Леонид Богданов - В стороне от большой дороги

• Название: В стороне от большой дороги
• Автор: Леонид Богданов
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1964

Рассказ Леонида Богданова о военном времени с предисловием Б. Филиппова. Необычная для Богданова серьёзность и вполне безжалостный реализм.

---

По «Малой Земле» ползли слухи, что сам Сталин остался недоволен тем, что у оторванных от фронта беловцев, появились анархические и даже антисоветские настроения, и поэтому, мол, Сталин решил отдать всю группу Белова на разгром немцам. Слухи эти имели под собой почву. Среди беловцев действительно чуть ли не открыто поругивали Сталина — положение на фронте немыслимое. Сам генерал Белов запретил присланным с «Большой Земли» на самолетах партийным работникам восстановить распущенные немцами колхозы. Были случаи, когда простые парашютисты или кавалеристы били крупных партийных работников, если те пытались арестовывать крестьян, работавших когда-то у немцев на кухне, или тех, у кого останавливались на постой немцы. Слухи об умышленном отдании беловцев на разгром действовали деморализующе. Отступление постепенно приобретало панические формы. А паника умножалась рассказами бывших военнопленных об ужасах немецкого плена.

Когда Коробов и Гавриленко с новой группой разведчиков в двадцать человек пришли в эту деревню, по пыльной улице поспешно двигались подразделения парашютистов, потом какие-то партизаны в гражданской одежде, скакали кавалеристы кучками по десять-двенадцатъ всадников. Стояла полная неразбериха и хаос. Сам Коробов вел свою разведгруппу, не зная, где штаб Белова, не имея никакого приказа, что делать и куда идти. Все двигались, устремляясь за главным течением, и никто не знал, куда они идут и что будет дальше.

В этой маленькой деревне были тоже видны следы бомбежек. Повсюду виднелись воронки. Валялись убитые лошади. Несколько изб было разрушено и на месте их остались только печные прокопченные трубы. Изба Шуры уцелела. Коробов, покрытый слоем пыли, с автоматом на груди, с воспаленными глазами, зашел в нее, и Шура, увидав его, радостно и мелко закрестилась.

— Слава Богу, а я-то думала, что вас уже нет в живых.

— Это хорошо, — устало улыбнулся Коробов, — есть такое солдатское поверье: кого считают убитым, тот будет жить. Впрочем, кто знает, как долго?

— А знаете, наша Анька его-то убила, — простодушно проговорила Шура.

— Кого убила? — непонимающе переспросил Коробов.

— Анька. Вы не помните? — удивилась Шура. — Анька-потаскуха убила Колю безногого. Как пришли его забирать, вакуировать, значит, на самолете, она плакала, не отдавала. Он тоже плакал, не хотел. Комиссарик, что вакуировал раненых — их у нас набралось человек пятнадцать — говорит: есть такой приказ — врагу не оставлять. Ну, безногого Колю, конечно, силой забрали у Аньки. Понесли в повозку. Анька совсем сошла с ума, сбесилась. На коленях по пыли за комиссаром ползла, о землю грудью билась. Потом, когда раненых повезли, бросилась она, горемычная, в избу, схватила топор, подбежала к повозке и его по голове. Он еще долго хрипел, а она его на руках качала. Уже три дня как мертвый, а она его у себя все держит.

— И ей ничего не было? — спросил растерянно сержант Гавриленко.

— А чего ей сделаешь? — проговорила Шура. — Если бы попался другой, ее может и застрелил, но тот комиссарик сам испугался. Страшная Анька была, глаза, как угли. Он говорит: — мне приказ, военных врагу не оставлять в живых, а он теперь мертвый, мое дело кончено. Я не суд, чтобы судить.

С тяжелым чувством, минутами не веря в случившееся, не понимая, зачем это он делает, Коробов, взяв Гавриленко, пошел к Анне. Они шли по улице, обгоняя какой-то обозик из десятка отобранных у местных жителей крестьянских подвод. Гавриленко, еле успевая за Коробовым, запыхавшись говорил:

— Озверел народ. Подумать только! Все это война.

— Не в войне дело, — за все время только и сказал Коробов.

У двери сержант нерешительно затоптался. Коробов один шагнул в избу.

Здесь не было дневного света, окна были завешены.

«А что, если она совсем сошла с ума?» — подумал Коробов, слабо еще различая в полутьме окаменевшую фигуру женщины в той стороне, где стояла кровать. Он инстиктивно положил руки на автомат и остановился в двух шагах от порога. Анна еще долго продолжала неподвижно сидеть, а потом повернула к Коробову высушенное лицо с плотно сжатыми губами и неподвижным взором холодных, как ледяшки, глаз. Она длинно посмотрела на старшего лейтенанта, видимо, стараясь что-то сообразить.

— Так для Коли лучше, — просто и словно бы продолжая разговор, проговорила она.

— Сколько их там беспризорных калек мучается. Что бы Коля без меня там делал?

Коробов, так, чтобы не заметила Анна, снял руки с автомата. Петрикин лежал на кровати, укрытый одеялом, и было видно только его заострившийся подбородок и нос, голова утопала в подушке. Ну что Коробов мог ответить ей?

— Вот оно и кончилось, — уже глухим голосом проговорила Анна, — дальше ничего не будет ни у Коли, ни у меня.

Она отвернулась от Коробова и опять окаменела, глядя в лицо покойника.

— Может вам помочь? — спросил Коробов. Слово «похоронить» он не мог произнести.

— Не надо, — почти с ненавистью проговорила она, не поворачиваясь, — сколько мне осталось на него смотреть? Сколько мне надо потом жить, не видя его? — у нее заклокотало в груди. — Это же страшная мука! Вы понимаете, или у вас нет души?! — она переборола себя и попросила: — Не надо здесь быть. Вы добрый человек. Пожалуйста!…

Коробов молча вышел. Потом вернулся. Не глядя на Анну, на покойника, он положил на стол кусок вареной без соли конины. У него не было ни хлеба, ни соли. Он уже три дня ничего не курил.

Парашютисты шли весь день. Ночью в той стороне, куда они шли, в темном небе стали взлетать разноцветные ракеты: красные, зеленые, белые. Потом темноту разорвало несколько беззвучных вспышек. И когда цветные нити трассирующих пуль побежали, скрещиваясь, встречаясь, до парашютистов докатились отдаленные глухие взрывы. Там, далеко впереди, была большая дорога уже занятая немцами. И там стихийно, без всякой команды, небольшие группы беловцев сбивали немцев с дороги, прорываясь на Восток к Фронту.

Скоро в стороне большой дороги разгорелось пламя. Может, это загорелась деревня, может, горели танки. Зарево медленно наползло на темноту и вот уже половину неба охватил кровавый багрянец.

Коробов теперь ясно видел силуэты идущих впереди солдат. Сзади, за его группой, громыхало какое-то одинокое орудие. Затем, обгоняя парашютистов, на рысях, бряцая оружием, проехало с полсотни всадников. Кони возбужденно фыркали.

Коробов еще долго, без всякой мысли, вспоминая то заострившийся подбородок Петрикина, то страшное в своем спокойствии лицо Анны, переставлял гудевшие от усталости ноги. Потом его начала охватывать дремота. Он шел, засыпая, спотыкался, его тянуло в сторону, он открывал глаза, возвращался на середину дороги, и опять глаза его смыкались. Он двигался по кривой, зигзагами, сталкиваясь иногда с тоже пошатывавшимся Гавриленко. И в эти сладкие мгновения походного солдатского сна иногда казалось ему, что он идет в толпе по ярко освещенным московским улицам, мимо больших домов, зеркальных витрин магазинов. Его тянуло куда-то вниз, и казалось ему, что это он спускается на бесшумном экскаваторе в сверкающий бронзой и розовым мрамором подземный зал метро. Чувствуя, что он падает, он открывал глаза и видел впереди только тревожное пламя и зарево над головой. А когда оборачивался назад, туда, где осталась Анна, мертвый Петрикин, бедная вдова Шура, белоголовые детишки, там была темнота без единого просвета. И опять, засыпая, казалось Коробову, что там сзади осталась Россия, а все эти большие красивые дома, поблескивающий гладью мрамор метро, красный бархат и золото Большого театра он видел только во сне или на пропагандном плакате. А по временам усталый мозг пустел, Коробов только бессмысленно повторял: «Дальше ничего не будет ни у Коли, ни у меня», — и ступал, как заводной, ощущая сосущее желание затянуться табачным дымом. Где-то в стороне, словно дятел, медленно, с перерывами, застучал крупно-калиберный пулемет.