Жанр: Детская проза

 "Ангелы уходят не прощаясь" - последнее, что успел написать Виктор Лихачев. Произведение осталось незаконченным, но именно в нем писатель предстает перед читателем таким, каким он был на самом деле: искренним, верующим, не скрывающим своих недостатков. Исходивший и изъездивший почти всю страну, побывавший в самых отдаленных ее уголках, Виктор отразил на страницах книги свою безграничную любовь к России, к русской деревне, а самое главное - путь человека, обретшего и принявшего в свое сердце Бога.

---

Этот обзор стал самым кратким в многолетней истории сначала «Зари Коммунизма», а потом «Энской зари». Перед журналистами, уже не с газетных страниц, а собственной персоной, предстал Григорий Алексеевич Абакумов. Появление главы района да еще в сопровождении Тяпкина вызвало самый настоящий шок у мирных тружеников пера. Одиннадцать лет Абакумов руководил районом, а в редакции побывать та ни разу и не удосужился… И вот такое неожиданное появление.

— Гри… Алекс… К нам?

Князев на какое-то время лишился дара речи, а затем он произнес несколько фраз, которые благодаря длинному языку Ремизова вскоре стали крылатыми в Энске:

— Сподобил, Господь. Лучший день в моей жизни. Только куда бы мне вас посадить…

— Да ты уж посади куда-нибудь. — Это был Абакумов.

— Вы меня не поняли, Алексей Григорьевич, то есть Григорий… У нас стулья плохенькие, не для ваших…

— Ну-ну, продолжай. Даже интересно.

— Вы меня не поняли, — Князев чуть не плакал, — я хотел сказать не «не для ваших», а не для вас. Они недостойны вас. Вот.

— Кто?

— Стулья.

— Почему?

— Плохенькие они.

— А я?

— А вы хороший. Сподобил Господь.

Журналисты, все как один, сидели, угнув головы, еле сдерживая себя. Вот-вот могла начаться массовая истерика.

— Мама, не могу больше, — прошептала Антонина Сергеевна.

— Крепись, — также шепотом откликнулся Орлов, — вот я же… «А вы хороший».

— Слушай, Леонид Павлович, мы часом не ошиблись адресом? Это газета?

— Да вроде газета.

— А я думал — цирк. Клоун в наличии, — и Абакумов показал на несчастного Владимира Николаевича. — Господь его сподобил. Зрители ржут, как лошади… Сейчас, впрочем, вам всем не до смеха будет…

— Вы меня не поняли…

— Все, умолкни, паяц! Леонид Павлович, начинай.

— Слушаюсь, Григорий Алексеевич.

Тяпкин уже открывал портфель из прекрасной кожи.

— Вот. — Он двумя руками, всем видом демонстрируя высшую степень брезгливости, достал из портфеля какую-то газету. — Даю честное слово, сегодня я буду мыть руки с мылом…

— А вы их что, без мыла моете? — простодушно спросил Ремизов.

— Ты над кем издеваешься?! — вдруг заорал Князев. — Выйди вон отсюда.

— Какой цирк? Дурдом, — констатировал Орлов. Сказано было тихо, но это слышали все.

— И ты — вон!

— Подожди, клоун. Не пори горячку. Разпосылался. Они мне здесь нужны. Леонид, продолжай.

— Слушаюсь, Григорий Алексеевич. Даю честное слово, сегодня я буду…

— Ты это уже говорил. Будешь мыть руки с мылом.

— Потому что я держал в руках этот поганый листок. Это, так называемый «Рубеж», выходящий в областном центре. Издание, для которого определение «желтая пресса» будет комплиментом. Этот номер датирован сегодняшним числом. В нем статья.

С тем же выражением лица, будто он достает из супа лягушку, Тяпкин развернул газету.

— Точнее, статейка — подлая, лживая, гнусная. Автор, некто И. И. Иванов, не мудрствуя лукаво, назвал ее «Энские были».

— Где? — опять подал голос Ремизов.

— Что?

— Где были энские?

— В газете, Ремизов, в газете. Статейка «Энские были».

— Это я понял, а где они были?

— И это четвертая власть… Идиот! Не были, а были. В смысле — быль. Правда.

— Так значит статья правдивая?

— Леонид Павлович, — поднялся Абакумов, — они совсем не идиоты. Ты к их совести достучаться пытаешься, а эта братия над тобой издевается. Дай мне газету.

Абакумов встал с развернутой газетой так, чтобы его могли видеть все:

— А теперь — быстро: кто писал? Я жду.

Наступила тишина, которую в русском народе принято называть мертвой. Ее нарушил робкий голос Князева:

— Григорий Алексеевич, у меня два вопроса. Мы так и не поняли, о чем статья. Можно мы ее прочитаем сейчас? И еще, газета же областная, наверное, писал кто-то из их журналистов…

— Это ты свои мозги, Князев, давно пропил, а вот другие сразу все поняли. Я прав, Владимир Олегович? Только в глаза, в глаза мне смотрите.

— Понятно, вы Каа, а я бандерлог.

— Я глава Энского района, а ты борзописец, который ради красного словца не пожалеет и отца.

— Вот оно как. Ну что ж, в глаза так в глаза. Статью читал, сегодня утром.

— А мне сказали, что в киосках она появилась всего полчаса назад…

— В киоски не хожу, читал в интернете, электронную версию газеты. Читал, но не писал.

— Так я ведь все равно узнаю, раньше или позже. Лучше сознайся.

— Пожалеете и простите?

— Никогда. Убивать буду быстрее, без мучений.

— Да что вы такое говорите?! — вспылила со своего места Галина. — Как вы смеете?!

— Смею, дамочка, смею. В этом районе я хозяин. Понятно? Значит так, Князев, — Абакумов повернулся в сторону главного редактора, — даю тебе семь… нет, три дня. Через три дня ты должен быть у меня в кабинете с автором пасквиля.

— А если он… автор не найдется? — пролепетал Владимир Николаевич.

— Хороший вопрос. Тогда приедешь один. За выходным пособием. Еще вопросы есть? Покеда, клоуны.

— Постойте, Григорий Алексеевич. Пожалуйста.

— Что еще, Князев.

— Есть мысль.

— Ну-ну.

— Мне рассказывали, что в монастыре живет писатель.

— Писатель?

— Да, из Москвы вроде. Скоро месяц, как живет.

— Говори.

— Ходит, смотрит, расспрашивает…

— Леонид Павлович…

— Я понял, Григорий Алексеевич. Поработаем.

— Знаешь, что меня в тебе удивляет, Князев?

— Не знаю, — подобострастно улыбнулся Владимир Николаевич.

— Ты вроде жалкий такой, а до чего живучий… Но про три дня я не шутил, — и с этими словами покинул помещение. Тяпкин последовал за ним.

* * *

— Слушай, дочка, а не устроить ли нам себе сегодня праздник? Испечем шарлотку, пригласим Галину, Тихона с мамой.

Наташа улыбнулась.

— Подлизываешься, Елена Евгеньевна?

— Если и да, то самую малость. Просто сидим, как две нахохлившиеся птички…

— Птички-невелички. Нет, Лена, не получится.

— Что не получится?

— Праздника. Он или есть, или его нет. А если на душе пасмурно, ни шарлотка не поможет, ни даже великий остроумец Тихон.

— Послушай, дорогая, — Елена села на диван рядом с дочерью и взяла ее ладонь в свои руки, — ну, хорошо: за многое из того, что я сказала тогда мне стыдно.

— Правда?

— Сущая. А чему ты так обрадовалась?

— Твоим словам. Теперь осталось совсем немного: пойти к нему и сказать об этом.

— Ему?

— Да.

Вот так пойти — и сказать?

— Пойти и сказать: простите, ради Бога.

— Наташенька, я все понимаю, кровь сказывается, и все такое…

— Какая кровь? — удивилась девушка.

— Это так, вырвалось. Я всегда думала, что мы с тобой понимаем друг друга…

— А разве нет?

— Тогда пойми: он ведь тоже обидел меня. И очень сильно. Ему должно быть стыдно?

— А ему стыдно.

— Серьезно?

— Лена, милая, ты опять начинаешь…

— Не стесняйся, говори. Заводиться?

— Волноваться.

— А что мне остается делать? Всегда думала, что дочь обязательно будет на моей стороне…

— Даже если ты не права?

— Но ведь он тоже обидел меня. В конце концов, если этот писатель — мужчина, то он должен придти первым и извиниться. Ну, а потом и я … может быть.

— Смешная ты, Лена, — неожиданно Наташа наклонилась и поцеловала матери руку. Та смутилась:

— Телячьи нежности… Теперь ты подлизываешься?

— Представь, — Наташа, словно не услышала последних слов Елены, — тебе нужно купить хлеб. Пошла ты в магазин, а там очередь. Что ты делаешь?

— Разумеется, становлюсь в эту очередь.

— А если впереди тебя мужчина, ты попросишь его уступить тебе свое место? Ведь ты же женщина…

— Нашла с чем сравнивать. Это совсем другое дело…

— Почему, Лена?

— Слушай, не люблю, когда ты так на меня смотришь… И вообще, какая-то ты в последнее время стала назидательно-умная. Вот. Все-таки я мать, ты дочь. А старших надо уважать…

— Ты же знаешь, что я старше тебя, Лена…

Они замолчали. Надолго. Наконец, Елена встала с дивана.

— Ох, эти твои аллегории…

— Знаю, у Елены Евгеньевны от них аллергия. Ты куда уходишь?

— Скоро буду… Да не переживай, просто я хочу в очереди за хлебом стать впереди мужчины.

— Какая ты у меня молодец!

— А вот этого — не надо. Лучше займись шарлоткой. Праздник все-таки состоится. Мне так кажется.

* * *

До монастырских ворот оставалось совсем ничего, когда Елена заметила, что из них вышел какой-то человек. Она еще не разглядела лица, но уже знала, что это — Покровский. Писатель шел, угнув голову вниз, он бы прошел мимо, не заметив Елены, если бы молодая женщина не окликнула его.

— Арсений Васильевич…

— Да. Ой, это вы? Не поверите, а я к вам шел.